Говорил, что из школы меня не заберет, меня, видишь ли, нужно держать в ежовых рукавицах. Дисциплина — самое главное…
Эмма с трудом боролась со сном, напоминая себе, что Робин рассказывает ей про свою жизнь. Но каким-то образом в его словах ей слышался прибой Треваллана. Такой убаюкивающий рокот… А Робин все говорил и говорил, подробно рассказывая про каждый школьный год и каждый спор с отцом. Прошло десять минут, потом пятнадцать.
— …И вот восемь месяцев назад я решил снять квартиру в Лондоне, — продолжал Робин. — Он уже больше не мог держать меня на помочах. И с тех пор я кручусь в свете. Эта жизнь по мне. И все было бы отлично, если бы не…
Робин оборвал себя и кашлянул. Он дошел до главного — как отец стесняет его в деньгах. Он надеялся, что новооткрытая сестра окажет ему содействие. Поскольку это содействие Робин представлял себе в виде крупного займа, он не знал, как подступиться к такой деликатной теме. Уставившись в пол, он запинаясь произнес речь, которую готовил несколько дней. Ему так хотелось предстать перед Эммой светским юношей, которого не смущают мелкие условности.
Ну вот, он все высказал. И ждал ее ответа, по-прежнему глядя на пол. Не важно, что она ответит, лишь бы не стала над ним насмехаться.
Но ответа не было. Стояла полная тишина. Даже было слышно, как в камине потрескивают угли. Рассердилась она, что ли? Или придумывает, как бы поизящнее ему отказать? Не в силах больше терпеть неизвестности, Робин украдкой посмотрел на сестру. Его светлые брови сошлись на переносице. Робин встал со стула и, не веря своим глазам, шагнул ближе к дивану. Нет, он не ошибся. Глаза его не обманули. Эмма крепко спала.
— Черт! — громко выругался он.
— А?
Эмма проснулась и непонимающе уставилась на брата, словно не узнавая его.
— Все ясно! — зло проговорил Робин.
— Я… О Боже мой! Я заснула? Прости меня. Мы так долго ехали, а вчерашнюю ночь провели в такой ужасной гостинице, что я не сомкнула глаз…
— Нет, это ты прости меня, — стиснув зубы, проговорил Робин. — Я не знал, что навожу на тебя такую скуку. Можешь быть спокойна — больше я к тебе приставать с… разговорами не буду.
— Ну что ты, Робин!
У него было багровое от возмущения лицо, и он с трудом сдерживался. Молодым людям везде мерещатся обиды. Эмма это отлично знала.
— Если ты тоже собираешься надо мной насмехаться…
— Я вовсе не насмехалась.
Но он ее не слушал.
— …тогда мне лучше уйти, — сказал он голосом, в котором почти слышались слезы.
Махнув рукой, будто что-то выбрасывая, Робин широкими шагами вышел из гостиной. Эмма услышала, как он, грохоча сапогами, сбежал по лестнице в холл. С трудом поднявшись с мягкого дивана, она вышла на лестницу. Робин требовал у дворецкого шляпу. К тому времени, когда Эмма спустилась вниз, его там уже не было.
— Весьма характерный молодой человек, — сказал Клинтон, и Эмме почудилось в его голосе удовлетворение.
— К дьяволу! — сказала она.
Клинтон поднял брови. Эмма так на него посмотрела, что он тут же снова их опустил и еще больше выпрямился. Довольная произведенным эффектом, она повернулась и опять пошла вверх по лестнице. Теперь уж ничто не помешает ей добраться до спальни.
Ей ничто и не помешало. Но, к сожалению, неожиданная концовка встречи с Робином прогнала у нее сон. Ну что ж, раз не хочется спать, по крайней мере, напьюсь чаю, — решила Эмма и позвонила горничной. Не успела Эмма снять измятое платье и надеть пеньюар, как горничная вернулась с чаем. Эмма уселась в кресло рядом со столиком, на котором стояла дымящаяся чашка, и положила ноги на табуреточку. Н-да, пока что возвращение в Лондон ознаменовалось одними неприятностями. Осложнения с Фереком и Робином на этом, конечно, не кончатся. Эмма с тоской вспомнила Треваллан, где так покойно и так красиво, но тут же подавила это чувство. Колин хочет жить в Лондоне. Здесь у него друзья. И Эмма постарается ему угодить и прижиться в Лондоне. На маленьком столике ее дожидалась гора почты. Многие конверты, видимо, содержали приглашения. Завтра она их все откроет и примет все приглашения. Завтра.
Эмма откинула голову на спинку кресла. Чай ей помог, и головная боль почти прошла. Интересно, Колин уже лег спать? В эту самую минуту, словно услышав ее, Колин открыл дверь между их комнатами.
— А я думал, что ты уже давно спишь.
— Да нет, пришлось улаживать… кое-какие домашние дела.
— А. Ну что, все успокоились?
Он уже выбросил из головы жалобы Клинтона, — с завистью подумала Эмма.
— Да, более или менее.
Колин сел в кресло напротив Эммы и вытянул ноги.
