При мысли, что Перрин могли убить, сердце у него сжалось. Он хотел обнять ее, крепко прижать к себе и сказать о том, как он благодарен судьбе, что она осталась жива.
— Пропади все пропадом, — пробормотал Коуди. В караване не найдешь уединения. Нет места, куда можно отвезти ее, взять на руки и сказать, что ему очень не нравится ее холодность, ее равнодушие, как он догадывался, притворные.
Голос Сары вторгся в его путаные мысли:
— Кто же это все делает?
Перрин и Коуди разом посмотрели на нее. Коуди встал, сжимая и разжимая кулаки.
— Спросите что-нибудь полегче, — сказал он Саре, и взгляд его потемнел. — Давайте смотреть правде в глаза… Если рана Перрин — не случайность… значит, кто-то пытается ее убить. И тот, кто это задумал, должен знать, что мы догадываемся о его намерениях.
Коуди поймал взгляд огромных глаз Перрин. Он крепко стиснул зубы. Разве Эллин когда-нибудь удавалось настолько вывести его из себя? Разве она приводила его в смущение, разве выворачивала вот так наизнанку, как эта женщина, когда он просто смотрел на нее? Ответы на эти вопросы он прекрасно знал. Эллин никогда не имела над ним такой власти. Не то что Перрин Уэйверли.
Правда, словно предательский удар, сразила его. Он боялся ее. Если он допустит это, то полюбит ее так, как никогда и никого не любил. И эта любовь даст ей силу уничтожить его. То, что сделала Эллин с его гордостью и самоуважением, покажется детской шалостью по сравнению с тем, что может сделать с ним Перрин. Если только он позволит себе влюбиться в нее.
Оставив Перрин, Коуди шагнул в перламутровый восход. Кто-то пытался убить ее. И Куинтон совершит еще одно нападение. Отныне за караваном установлена слежка — извне и изнутри.
Покачиваясь на каблуках, он смотрел на холодное свинцовое небо, словно у него не было других забот. А их — по горло. Тем более что в этом году ожидалась ранняя зима.
Отныне каждый день у них на счету. ***
Банда Куинтона нападала на них регулярно — раз в несколько дней. Копченый Джо получил пулю в бедро и ковылял теперь на костылях, которые сделал для него Гек Келзи. В перестрелке они потеряли двух мулов и еще одного, принадлежавшего Копченому Джо. Хильда прищемила палец. Тия, забираясь под свой фургон, угодила в заросли колючих кактусов. Нервы у всех были натянуты, как струны рояля, а усталость сковала губы и веки.
Несмотря на трудности передвижения в горах, все почувствовали облегчение, когда вступили в горную местность и избавились от постоянных наскоков Куинтона. Тяжелые пихты стояли стеной, затрудняя набеги бандитов и давая передышку путникам.
Но их продвижение замедлилось до скорости черепашьего шага.
Очень скоро невесты поняли, что им предстоит преодолеть самый опасный и трудный отрезок пути. Теперь все были вынуждены идти пешком, спотыкаясь об острые камни размером с оловянную кружку. Ботинки у женщин разваливались, на ступнях и щиколотках появились мозоли.
Фургоны стали для них обузой; все с замиранием сердца ждали, когда придется поднимать фургоны на крутые склоны с помощью шкивов и веревок. Не обращая внимания на травмы и опасности, женщины подбегали, чтобы заблокировать задние колеса камнями.
Время от времени им приходилось, собравшись вместе, толкать задок фургона, чтобы он не скатился вниз, не разбился в щепки в случае, если у него откажет тормоз и он начнет скользить вниз по крутому склону. Мышцы их сводило от напряжения даже через несколько часов после подъема.
На третий день пути они, беспомощные, наблюдали, как в Синих горах с треском сломалась самодельная лебедка и фургон-кухня, перевернувшись, рухнул вниз.
Женщины молча, дрожа от усталости, помогали Копченому Джо спасти то, что еще можно было спасти. В конце концов Коуди согласился на двухдневный отдых, чтобы Гек Келзи мог починить поломанные фургоны и соорудить повозку для транспортировки оставшейся утвари Копченого Джо.
Поскольку Кора правила мулами Августы, пока заживала рука Перрин, она решила снова перебраться в свой прежний фургон.
— Это имеет смысл просто ради удобства, — как можно будничнее сказала Кора.
Как ни странно, Августа сразу же согласилась с этим предложением и, казалось, была даже рада возвращению Коры.
— Августа уже может сама править фургоном, — прокомментировала Перрин. Остановившись, чтобы перевести дух, она опустила на землю ящик, который взялась помочь перенести Саре. Затем, усевшись на пень, помассировала раненую руку.
По привычке Перрин оглядела пихты — не подкарауливает ли ее кто-нибудь с ружьем в руках. Но ничего не увидела, кроме далекой ледяной вершины Маунт-Худ и еще одного заснеженного пика, названия которого не знала. Она отметила сияние солнечных лучей на снегу и почувствовала, что стало гораздо холоднее. Пришлось поплотнее закутаться в шаль. Эти последние дни августа были похожи скорее на позднюю осень, чем на конец лета.
