Извиваясь и скользя, как змея, она добралась до берега какой-то речушки со склоненными над водой рябинами. В этих местах она знала каждое дерево и каждый камень. Здесь она играла ребенком, здесь однажды рассадила колено, и здесь Калем учил ее быстро вынимать нож и бесшумно ползать по-пластунски. Таким извилистым путем они попадали на лужайку возле реки, оставаясь под покровом деревьев невидимыми для тех, кто находился наверху.
Они шли вверх вдоль русла, мимо водопада и круч с внезапно падающими камнями, уходя от погони.
– Ну, вот, – сказала она наконец, – здесь можно спрятаться.
Доминик остановился и окинул взглядом усеянный цветами луг, оканчивавшийся входом в каменистую пещеру. Отверстие было загорожено дроком, и если бы Кэтриона не вывела их абсолютно точно, пещеру можно было и не заметить, зато от ее входа хорошо были видны и речушка, и луг, и выступающие за ними окутанные туманом скалы.
– Пещера Калема? – негромко спросил Доминик.
– Да. Входите.
Под ногами было сухо. Против одной из стен виднелись заросли папоротника. Кэтриона наклонилась и пригнула его рукой, прежде чем сесть. Расправив свои юбки над выпирающими стеблями, она устроилась поудобнее и обхватила колени ладонями.
Доминик остался возле входа и внимательно оглядывал окрестности. Солнце и скользящие облака бросали на него попеременно то свет, то тень, золотя его блестящие волосы и тут же пятная их ржавчиной. Он стоял высокий, в килте, покачивающемся вокруг тела, и при этом выглядел как заправский горец. Кэтрионе приходилось постоянно напоминать себе, что это англичанин, брат английского лорда, и что не нужно слишком упиваться этим гибким мужским телом и дотрагиваться до него.
– Почему горы наделены таким магическим свойством? – тихо спросил он.
– Я не знаю. Для нас, гэлов, существуют и другие магические места. Они находятся за теми дальними морями на западе.
– Магические, но не священные. Древнегреческие боги жили на Олимпе. Интересно, все боги с начала сотворения мира селились в горах?
– В те времена здесь не было богов.
Доминик, соглашаясь, кивнул.
– Только горы. Я законченный скептик, но, право же, эти места мне кажутся священными.
Облака побежали быстрее, подгоняемые холодным ветром. Где-то прогремел гром, словно небесный исполин прочищал горло.
– Так я прощена? – спросила Кэтриона и прикусила губу, запоздало подумав о том, что лучше бы эти слова остались непроизнесенными.
С грациозностью гимнаста он опустился на папоротник возле нее и заглянул ей в глаза.
– Прощены? За то, что подарили мне самую сладостную ночь в моей жизни? Или за то, что потом заперли в комнате, чтобы уберечь меня от смерти? Кэтриона, мы найдем Эндрю и избавим Глен-Рейлэк от Ратли и Флетчера, верьте мне.
Она отвернулась, чтобы он не мог прочесть отчаяние в ее глазах. Правда ворочалась внутри нее, просясь наружу, но она не могла этого допустить, не могла открыть ему то, что сама уже давно знала. Сохраняя тайну, она чувствовала себя виноватой. Все в ней кричало и требовало отпущения греха. Ей хотелось сказать Доминику: «Прости, прости меня, любовь моя, за то, что я использовала тебя. За то, что после этого я буду вынуждена отвергнуть тебя. Но если бы ты узнал правду, ты покинул бы меня тотчас же, а я нуждаюсь в тебе. Твое тепло спасает меня ото льда в сердце. Потерпи хотя бы еще немного, прежде чем мы расстанемся навсегда».
Она снова взглянула на него.
– Вы же видите, здесь мы не добыли никаких доказательств, зато теперь вы не можете ехать дальше. Вас объявят в розыск. Они снова обвинят вас в убийстве, и на этот раз Флетчер представит свидетелей.
Доминик сел и стал пристально смотреть через луг на колокольчики, танцующие под набегающим ветерком.
– У этих цветов невероятно тонкие стебли, – сказал он.
– Они сильнее, чем кажутся.
– Правда? – Зелень его глаз отсвечивала подобно обманчивой улыбке болотной трясины.
– Не надо, – сказала Кэтриона, вскакивая на ноги, – не смотрите на меня так. Я такая же женщина, как и все. Точно такая же, как ваши любовницы, с которыми вы наслаждались в Лондоне. Как все городские леди. Это просто преходящее влечение, зов тела. Ничего другого между нами нет и никогда не будет. И вы должны принять все как есть!
Он отвел глаза.
– Итак, вы возвращаете меня к нашей сделке? О Боже, а я, сумасшедший, хочу вас даже сейчас. Ужасно хочу, черт побери! Но что вы все время утаиваете от меня, Кэтриона?
Вина вспыхнула вновь, обжигая кожу.
– Зачем вы спрашиваете?
– Сам не знаю зачем, потому что уверен – ответа не будет. Кэтриона, если я сейчас поманю вас, вы придете ко мне в объятия?
