Он оглянулся на долину, и на его скулах заиграли тугие желваки.
– Мы поедем в Инвернесс и будем добиваться отсрочки, пока не найдем Эндрю. С этого я хотел бы начать.
«Значит, он не собирается сдаваться, – с испугом заключила Кэтриона. – О Боже!» Страх холодными щупальцами обволок ее сердце, заставляя его выковывать бесконечные удары в груди.
– Но мы не можем доказать, кто отец ребенка. Глаза Доминика превратились в зеленый лед.
– Тогда возьмем их на пушку. Истинное лицо судебной практики – не факты, а обман. Наймем адвокатов – они каждый день оттачивают зубы на фальсификации. Сейчас же садимся на лошадей и едем в Инвернесс.
Кэтриона с досадой вздохнула – она с трудом сдерживала гнев. Можно только поражаться мужской самонадеянности! Однако она не могла не видеть, что Доминик настроен решительно и непременно сделает то, что задумал. Следовательно, у нее вообще не оставалось шансов на успех.
– Вы все время контролируете меня, говорите за меня, думаете за меня! Поезжайте в Инвернесс, а я остаюсь здесь.
– Маршировать с женщинами и воевать с фартуком в руках? – Доминик схватил ее за руки. – Кэтриона, это безумие. Порох в их мушкетах настоящий! Если вы не можете спасти людей, зачем рисковать их жизнями?
Она смотрела ему в глаза, выставляя против его гнева свой.
– Вы думаете, женщины в долине Макноррина не отстоят свои дома? Плохо же вы знаете шотландских горцев!
Зеленые глаза потемнели, как море в шторм.
– Кэтриона, опомнитесь! Я пытаюсь понять ваше упорство, пытаюсь ухаживать за вами...
И тут неожиданно она взорвалась:
– У меня нет времени ни для вас, ни для ваших ухаживаний! И не надо меня больше соблазнять. Возвращайтесь лучше поскорее к себе в Англию!
– Я бьюсь за ваше дело, – мрачно сказал Доминик, – и останусь с вами.
В отчаянии Кэтриона вырвалась из его рук, одновременно желая, чтобы он ушел и чтобы заключил ее в объятия.
– Отправляйтесь в Дуначен! – выкрикнула она. – Там вас накормят горячей пищей. Завтра у вас будет лошадь, и вы сможете уехать. Сегодня вечером в долине устраивают кейли.
– Кейли? Что это такое?
– Сбор. Вечеринка. Люди хотят отпраздновать изгнание Джерроу Флетчера. Вы думаете, мы повенчаны с печалью?
– Мы? Вряд ли это относится к Фрезерам и Александру Крисхольму, как и к любому другому, кто делил со мной кров и очаг на той неделе. – Доминик взглянул на высокие скалы. – Хорошо, что и вы не повенчаны с печалью, Кэтриона.
– Это мои дяди. – Кэтриона указала рукой на стену холла. – Ни того, ни другого уже нет на свете.
В просторном помещении главной башни замка Дуначен висели два портрета: с одного смотрел молодой человек, с другого – мальчик. Глаза мужчины были необыкновенно синими. Мальчик сидел на пони, и у него тоже были синие глаза, похожие на море. Сзади громоздился красный замок, тесня к краю поблескивающего Лох-Рейлэка складки холмов, с которых как змейки сползали три желоба, несущие в озеро свои воды.
Доминик оглянулся, и у него перехватило дыхание. Все произошло неожиданно. Он стоял, зачарованный синевой вспыхнувших глаз, белизной кожи и округлостью тела. Это была не хорошенькая кокетка, а женщина редкой красоты. Кэтриона надела вечернее платье из темно-голубого шелка, с высокой талией, подчеркивающей ее красивую грудь. Темные кудри были убраны со лба и схвачены сверху лентой такого же цвета, как и ее огромные глаза. Он никогда не видел ее ни в чем другом, кроме дурно сидящей одежды, которую обычно носят служанки. «Дома у меня есть платья для Инвернесса». Видимо, одно из них она надела к ужину. Для него? Желание шевельнулось как встрепенувшийся дракон.
У молодого человека, изображенного на картине, был красно-синий плед. Калем Макноррин тоже носил плед.
– Оба моих дяди, – сказала Кэтриона, – были очень красивые. Маленький мальчик вырос и стал мужем дочери Ратли, леди Мэри, а старший – владельцем имения. Он мог бы оставить кучу сыновей, чтобы было кому завещать Глен-Рейлэк, но, увы! Оба женились на англичанках, у которых в венах был жидкий чай вместо крови.
– Зря вы все валите на англичан – шотландские помещики сами отлучают своих людей от земли и родных домов.
– Таков английский закон. Он положил конец работорговле, однако принес и много плохого. – Кэтриона подошла к портрету женщины в розовом атласе с пышными юбками. – Моя прабабушка. Ей было двадцать два, когда красавчик принц Чарли поцеловал ей ручку. Тогда на стороне английской армии воевал каждый второй шотландец. Вероятно, в том и состоит наше вечное проклятие – мы никогда не умели объединяться против угрозы.
– Ваша бабушка поддерживала претендента на трон?
– Негласно. Она умерла, когда я была совсем маленькая, вскоре после того как не стало моей мамы.
Кэтриона помрачнела, и сразу она стала похожа на призрак из синего шелка, будто ее навсегда покинула надежда. Вспыхнувшее горе сделало ее как будто даже старше. Что случилось? Кто украл у нее уверенность? Или этот замок выкачал из нее все соки? В ее поведении оставалась какая-то недоговоренность. Доминику тут же захотелось вдохнуть жизнь в эту женщину, однако вместо этого он лишь произнес:
– И кто же вас воспитал?
Кэтриона откинула голову назад и посмотрела на него:
– Моя няня. Здесь нет ее портрета. В пору моего детства в доме не было женщин, кроме Магейд. Дядя долго носил траур по первой жене и не очень-то замечал меня.
– Но у вас был Калем?
– Боже, о чем вы говорите! Разве старший брат способен понять, что происходит в сердце его маленькой сестренки?
Редкий случай, когда она скорее всего была права. Доминик знал, как сильно она любила своего брата, но понимал ли он ее? Возможно, то была всего лишь снисходительность старшего к маленькой девчушке. Калем был блестящим офицером и хорошим другом, он вдохновенно рассказывал о своем доме, но никогда не упоминал о сестре. Доминик внезапно понял, что любовь Калема перепадала ей от случая к случаю.
– Вы как-то сказали, что брат научил вас бороться.
– Я и сейчас могу подтвердить это. Но Калем больше времени проводил с дядей, младшим братом покойного помещика. Ваш брат тоже намного старше вас. Вспомните, много ли вы играли вместе?
– Я и Джек? Нет! Но у меня были друзья – это все равно что другая семья.
– Какая семья, если у вас нет никаких корней! У вас нет ни кола ни двора! – В страстных словах Кэтрионы звучало страдание.
Это было похоже на признание.
– Вы были одиноки? – спросил Доминик.
– Одинока? Все шотландские горцы одиноки. Одиночество у нас в крови.
Она отвернулась, как олень, спасающийся от охотника, но тут же заставила себя засмеяться.
– Обед готов, а потом нас ждет вечеринка, – эти слова прозвучали почти весело.
Дуначен охватило всеобщее ликование. Все скрипки запели разом, дудки заиграли бодрые искрометные мелодии. На столах не было недостатка ни в прекрасной пище, ни в виски. Женщины в пышных платьях с серебряными пряжками, красными лентами в волосах, белых туфлях и хлопковых чулках пришли как на праздник и привели с собой детей; некоторые держали на руках младенцев. Повсюду мелькали яркие шали и красно-синие пледы. Хотя молодых мужчин было немного, вечер от этого не казался менее веселым. Старинная каменная крепость заполнилась звонкими голосами, со всех сторон слышались смех и шутки. Люди пили, ели, вели дружеские разговоры, танцевали, и казалось, что все плохое в этот миг было забыто.
Доминик наблюдал, как танцует Кэтриона: все видимые признаки глубокого горя исчезли с ее лица. Потом он видел, как она дарила улыбки младенцам, беседовала с женщинами. Он смотрел, как она раздает людям свои ласки, и у него ныло сердце. Она была очаровательна в голубом шелке – ни одно из подаренных им платьев не могло сравниться с ее собственным нарядом. Насыщенный голубой цвет напоминал небо перед закатом: такие краски можно наблюдать над горами во время захода солнца, перед тем как появятся первые звезды; в середине лета они бывают только там, где никогда нет ночи, на Дальнем Севере.
Празднество затянулось, и уставшие дети начали зевать. Музыка звучала уже не так громко, танцы подходили к концу. Пожилой скрипач стал медленно выводить протяжную сольную мелодию, и люди рассаживались небольшими группами вдоль стен. Наконец какая-то женщина поднялась во весь рост. Наступило молчание. Женщина вышла в центр и запела.
Доминик не понимал гэльских слов, однако звуки чужого языка проникали ему в душу. Пению вторило эхо, такое же печальное, дразня и рассказывая о чем-то, чего этот лощеный англичанин не мог внятно назвать, что ушло от него однажды, казалось, навсегда. Он был сбит с толку и переполнен тоской – болезненной тоской заблудившегося в лесу ребенка. К своему стыду, Доминик вдруг почувствовал, как на его глазах проступают слезы. «В наших скандинавских стихах дикая природа, море да вереск...»
Кэтриона подошла и села за его спиной.
– Сейчас они установят очередь, – тихо шепнула она ему на ухо. – Каждый выступит с песней, рассказом или стихами; как гость вы тоже должны сделать это.
Доминик в замешательстве взглянул на нее:
– Я не умею петь.
– О нет! Любой, у кого есть душа, может петь.
В это время уже начали исполнять еще одну песню, потом кто-то рассказал забавную историю. Она так развеселила собравшихся, что следущая песня исполнялась уже хором. Однако вскоре зазвучали гэльские стихи, и многие женщины украдкой вздохнули. Младенцы, те, кто еще не уснул, прижались к груди своих матерей.
Доминик вопросительно взглянул на Кэтриону.
– Это Изабель Макноррин, – негромко сказала она.– Великая сказительница. Ей девяносто три года. Она обладает вторым зрением.
– Вторым зрением?
– Это такой дар. Способность предсказывать будущее. Она также сообщает нам о нашем прошлом и может говорить по-английски, когда захочет. – Кэтриона задержала ласковый взгляд на старой женщине. – Английскому ее выучил сын.
– Вот как? А о чем ее стихи?
– Это рассказ о начале мироздания, о том, что было до Адама, – пояснила Кэтриона. – Я попробую перевести.
Ее дыхание касалось его уха, когда она вслед за Изабель начала повторять:

