еще должно было выйти детское место, и нужно было вытерпеть наложение швов…
Тем временем Натали Пэдгетт переходила с рук на руки: к отцу, бабушкам, дедушке, глаза которого сияли над маской, когда он торжественно обратился к ней: «Привет, Натали». Она была хорошенькая, как птенчик, вертела головкой и сжатыми кулачками, как в замедленной съемке, стараясь открыть глаза.
Хилди сказала:
– Пойду сообщу Джейку.
Пока она отсутствовала, Бесс и Майкл получили внучку в свое распоряжение. Она лежала в мягком голубом полотенце в больших руках Майкла, а Бесс пыталась прикрыть ее крошечную липкую головку мягкой фланелью.
Слезы застилали глаза обоих, мешая рассмотреть ребенка, сердца затопила нежность.
Майкл наклонился к Бесс:
– Это ужасно, что я не присутствовал при рождении наших детей. Я так рад, что был здесь на этот раз.
Он передал ей девочку, но подержать ее удалось совсем немного: Натали была затребована отцом, затем Энн, чтобы измерить и взвесить. Вернулась Хилди в сопровождении Джейка. Комната наполнилась людьми, и Бесс с Майклом вышли в соседнюю. Там было тихо, и они были одни. Они повернулись друг к другу, стащили маски и обнялись без слов. Рождение, которое они только что наблюдали, переплеталось в памяти с рождением самой Лизы.
Когда Майкл заговорил, его голос прерывался от эмоций:
– Не думал, что могу чувствовать себя так.
– Как? – прошептала она.
– Ну, ощущать такую полноту жизни.
– Да, правда.
– Часть нас снова вступила в жизнь. Боже мой, это нечто. Да, Бесс?
Она чувствовала то же самое. В горле стоял комок, сердце томилось, она оставалась в объятиях Майкла, поглаживая его плечи, почти решив никогда не оставлять его больше.
– О Майкл…
– Я так рад, что мы прошли это вместе.
– О, я тоже. Было так жутко до того, как ты пришел. Я думала, что ты не придешь. Я не знаю, как бы я пережила все это без тебя.
– Теперь-то, когда все уже кончилось, я знаю, что не пропустил бы это ни за что на свете.
Они стояли обнявшись, пока волнение немного не утихло и не начала сказываться усталость. Майкл спросил, прижав губы к ее волосам:
– Устала?
– Да, а ты?
– Совершенно выдохся.
Он отпустил ее и заглянул в лицо:
– Ну что ж, я думаю, мы можем уйти. Давай взглянем еще раз на ребенка и попрощаемся с Лизой.
В соседней комнате молодые родители представляли собой трогательное зрелище со своим умытым краснолицым младенцем, завернутым теперь уже в розовое одеяльце. Лиза и Марк светились любовью и счастьем. Казалось даже, что просто грех отвлекать их прощанием.
Бесс попрощалась первой, наклонилась к Лизе, касаясь ее волос, поцеловала в щеку, затем ребенка в головку.
– Спокойной ночи, дорогая. Увидимся вечером. Спасибо тебе, что ты дала нам возможность участвовать в происшедшем.
Майкл тоже поцеловал дочь и ребенка, обуреваемый теми же эмоциями, что и Бесс.
– Я не хотел приходить сегодня, но рад, что это сделал. Спасибо, дорогая.
Они поздравили и обняли Марка и ушли из больницы вместе.
Рассвет был уже близок. На деревьях зачирикали воробьи. Цвет неба менялся от глубокого синего до лавандового. Ночная роса, казалось, поднялась в воздух, и он стал влажным. Стоянка для машин посетителей была почти пуста.
Приближаясь к машине Бесс, Майкл взял ее за руку:
– Пройти через это было нелегко, правда?
– Я чувствую себя так, как будто бы я сама родила.
– Держу пари, что это так. Я никогда не рожал, но мне кажется, как будто это сделал я!
– Интересно, что, когда я рожала сама, это чудо новой жизни не так сильно потрясло меня, как сейчас. Видно, я была слишком занята другим.