Жжение распространилось вглубь, побежало огнем в крови, сплавляя чувство вины с вожделением. Она хотела, чтобы он наказал ее.
– Разве осталось еще куда-то пойти... после вчерашней ночи?
Ямочки заиграли у него на щеках, когда он вновь обратил на нее свой взор.
– Нам нужно исследовать другую сторону страсти, любимая. Я поведу вас туда, куда должен был повести той ночью, если бы у вас не было других забот.
Предательское тепло разлилось у нее между ног. Страсть зрела, как распускающийся цветок, готовый открыть перед ним свои лепестки.
– Я сдержу свое слово и не стану отказывать вам. Но то, куда вы хотите вести меня... это что-то из области греховного?
Доминик улыбнулся:
– Неужто мы позволяем себе что-то дурное, чтобы считать это греховным? – Он дотянулся до нее и поймал ее за руку. – Нет, любимая, я поведу вас в нежность. Я хочу подать вам помощь в трудные для вас минуты, и коль сердце мое преисполнено желанием, это никоим образом не будет данью нашей сделке, а только даром.
– Я не хочу никаких даров, – сказала Кэтриона, – и вам не стоит растрачивать на меня свое сердце.
– О, это уже и так давно произошло.
– И все-таки я беспокоюсь. – Она вырвала у него руку и углубилась в пещеру. – Зачем вам это нужно? Послушайте, я желаю просто быть вашей наложницей. Покажите, что для этого нужно делать!
Доминик вскочил и пошел за ней. Она ловко увернулась, желая рассердить его, чтобы он унизил ее и тем самым заставил заплатить за двуличие.
– Почему вы требуете этого?
– Вы – мужчина, о котором шушукается весь Лондон, мужчина, заставивший рыдать свою жену, вынудивший ее искать спасения у матери. – Распаляясь, Кэтриона продолжала дразнить его. – Мужчина, обученный альковному искусству изощренными российскими шлюхами. Генриетта боялась вас. Она с ужасом рассказывала мне в Эдинбурге, что вы вытворяли с ней в брачную ночь. Все было грязно и отвратительно. «Есть вещи, описывать которые слишком унизительно» – не ваши ли это слова? Я – ваша любовница! Учите меня! Покажите мне, что и как делать!
Доминик схватил ее и держал крепко, словно ребенка. Слезы катились по ее лицу, когда он прижимал ее к своей теплой груди, бормоча в ухо:
– Это были не мои слова. Так думала Генриетта.
Гнев и отчаяние ушли как вода в песок. Кэтриона прильнула к нему, позволяя слезам растворить все ее тревоги, заставляя понимать только, как она устала. Она была слишком слабой, чтобы продолжать бороться с ним, – силы ее настолько истощились, что она пала духом.
Когда она успокоилась, Доминик постелил свой толстый плед и уложил ее на пружинящее папоротниковое ложе. Нежно целуя, он осторожно раздел ее. Губы как пушинка легко прошлись по правой половине тела, от колена по внутренней поверхности бедра, животу и груди до уха. Неспособная выносить эти медленные танцы, она была давно готова к вторжению, и когда он скользнул внутрь, у нее вырвался вздох облегчения.
– Научите меня чему-нибудь еще, – прошептала она, упиваясь подарком нежности. – Чему-нибудь действительно новому.
– Почувствуйте меня. – Доминик лежал на ней тихо, не двигаясь. – Почувствуйте меня внутри себя.
Она сосредоточилась на ощущениях. Плоть, погрузившаяся в нее, совершала легкие толчки синхронно с биением ее сердца.
– А! Я чувствую! Вы делаете это нарочно? Как вам удается?
– Очень просто. – Сдавленный смех раздался возле ее уха. – Практика.
– А я могу делать то же?
– Попробуйте.
Доминик по-прежнему не двигался, закрепившись над ней на своих сильных руках, пока она заставляла работать внутренние мышцы. Когда у нее вдруг получилось, спазмы последовали один за другим, сжимая его кольцом. Но сегодня он лучше владел собой. В этот раз было больше ласк.
Он резко нагнулся и поцеловал ее. Пока он медленно покачивался вперед-назад, она наловчилась захватывать его при каждом движении.
– Переведите, – прошептал он, когда она произнесла что-то по-гэльски.
Кэтриона открыла глаза.
– Я спросила: «Вам так нравится больше?»
Доминик снова расхохотался. Он трясся всем телом, и его смех передавался ей.
– Что касается этого дела, нет такой вещи, которая бы мне не нравилась! А теперь – тихо, обращайте внимание на нюансы. Давайте почувствуем себя настоящими любовниками.
На этот раз у нее все было иначе. Ощущения рождались медленно и плавно из той откровенности, из той глубокой прочувствованности, что сопровождала взаимный обмен ласками. В дарованной ей нежности ощущались деликатность и умудренность. Доминик был подобен солнцу, чье тепло утопало в ее теле, расплавляя его, смешиваясь с ним. Он разрушил ее защитную броню и проник глубоко в душу, растворяя ее страхи, превращая их в страсть, как тающий лед в ручейки. Конвульсии стали неукротимы и так глубоки, что у нее зазвенело в голове. Ей захотелось плакать; она обвила руками его гладкую мускулистую спину и не отпускала, крепко держа его в своем теле. Это был ее звездный час, последнее мгновение!