Я расскажу тебе о четырех великих городах первого клана неба
И о бессмертных людях, в них живущих.
На востоке – Гориас, город сверкающих алмазов;
На севере – Фабиас, спящий под своей единственной звездой;
На юге – Финиас, с высокими сверкающими башнями пред его полями;
На западе – Мюриас, город тайных садов у океана.

Доминик наклонился к ней. Слушая Кэтриону, он остро ощущал ее аромат и тепло, сознавая, что каждое переводимое слово несет особое, невысказанное послание.

Ты и я принадлежим к разным мирам,
У нас нет ничего общего.
Убирайся домой, взбалмошный глупец, оставь меня в покое.
И не дари мне своего сердца, сумасшедший человек, –
Мне оно не нужно!

Тем временем женщина продолжала:

В день, когда был сотворен Адам, вознесся великий вздох,
И дети неба бесследно исчезли, будто кружево на волнах.
Потом появилась Ева, и Адам послал ее посмотреть,
Что она сможет найти в большом мире.
Ева пошла в Гориас, нашла там пламя
И спрятала его в своем сердце.
Потом она пошла в Финиас и нашла там стрелу белой молнии.
Ева утаила ее в уме.
Ночью она пришла в Фабиас и нашла звезду в его садах.
Она схоронила ее во тьме, в своей утробе,
И пошла на запад, в Мюриас, где подобрала у берега океанскую волну.
Ее Ева утопила в своей крови.

Доминик чувствовал себя здесь посторонним. Если кто-то из этих людей смотрел на него, наверное, они видели в его глазах растерянность.
Снова услышав голос Кэтрионы, он прикрыл веки.

Вернувшись к Адаму, Ева отдала ему огонь Гориаса
И стрелу белой молнии из Финиаса.
Она рассказала ему о ночной звезде Фабиаса
И обещала разделить с ним ту звезду и ту темноту.
Но когда он спросил, что она нашла в Мюриасе,
Ева сказала, что не нашла ничего,
И Адам ей поверил.
Шло время, и соленая волна из крови Евы
Тайно проникала к их чадам;
Безумолчный прибой волновался в сердцах детей,
Делая их такими же неуемными, как волна,
И обреченными на вечную тоску.

– Так, значит, она солгала ему? – прошептал Доминик. Дыхание Кэтрионы участилось.
– Женщины всегда лгут мужчинам. Кто сказал, что она должна была отдать ему все и ничего не оставить себе?
Голос Изабель смолк, и люди начали аплодировать.
– Теперь ваша очередь. – Кэтриона провела рукой по его плечу, оставляя на нем огненный след пальцев. – Если хотите, чтобы я пришла к вам сегодня ночью, вы сделаете это, – добавила она и подтолкнула его в центр круга.
Доминик содрогнулся, пытаясь подавить порыв вожделения, но оно пробилось сквозь заслон воли и выдало его.
– Почему сегодня? – спросил он прерывающимся голосом. – Вы хотите, чтобы я развеял сжигающую вас тоску, нырнув в вашу бездонную глубину? – Доминик взглянул на нее и увидел жажду в ее глазах. Он был тронут ее отчаянным героизмом. Если можно прикосновением исцелить хоть часть ее глубокого горя, она должна получить ласку. – Если вы придете ко мне, я почту это за честь. – Он сделал несколько нерешительных шагов в центр круга, остановился и поклонился. Спиртное бурлило у него в желудке, торфяный вкус виски согревал рот, но в голове была пустота. Он не умел петь, не знал никаких историй и к тому же был сильно пьян.
– Не уверен, что... – запинаясь начал он. – Увы, я не говорю по-гэльски...
И вдруг на память ему пришли строки единственного стихотворения, которое он знал наизусть. Повернувшись к Кэтрионе, чтобы смотреть прямо ей в лицо, Доминик начал декламировать:

Она идет во всей красе –
Светла, как ночь ее страны.
Вся глубь небес и звезды все
В ее очах заключены,
Как солнце в утренней росе...

Это были стихи, написанные его другом, еще одним шотландцем – лордом Байроном.
Когда Доминик шел обратно к своему месту, позади него гремели аплодисменты. Только тут он понял, что прочитал оду целомудрию.
Отведенная Доминику комната находилась в одной из орудийных башен, из окна которой открывался такой чудесный вид, что просто дух захватывало:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45