– Я тоже. Ждал в другой комнате. Жаль, что тогда этого нельзя было и я не мог быть с тобой в родильной, как Марк с Лизой.
Они подошли к ее машине и остановились, но Майкл продолжал держать ее за руку.
– Ты можешь в это поверить, Бесс? Мы дедушка и бабушка.
Она улыбнулась ему:
– И очень усталые. Ты сегодня должен идти на работу?
– Не пойду. А ты?
– Должна бы, но скорее всего поручу все Хидер. Наверное, посплю часика два, а затем снова сюда, взглянуть на Лизу и ее малыша.
– Я тоже.
Вроде больше сказать было нечего. Нужно идти: ему – в свою квартиру, ей – в свой дом на Третьей авеню.
Они провели изнурительную ночь. Болели глаза. Болели спины, но они продолжали стоять, держась за руки, хотя это было бессмысленно. Кто-то должен был двинуться первым.
– Ладно, – наконец произнесла она, – увидимся.
– Хорошо, – отозвался он, – увидимся.
Бесс заставила себя оторваться от него. Села в свою машину, а он стоял, положив руки на открытую дверцу своей, смотрел, как она вставляет ключ в зажигание и запускает мотор. Майкл захлопнул дверцу. Бесс тронулась с места и, заметив, как опечалилось его лицо, показала ему двумя пальцами знак победы.
Майкл отступил, когда машина поехала, засунул руки в карманы и так и стоял, чувствуя себя опустошенным и потерянным. Глубоко вздохнул, поднял лицо к небу и постарался проглотить застрявший в горле ком. Сел в машину, включил зажигание и остался неподвижно сидеть, положив руки на руль.
Думал, размышлял. О себе, своем будущем, о том, как пусто оно без Бесс.
Все в нем протестовало против этого. Почему? Почему должно быть так? Мы оба изменились. Мы нужны друг другу, мы хотим и любим друг друга. Мы снова хотим, чтобы у нас была семья. Какого черта, чего мы ждем?
Он включил мотор, выехал со стоянки, проехал на красный свет и помчался за Бесс по Грили-стрит, превышая дозволенную скорость миль на пятнадцать.
Возле ее дома на Третьей авеню он остановил машину так резко, что завизжали тормоза, и выскочил из нее, когда мотор еще работал. Ее машина была уже в гараже. Он подбежал ко входу, нажал звонок, забарабанил кулаком по двери и стал ждать, положив руку на дверной косяк. Она, по-видимому, поднялась наверх и не сразу спустилась в нижний холл.
Увидев его, Бесс от удивления открыла рот:
– Майкл? Что случилось?
Он ворвался внутрь, захлопнул дверь, схватил ее в свои объятия.
– Ты знаешь, что случилось, Бесс. Мы с тобой живем в разных домах, потому что разведены. Но мы любим друг друга. Так не должно быть. Мы можем быть вместе, можем быть счастливы. Я хочу, чтобы… – Он прижал ее крепче. – Господи, я так этого хочу.
Он прервался, чтобы поцеловать ее, сильно, коротко, властно, и крепче прижал ее к груди.
– Я хочу, чтобы Лиза и Марк приводили малышку в наш дом и мы бы принимали их с распростертыми объятиями. Чтобы она иногда оставалась у нас на ночь и чтобы мы все вместе встречали рождественское утро после прихода Санта-Клауса. И я хочу, чтобы мы попытались исправить то, что мы сделали с Рэнди. Может быть, если мы начнем сейчас, нам это удастся.
Майкл отстранился и, взяв ее лицо в свои руки, умолял:
– Пожалуйста, Бесс, прошу тебя, давай снова поженимся. Я люблю тебя. Мы будем больше стараться в этот раз, уступать друг другу во имя нас самих и детей. Разве ты не видишь, что Лиза права? Мы именно так должны поступить.
Бесс не пыталась сдерживать слезы, они катились по ее щекам.