Молчаливый, сосредоточенный, он ждал, когда настанет желанное для нее расслабление. И тогда он выскочил, чтобы ненароком не сотворить ей дитя. Обвив ее руками, он вплотную притянул ее к себе и так держал. Она лежала притихшая, прислушиваясь, как бьется его сердце.
«Вы влюбитесь... – вспомнила она. – Ваше сердце будет разбито».
Увы и ах! Она уже влюбилась, а ее сердце было разбито давно! Но Доминик должен уехать в Англию – в противном случае Джерроу Флетчер увидит его в Инвернессе, на виселице, а еще прежде будет истязать его в темнице. Итак, он уедет, и тогда их будут разделять более ста миль, и для нее не останется ничего, кроме как сесть на корабль и плыть на запад. Судьба перенесет ее за океан, где не будет «Страны молодости», а останется лишь вдребезги разбившееся сердце.
Внезапный порыв ветра принес холод. Доминик сел и укутал ее своим пледом, чтобы посвежевший воздух не кусал ее обнаженную кожу. Температура в пещере резко падала, хотя снаружи по-прежнему голубело небо.
– Боже праведный, снег! – воскликнул он.
Окруженная теплом, она смотрела, как за входом в пещеру дрожит воздух и плывут белые хлопья. Крошечные снежные сугробы вбивались серебристыми клинышками между вереском и цветами.
– Снег не пролежит долго, – сказала она. – Земля еще не успела остыть.
Ветер неожиданно переменился, и взбудораженные хлопья начали покрывать колокольчики, пока каждый из голубых чепчиков не склонился к земле. Тонкие стебельки перегнулись пополам. Снег быстро таял, и в наполовину исчезнувших заносах блестели кристаллики льда.
Доминик поцеловал ее в макушку.
– Когда Калем однажды рассказал мне о таком снегопаде, я принял это за шутку.
– О, это не такое уж необычное явление в наших горах. Природа чувствует, когда цветы получают слишком много солнца, и тогда она насылает на них снег и лед, чтобы спрятать их в кружевных покоях.
– Подобно старой даме, оберегающей свое лицо?
– Если хотите. – Кэтриона нежилась, тая от прикосновения его рук, пусть даже на очень короткое время защищающих ее от пустоты.
От снега на земле осталась лишь легкая наледь не более чем в четверть дюйма. Пока она медленно исчезала, каждый блестящий кристаллик мигал всеми цветами радуги. Колокольчики один за другим сбрасывали свое холодное бремя и расправлялись как пружинки. Наконец небо заблестело и засияло яркими красками. Через весь голубой свод, словно эхо драгоценных камней изо льда, перекинулась огромная волшебная арка.
– Радуга! – В голосе Доминика зазвучало благоговение. – Божье обещание надежды. Мне кажется, я мог бы полюбить эту землю. Вы слышите меня, Кэтриона?
Тревога прервала ее блаженство.
– Вы должны возвращаться в Англию. Поезжайте туда, где не будет опасности, не то вас арестуют, и вы исчезнете в неизвестности в каком-нибудь подполе.
– Вы отказываетесь от надежды? – вкрадчиво спросил Доминик, поддразнивая ее. – Может, нам навсегда остаться в этой пещере?
– Здесь тоже нет ничего вечного для нас. Я скоро покину эти горы и уеду в Канаду.
– Я могу поехать с вами.
– О, безумный человек! Те дикие места не для вас. Нет, нет, возвращайтесь скорее в Лондон, в ваши клубы, к вашим женщинам...
Доминик сидел рядом с ней, сильный, ничуть не боящийся холода, и прижимал ее к себе.
– Вы думаете, я навеки обручен с моей лондонской жизнью?
Он попал в самую точку. Другой правды не могло быть.
– Я представляю себе, что для вас значат образование, культура, политика и все, к чему вы привыкли. Вы – брат английского лорда, и вас привлекают все блага цивилизации, не так ли?
– Да, – честно признался он.
– Когда Макноррины будут вынуждены эмигрировать, им придется начинать все с нуля – осваивать дикие пастбища, заново создавать фермы и охранять их от индейцев. Ничего, кроме тяжелого труда, не ждет наших мужчин. Там не будет времени для поддержания культуры, даже своей собственной. Наши книги останутся здесь. Нам негде будет собраться для пения или чтения стихов. У нас не будет помещений для школ, и наши дети вырастут дикарями. А что вы знаете о земледелии, уходе за домашним скотом?
– Ничего. Но вам не нужно уезжать. Вы можете поехать со мной в Англию.
– А они пусть отправляются на новые земли без меня? Это будет предательством по отношению к моему клану, я не могу себе этого позволить.
– Я вас понимаю. – Доминик поднял ее руку и поцеловал. – Хорошо, не будем ничего обсуждать наперед. Давайте сейчас поцелуемся и попрощаемся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45