— Перрин! — Кора присела рядом с ней. — Я многое передумала с тех пор, как мы убили этого Игл-стона. И стараюсь искупить свою вину при малейшей возможности. Вот почему и перебралась обратно в фургон Августы. Чтобы загладить вину, ведь это я послала к ней Иглстона. — Румянец стыда окрасил ее щеки. — Я должна просить прощения и у тебя. Мне жаль, что я разболтала о тебе и о капитане Сноу. У меня просто это вырвалось, я не подумала о том, как это может быть воспринято ими. Ты хорошо ко мне относилась, и мне очень жаль, что я стала причиной стольких неприятностей.
Перрин махнула рукой, удивившись, что у нее еще хватило сил поднять ее. Несколько последних дней были изнурительными. Все сильно исхудали.
— Никто не осуждает тебя за то, что ты сказала правду, — промолвила она.
Кора кончиком шали вытерла пот со лба. На такой высоте при малейшем усилии выступал пот.
— Ну стыд-то какой, — сказала она. — Теперь, когда ты больше уже не наша представительница и тебе не нужно встречаться с капитаном каждый день… ну, я не единственная, кто заметил, что между вами ничего нет. И, возможно, не только я начинаю стыдиться того, как мы с тобой обошлись. Что ты собираешься делать, когда мы приедем в Орегон?
Перрин не сводила глаз с далеких снежных вершин.
— Я думала об этом. Хильда верит, что для женщин там откроется много возможностей, и я с ней согласна. В этой местности потребуются учителя. А возможно, я стану готовить или зарабатывать на жизнь стиркой белья. Может быть, я скоплю немного денег, если смогу, и уеду в Калифорнию.
Кора кивнула.
— Что касается меня, я рада, что меня ждет муж. Я никогда не думала, что смогу выйти замуж. — Наклонившись, она подняла ящик со своими пожитками. — Таким, как я, трудно понять, почему ты предпочитаешь брать белье в стирку, а не замужество. Моя мама была прачкой. Это тяжелый труд.
— Замужество — труд не легче.
Августа заметила Кору и Перрин, идущих через заросли ольхи. Повернувшись, она хмуро посмотрелась в зеркало, которое висело сбоку ее фургона. Ее совершенный прямой нос Бондов стал горбатым. И когда она улыбалась, что делала крайне редко, открывалась пустота на месте двух передних зубов. Небольшой, но заметный шрам обезобразил ее подбородок.
Каждый день она училась улыбаться так, чтобы не показывать зубы. Августа прекрасно понимала: ее жених, возможно, найдет ее привлекательной, но никогда не назовет красавицей. Она заплатила за кражу своей красотой. И будет еще платить за ошибки отца.
Миссис Оуэн Кламат. Августа Кламат. Такое сочетание оскорбляло ее слух. Кламат звучит как-то очень уж простонародно. Она снова уставилась на свои щербины.
— Я разобрала в фургоне место для твоих вещей! — крикнула Августа Коре, с отвращением отворачиваясь от зеркала.
Пение птиц и удары молота Гека Келзи казались по мере приближения Перрин и Коры все громче. Августа глубоко вздохнула. Она была уверена, что они критически смотрят на ее нос и злорадствуют, глядя на безобразную дырку на месте зубов.
— У меня не было возможности сказать это раньше, — начала Августа. Она уже продумала все, что скажет, но от этого легче ей не стало. Она не привыкла быть у кого-то в долгу. — Благодарю за спасение моей жизни.
Кора остановилась у разбитого колеса фургона.
— Мне нужно знать. Это вы сделали? — спросила она без обиняков, уставившись на нос Августы. — Вы украли деньги у этого мужчины?
Августа снова вздохнула. Перрин бросила взгляд на Кору, но та с нетерпением ждала ответа Августы.
— Да, — невозмутимо ответила Августа.
Казалось, это было самое трудное слово, которое ей приходилось когда-либо произносить. Краска стыда залила ее лицо, глаза увлажнились. Но эти две женщины имели право узнать правду. Если бы не их безрассудная храбрость, она теперь была бы мертва.
Августа опустила голову.
— Мой отец неудачно вложил деньги и потерял состояние. Тогда он растратил деньги из своего собственного банка. Когда его уже почти разоблачили, он повесился.
Августа коснулась дрожащими пальцами своего лба. Странно, но твердый клубок стал как бы разматываться внутри и постепенно исчезать. К ее изумлению, правда начала врачевать душевные раны.
— Я все продала и заплатила его долги. Сумела даже исхитриться и сделать так, чтобы его преступление осталось в тайне. — Подняв голову, она в упор посмотрела на Кору и Перрин — на двух ее старинных врагов. — Я отправилась в это путешествие, имея сорок долларов. Это все, что осталось от состояния Бондов.