– Не плачь, Бесс… Не плачь…
Она прильнула к нему и обвила руками его шею:
– О Майкл, да. Я тоже люблю тебя и хочу всего этого. Я не знаю, что получится с Рэнди, но мы должны попробовать. Мы еще нужны ему.
Они целовались, полные страсти, но при этом такие усталые, что было не ясно, стоит ли каждый на ногах самостоятельно или его держит другой. Они пытались передать друг другу обуревающие их чувства, не отрывая глаз друг от друга.
Майкл целовал ее щеки, чувствуя соль ее слез, губы – нежно и ласково.
– Давай поженимся. И как можно скорее.
Бесс улыбнулась сквозь слезы:
– Хорошо. Как скажешь.
– Скажем детям сегодня. И Стелле, – добавил он. – Она будет второй самой счастливой женщиной во всей Америке.
Бесс продолжала улыбаться.
– Пожалуй, третьей… после меня и Лизы.
– Хорошо. Третьей. Но она будет улыбаться. Она будет колесом ходить. Похоже, я готов сделать то же самое.
– Ты? Я так просто с ног валюсь.
– Вообще-то я тоже. Может, пойдем в кровать?
– И чем займемся? Чтобы нас Рэнди опять застал? Он должен вот-вот быть дома, ты знаешь.
Майкл обнял ее и продолжал уговаривать:
– Ты лучше уснешь после этого, ты всегда после этого лучше спишь.
– Проблем со сном не будет.
– Жестокая женщина.
Бесс отступила и нежно ему улыбнулась:
– Майкл, у нас для этого будет куча времени. Я очень устала и не хочу больше восстанавливать против нас Рэнди. Давай вести себя разумно.
Он поймал ее руки и отступил назад:
– Хорошо. Буду хорошим мальчиком. Пойду домой. Увидимся в больнице попозже?
– Часа в два, я думаю.
– Хорошо. Проводишь меня к машине?
Она улыбнулась и пошла, держа его за руку, во двор. Рассвет уже окрасил небо в пурпур и золото, и слабый бриз шевелил листья клена. Тяжелые головки белых хризантем в полном цвету клонились к земле, от которой поднимался аромат лета.
Майкл сел в машину, закрыл дверцу и опустил окно.
Бесс наклонилась и поцеловала его.
– Я люблю тебя, Майкл.
– Я тоже люблю тебя и уверен, что на этот раз все будет прекрасно.
– Я тоже.
Он завел мотор, все еще не отрывая от нее глаз. Бесс усмехнулась:
– Чертовски трудно быть зрелым человеком и принимать разумные решения. Я готова тащить тебя в спальню и изнасиловать.
Он засмеялся и сказал:
– Мы еще возьмем свое, подожди, увидишь.
Бесс отступила назад, скрестив на груди руки, и смотрела, как он отъезжает.
Глава 18
Оркестр закончил играть в полпервого ночи. Они грузились час и около пяти утра выехали из Бемиджи. Рэнди попал домой в семь. Мать крепко спала, а на его постели лежала записка:
«Лиза родила девочку Натали. 3.800. В пять утра. Все хорошо. Я не пойду в магазин. Но надеюсь встретиться с тобой попозже в больнице. Люблю. Мама».
Но получилось так, что он не смог побывать в больнице после обеда. Он еще спал, когда его мать проснулась, и она уехала ид дома до того, как он поднялся в четверть первого, шатаясь после вчерашней попойки, чтобы собраться на концерт, который начинался в два часа в Уайт-Бер-Лэйке.
Игра на этих городских празднествах хорошо оплачивалась. У каждого маленького местечка вокруг Твин-Сити обязательно был свой летний праздник: «Малиновый фестиваль» в Хопкинсе, «День картофеля» в Бруклин-Парке, «День духа» в Уайт-Бер-Лэйке. Они все были похожи друг на друга: карнавалы, парады, конкурс на самую большую бороду, лото, танцы на улицах. Танцы устраивали чаще по вечерам, но некоторые, как сегодня, после обеда Оркестранты любили именно такие. Не только потому, что за них хорошо платили. Важнее, что таким образом они получали – впрочем, это редко случалось – свободный субботний вечер. Можно было хорошенько выспаться или пойти послушать другой оркестр, что любили делать все профессиональные музыканты.