— Знаешь, я давно удивляюсь, каким образом ты обзавелась таким слугой. Странный выбор для дамы.
— Это был не совсем мой выбор.
— Почему-то я совсем не удивлен, — с усмешкой сказал ее муж.
— Да, Ферек — человек решительный, — с улыбкой признала Эмма. — Но тут решал не он, а скорее обстоятельства.
— Какие обстоятельства?
— Мы подъезжали к Константинополю и остановились на ночь в деревенской… скажем, гостинице, хотя такого названия это заведение не заслуживает.
Эмма говорила, опустив глаза, а Колин тем временем разглядывал ее лицо.
— Еды там приличной не было, и я решила пойти на рынок и купить чего-нибудь на ужин. Это было совсем близко. С собой я взяла двух… служащих гостиницы.
— А где в это время был этот недоумок Эдвард? — сурово спросил Колин.
Эмма сделала гримаску.
— Он уже сел играть, и оттащить его от игры было невозможно.
— То есть твой муж позволил тебе идти одной на рынок в сопровождении незнакомых людей из турецкой деревни?
Эмма пожала плечами.
Колин издал звук, похожий на львиный рык.
— Мы пошли на рынок, и я начала выбирать продукты. Все выглядело очень заманчиво и приятно пахло специями. — Погрузившись в воспоминания, Эмма подняла голову, устремив взгляд в пространство. — Но я видела, что на меня таращатся. Там все женщины носят чадру, так что всем было ясно, что я чужестранка. Но все началось, когда я вынула кошелек, чтобы расплатиться за покупки. Денег у меня было немного, но для моих сопровождающих они, возможно, представляли целое богатство.
— Весьма возможно, — прорычал Колин.
— Один из них обхватил меня сзади, а другой вытащил дубинку, видимо, собираясь меня ею ударить.
— Боже правый!
— Я порядком испугалась, — призналась Эмма.
— А ты знала, что в Турции процветает торговля рабами, и особенно рабынями?
— Странно, что ты об этом заговорил — в свете того, что случилось дальше. Я изо всех сил вырывалась, по держали меня крепко. И вдруг я услышала какой-то рев. Через секунду державший меня человек так резко разжал руки, что я упала на колени.
Колин пробурчал что-то неразборчивое.
— Оглянувшись, я увидела, что на моих обидчиков напал огромный человек. Он что-то кричал им по-турецки. Слов я, конечно, не понимала, но их смысл был ясен.
— Еще бы!
— Он ругался, — сочла нужным пояснить Эмма. — Одного он ударил с такой силой, что тот отлетел далеко в сторону. Потом гигант швырнул поверх голов зевак дубинку, которая с грохотом ударилась о стенку.
«Как ясно я все это помню, — думала Эмма. — Вот что значит испугаться».
— Мои обидчики убежали. Вокруг нас начала собираться толпа. И тут я увидела, что какие-то люди пытаются оттащить от меня моего спасителя. А потом я разглядела, что на руках и ногах у него цепи.
Эмма, наконец, посмотрела на Колина.
— Вот как?
— Его привели на продажу.
— Да?
— Да.
У Эммы при одном воспоминании об этом сжались кулаки.
— Нет, вы можете себе представить что-нибудь ужаснее?
— Варварство, — заметил Колин.
— Но никто так не думал. Все просто стояли и смотрели, как его уволакивают. У одного из его сторожей даже была плетка.
Колин внимательно наблюдал за ее лицом.
— А мой спаситель посмотрел на меня, но ни о чем не попросил и словно ничего от меня не ждал.
— Само собой!
Эмма слегка нахмурилась.
— Он и правда ничего от меня не ждал, Колин.
— Ну ладно, предположим.
— Естественно, мне пришлось его купить.
— Естественно.
— Ну не могла же я обречь его на такую участь после того, как он меня спас!
Колин промолчал.
— И с тех пор он был моим верным телохранителем и много раз выручал меня из всяких… трудных положений.
Колин нахмурился. Ему было невыносимо думать о том, в каких положениях оказывалась Эмма. Она, естественно, благодарна Фереку, и ему найдется место у него в доме, как бы он себя ни вел. Но Колина интересовал один вопрос:
— А он когда-нибудь признавался тебе… что он натворил?
— Что ты хочешь сказать?
— Ну, почему его вели продавать?
— Он много задолжал.
— А…
«Могло бы быть и много хуже», — подумал Колин.
— Он попытался открыть гостиницу в той же деревне, но получше качеством. Но у него не хватило денег да еще не повезло, и он обанкротился.
— Ясно.
— После этого он стал собственностью своих кредиторов, — добавила Эмма. — Ты можешь себе такое представить?
— Да, не повезло ему.
— Это просто возмутительно!
— Но ты его спасла от этой участи.
— Я ему, конечно, тут же дала свободу.
— Конечно.
Эмма подозрительно поглядела на Колина:
— Уж не насмехаетесь ли вы надо мной, милорд?
— Наоборот, я тобой восхищаюсь. Я просто пытаюсь представить себе, кто еще из моих знакомых дам мог бы, пережив подобное нападение, не раздумывая купить огромного раба.
— А что еще мне оставалось делать?