Глубокий вздох вырвался из груди Перрин, и она села на подножку фургона. Вызов погас в глазах Коры — она молча оперлась о колесо.
— А ведь нам не разрешалось ехать, не имея при себе по крайней мере двухсот долларов, — заметила Перрин.
Взглянув на нее с сомнением, Августа не обнаружила на лице смещенной представительницы и тени злорадства.
— Мне ничего иного не оставалось — только искать мужа в Орегоне или стать попрошайкой на улицах Чейзити. Необходимо было ехать, пусть и без денег.
Перрин кивнула, в ее огромных глазах светилось понимание.
И вдруг до Августы впервые по-настоящему дошло, до какой же степени отчаяния должна была дойти незамужняя женщина, чтобы бросить под ноги мужчине свою репутацию.
— О Господи, — прошептала она. — Если бы я осталась в Чейзити, и со мной могло бы произойти то же!
— Но не произошло, — возразила Перрин, сообразив, куда клонит Августа.
— Я обвиняла тебя. — Задрожав, Августа пристально посмотрела в усталое лицо Перрин. — Я ненавидела тебя… Но ведь у тебя не было другого выхода… ведь верно?
— Тогда не было. — Перрин поднялась. — И, возможно, тебе тоже ничего не оставалось делать — только взять деньги Иглстонов. Но, между прочим, больше никто не верит, что ты взяла эти деньги. — Она кивнула на Кору. — И от нас они этого не услышат.
К своему изумлению, Августа поняла: ей совершенно безразлично, что о ней думают другие, но она нуждалась в понимании Перрин Уэйверли. Из ее глаз потекли слезы.
— Почему? — прошептала она. — Почему ты набросилась на него и рисковала жизнью? Тебя могли убить, а ты бросилась на помощь человеку, которого ненавидишь. Почему ты сделала это?
Августа спрашивала себя об этом все время, страдая от боли, пока заживали ее раны. Она оскорбляла Перрин с самого начала. Она преуспела в том, чтобы настроить женщин против Перрин Уэйверли, ненавидела и презирала ее. Она винила Перрин во всех своих бедах и желала ее смерти. Даже тогда, когда думала, что Иглстон убьет ее, Августа ненавидела эту храбрую Женщину. И Перрин знала об этом. И все-таки она бросилась ей на помощь, подвергала себя страшной опасности, пытаясь помочь той, которая ненавидела ее.
Перрин долгим взглядом посмотрела на Августу.
— В основном я сделала это для себя, — сказала она наконец. — Я не смогла бы жить в согласии с собой, если бы стояла и смотрела, как мужчина бьет женщину — до смерти.
— Даже если ты понимала, что могла умереть? А эта женщина была твоим заклятым врагом? — прошептала Августа. У нее не было жизненного опыта, который помог бы ей понять образ мыслей Перрин. — Если даже эта женщина будет поливать тебя грязью до последнего вздоха?
— Я сделала это еще и потому, что ты меня попросила. Первый раз в жизни ты просила о помощи. Улыбка Коры сняла напряжение.
— Если хотите знать мое мнение, этот негодяй, похоже, испугался нас. — Она мотнула своей темной головкой, и ее глаза засветились торжеством. — Мы-то живы, а его уж нет! Ведь верно?
Августа взяла себя в руки. Она никогда не поймет Перрин Уэйверли. Ей требовалось время, чтобы осмыслить еще раз роль своего отца в падении Перрин. Но она обязана этой женщине жизнью. Более того, в причудливом течении событий, вероятно, она оказалась единственной невестой, которая могла вложить особый смысл в эти обычные слова:
— Добро пожаловать к моему фургону и к моему костру. Я рада, что вы пришли. — Слезы появились на глазах Перрин. — Я заварила чай. И буду счастлива, если вы обе присоединитесь ко мне.
— Я…
— Чашка чаю — ничтожная плата за все, что вы для меня сделали, — перебила Августа. Она нуждалась в обществе так же, как и Перрин, и была так благодарна им за компанию, даже если это общество женщин, которых она вначале презирала. — У меня не было возможности поблагодарить вас за то, что вы правили моим фургоном, пока я болела. И Кора… я рада, что ты вернулась. Ты должна знать, что теперь будет все не так, как прежде, мы будем выполнять всю работу вместе.
Кора выразительно смотрела на нее.
— Это я напустила на тебя Иглстона. Я не сказала пока, что раскаиваюсь в этом, но это на самом деле так.
— Я знаю. Но все уже позади.
Тем же вечером, когда тарелки уже были вымыты после ужина и все приготовлено для завтрака, Августа и Кора сидели у затухающего костра, вдыхая манящий запах горящего дерева, а не прогорклый — коровьих лепешек и прислушиваясь к звукам лагеря, готовящегося ко сну.
— Вы стали совершенно другой, — сказала Кора, прервав молчание. — Больше похожи на нормального живого человека, если понимаете, что я имею в виду. Не обижайтесь.
Еле заметная улыбка тронула губы Августы.
— Не обижаюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47