Центр Уайт-Бер-Лэйка был симпатичный – затененный, с рядами деревьев по обе стороны улицы, вычурными старомодными зданиями, окрашенными в яркие цвета, флагами, развешанными на домах, маленькой городской площадью.
Вся Вашингтон-стрит была забаррикадирована. На краю, перед зданием почты, окаймленным лужайками и клумбами, была построена площадка для оркестра. Маленькие девочки, после того как оркестр располагался на площади, усаживались на траву, облизывая стаканчики с мороженым или лакричные палочки. Мальчуганы в зеленых шапочках и ярко-розовых шортах раскатывали взад и вперед на досках, перепрыгивая через электрические провода, которые тянулись от сцены. Ветер доносил звуки карнавала и танцевального галопа, шум моторов аттракционов. Около магазина женской одежды на тележке жарились пончики, распространяя сладкий аромат.
Рэнди вынул из фургона пару барабанов. Рядом стоял, наблюдая, мальчик лет двенадцати. На нем были темные очки в розовой оправе с черными завязками, волосы намазаны гелем, из кроссовок торчали языки почти такого размера, как доска на колесиках, висевшая у него на бедре.
– Слушай, ты на них играешь? – спросил он Рэнди хриплым голосом.
– Угу.
– Здорово.
Рэнди улыбнулся мальчишке и понес барабаны через заднюю лестницу на площадку. Когда он вернулся, мальчик все еще стоял около фургона.
– Я тоже играю на барабанах.
– Да?
– В школьном оркестре.
– Ну что ж, там можно хорошо научиться.
– Своих-то у меня пока нет, но со временем будут.
Рэнди улыбнулся и прихватил другие вещи.
Мальчик предложил:
– Хочешь, я помогу перенести это?
Рэнди повернулся и оглядел его. Мальчик казался крепким, если можно казаться таковым при весе сорок килограммов, без мускулов и без волос на теле. На нем была трикотажная майка. Он напускал на себя небрежность и напомнил Рэнди его самого и его мир в этом возрасте, когда их оставил отец.
«Да пошел он, этот мир. Кому он нужен».
– Хорошо. Вот, возьми этот стул, а потом вернешься за тарелками. Как тебя зовут?
– Рысак. – Голос его звучал, как песок в подшипнике.
– И все? Просто Рысак?
– Достаточно.
– Ладно, Рысак, посмотрим, какой из тебя носильщик.
Рысак оправдал свое прозвище, он бегал взад и вперед по лестнице, перетаскивая все, что ему подавал Рэнди.
Тот был не в себе после того, как проспал всего четыре часа и слишком накурился накануне. Как бы ему хотелось поспать часов шестнадцать, но всю неделю это было невозможно. Они без конца то переезжали, то репетировали. И все это помимо разгрузок и погрузок инструментов, на что требовалось два с половиной часа, и трехчасовых выступлений. Времени совсем не оставалось. А сейчас ему предстоит играть четыре часа, а он и по ступенькам-то с трудом поднимается, голова же вообще как крокетный шар на зубочистке.
С помощью маленького крепыша он все перенес на сцену.
– Ладно, спасибо, Рысак. Ты молодец.
Рэнди протянул ему пару небесно-голубых барабанных палочек.
Рысак взял палочки, глаза его за очками сияли восхищением и благодарностью.
– Мне?
Рэнди кивнул.
– Обалдеть можно, – тихо сказал мальчик и стал беззвучно барабанить.
– Эй, малыш! – окликнул его Рэнди.
Рысак повернулся, вертя одну из палочек, как пропеллер, между пальцами.
– Не исчезай. Мы сыграем одну специально для тебя.
Рысак отсалютовал палочкой и исчез.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42