— Закатить истерику. Упасть в обморок. Разрыдаться.
— Ну и какой от этого был бы прок?
Колин расхохотался:
— Ни малейшего, моя неустрашимая Эмма!
Молодая баронесса Сент-Моур неторопливо шла по площади к своему дому, разглядывая два куска обоев, которые держала в руках. Она переводила взгляд с одного на другой и никак не могла решить, который больше подойдет для ее спальни в Треваллане.
— А тебе какие больше нравятся, Ферек, — спросила она слугу, — в цветочек или в полоску?
— Мне нравятся те, что выбрал я.
Эмма вздохнула. Фереку почему-то приглянулись обои совсем другого рисунка, и он горячо убеждал Эмму купить именно их. Хозяин магазина был шокирован тем, что слуга осмеливается давать советы своей хозяйке.
— Нет уж, я не желаю спать в окружении несущихся вскачь лошадей да еще на фоне грозовых туч, — возразила Эмма, наверное, уже в шестой раз. — Или эти, или вот эти.
— Те куда интереснее, — настаивал Ферек.
— Чересчур уж интересные. Надо выбрать из этих двух. Больше я и искать не буду. У меня голова кружится от всех этих обоев.
— Обстановка в английских домах такая… невыразительная, — заявил Ферек.
Эмма посмотрела на него с удивлением.
— Я выучил несколько новых слов, — с гордостью сообщил ей Ферек. — От этого человечка, что торгует обоями.
Эмма глядела на него непонимающим взглядом.
— Он сказал, что желтые обои невыразительные, — пояснил Ферек.
— А, помню.
— Это значит — скучные, без огонька, — продолжал Ферек. — Да он и сам невыразительный.
Эмма подавила усмешку.
— Так нельзя отзываться о людях, Ферек.
— Вот это по-английски: говорить нельзя, делать нельзя, замечать нельзя, — проворчал Ферек и умолк с недовольным видом.
Но Эмма уже привыкла к его жалобам. Она подняла перед собой оба куска обоев, поглядела на них и сказала:
— Глядя на маленький кусочек, трудно представить, как это будет выглядеть на стене.
— Кони будут выглядеть очень хорошо. Такие красавцы!
Эмма представила себе несущихся по стенам ее спальни синих лошадей и реакцию Колина на этот табун. Посоветуюсь с Каролиной, — решила она и сунула куски обоев себе в сумку. Сестра Колина с восторгом встретила ее решение обновить обстановку в Треваллане. Да и вообще за ту неделю, что они с Колином прожили в Лондоне, Каролина всячески старалась поближе сойтись с Эммой. Мать Колина ограничилась тем, что достала для них те приглашения, на которых настаивал ее сын, и представила невестку дамам, задававшим тон в обществе. Да и это сделала без видимой охоты.
Эмма вздохнула. Всю эту неделю они каждый вечер куда-нибудь выезжали. Видимо, она правильно предполагала, что Колин любит светскую жизнь. Самой же ей было скучно на всех этих раутах, многое ее раздражало, но она не собиралась подводить Колина и лишать его привычных развлечений.
Тут Эмма заметила, что перед их домом стоит какая-то женщина и так внимательно смотрит на окна, словно пытается разгадать какой-то скрытый в них секрет. На ней была дорогая траурная одежда, а в руках она держала букет цветов, перевязанный длинными розовыми лентами. Но самое странное было то, что цветы в букете давно завяли и высохли. Эмма остановилась и изумленно посмотрела на женщину со странным букетом. Та, словно почувствовав ее взгляд, обернулась. Эмма увидела, что она гораздо моложе, чем ей поначалу показалось, — совсем еще девушка, и притом очень хорошенькая.
Черный наряд выгодно оттенял ее золотистые волосы, нежную кожу, пухлые губки и большие голубые глаза. Девушка была маленького роста и едва доходила Эмме до плеча. Прямо как дорогая кукла, которых видишь в витринах фешенебельных магазинов. Но выражение лица у нее было отнюдь не кукольное, а своевольное и негодующее.
Эмма пошла к дому. Нисколько не смущенная собственным странным обличьем, девушка вперила в Эмму испытующий взгляд.
— Вы идете в гости к ней? — спросила незнакомка, когда ей стало ясно, что Эмма направляется к двери дома Уэрхемов.
— К кому к «ней»? — озадаченно спросила Эмма.
Девушка была явно не из тех, которые заговаривают на улице с незнакомыми людьми. И ее модный наряд, и выговор говорили о том, что она — барышня из аристократической семьи, где дочерей воспитывают очень строго.
— К новой баронессе Сент-Моур, — ответила девушка с таким видом, будто ей противно произносить эти слова.
— Нет, я…
— А я иду к ней, — перебила ее девушка. — Мне безразлично, что будут говорить. Я скажу ей прямо в лицо, что она погубила мою жизнь.
И она взмахнула букетом. Засохший цветок упал на мостовую.
— Погубила? — нахмурившись, переспросила Эмма.
— Он собирался сделать предложение мне, — заговорила девушка. — Я в этом не сомневаюсь, что бы там ни говорила мама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42