Наконец колеса выехали из глубокой колеи и покатились в направлении лоскутка буйной зелени, которая накормит скот во время полуденной остановки.
Уинни смотрела, как трепещет под сильными порывами ветра полотняный навес. Пыль и песок, проникавшие сквозь щели и трещинки, засыпали ее одеяло и подушку. Губы Уинни были очерчены полоской грязи.
— Я знаю, мы едем в Орегон. Мне сказала Хильда. — В глазах ее блеснули слезы. — Билли Моррис не ждет меня там.
Опустив голову, Перрин погладила ее руку, испещренную синими прожилками. Запястье Уинни было таким тоненьким, таким болезненно хрупким.
— Мне очень жаль.
— Странно… — Уинни продолжала смотреть на полотно, хлопающее у них над головами. Одинокая слезинка повисла у нее на ресницах, потом скатилась по щеке. — Я не могу вспомнить лицо Билли. И его голос. Я думала, что никогда не смогу забыть, как он держал сигару. — Она перевела взгляд на Перрин. — Я потеряла три года жизни, горюя о мужчине, который причинил мне зло и чье лицо я не могу вспомнить. — Ее тихий смех был хриплым и закончился приступом кашля. — Угадайте, что я помню?
Перрин вдруг поняла, что слезы Уинни — это не слезы печали, а слезы гнева. И у нее словно камень с души свалился. Теперь она знала: Уинни непременно поправится.
— Я помню, что он издавал отвратительные звуки, когда ел. А иногда в уголках его рта пенилась слюна, когда он говорил. Однажды он сказал мне, что жены, как дети, нужны для того, чтобы на них смотреть, но не слушать. Вот о чем я все время думаю. — Она сжала зубы, и глаза ее сузились. — Мне нужно было бы радоваться, когда он сбежал с Эмми Грин. Мне нужно было бы танцевать на улице и праздновать, что я освободилась от него. Вместо этого я пристрастилась к наркотикам… Почему я была такой дурой?
— О, Уинни, — тихо сказала Перрин. Она сунула в ладошку Уинни носовой платок и подождала, пока та высморкается. — Важно, что теперь ты все понимаешь.
— Я знаю, скоро придет Люси. Но прежде чем вы уйдете, я хочу вам кое-что сказать. — Ее пальцы сжали кисти Перрин, глаза потемнели. — Мем и Хильда сказали мне, что вы спасли меня от возвращения в Чейзити. Я благодарю вас от всей души за то, что вы спасли мне жизнь. Я умерла бы, если бы меня вернули в Чейзити, где все напоминало мне о Билли. Если я могу хоть что-нибудь сделать, чтобы отблагодарить вас, только попросите.
— Уинни… ты знаешь, что я… Я хочу сказать, ходят сплетни, что… — Перрин не могла заставить себя произнести это слово.
Слабый румянец окрасил бледную шею и щеки Уинни.
— Я знаю одно: вы — добрая. Знаю, что вам пришлось бороться, чтобы дать мне еще один шанс, когда другие умывали руки. Билли и я… мы… — Ее шепот оборвался. — Мы с вами такие разные.
— Дорогая Уинни, — прошептала Перрин; слезы блестели в ее глазах. Билли Моррис — еще один мужчина, который брал и использовал, черт бы его побрал! Ей еще не приходилось встречать других — Все прошло, и лучше забыть Билли. Удивительная жизнь ждет тебя в Орегоне.
Но так ли это? Вместо Билли Уинни проведет всю оставшуюся жизнь с мужчиной, с которым она ни разу до того не встречалась. Возможно, он будет издавать такие же отвратительные звуки, принимая пищу, а может, будет давать волю кулакам. Может, его язык будет острым как бритва, предназначенная отрезать по маленькому кусочку от жизни Уинни.
Перрин вздохнула и попыталась изменить направление своих мыслей. Возможно, Уинни повезет, и она выйдет замуж за хорошего человека. Она заглянула в усталое лицо девушки, надеясь, что ей повезет. Для себя же она не ожидала ничего хорошего.
— Чем могу я отплатить вам за все, что вы для меня сделали?
Перрин погладила ее руку.
— Самое большее, чем ты можешь отплатить всем нам, это восстановить силы и выздороветь. — Непременно, — пылко заверила ее Уинни. Ее ясный взгляд подтверждал, что она готова сдержать свое слово. — В Орегоне меня ждет новая жизнь. Я никогда не вернусь в Чейзити.
Тут пришла Люси Гастингс; она принесла свежий хлеб и большую жестяную кружку питательного супа, который сварила Сара. С удовольствием понаблюдав, с каким аппетитом Уинни поглощает суп, Перрин выбралась из фургона. Ее туфли утонули в рыхлом песке. Она отвернулась от ветра, сметающего все на своем пути.
«Может быть, сейчас настал удобный момент, чтобы пойти к Августе и покончить со всем этим?» — размышляла Перрин. Два дня она ждала, что Августа сама придет с извинениями. Но ей следовало бы знать, что подобного не произойдет. Августа Бойд никогда ни перед кем не извиняется.
Если им нужно прийти к согласию, она сама должна сделать первый шаг, а если кому-то из них придется пойти на уступки, то опять же ей, Перрин. Она решила, что сделает все необходимое, чтобы Коуди не выгнал ее из каравана.
С мрачным выражением лица Перрин повернулась навстречу завывающему ветру и побрела к фургону Августы. С каждым шагом ее решимость возрастала. ***
Песок задувало в свиное сало, в тесто для хлеба. От него краснели глаза, он проникал во все складки одежды. Песок был у Августы в волосах, под ногтями, в кружке с чаем и в постельном белье. Этот гнусный песок натирал докрасна кожу, и все тело у нее чесалось.
Августа считала, что нет ничего унизительнее, чем просить остальных женщин встать в кружок и загородить ее юбками, пока она будет удовлетворять естественные потребности. Кроме того, она ненавидела вездесущий песок, который оказывался повсюду. Но когда Августа увидела Перрин, которая шла против ветра, наклонив голову, она вспомнила, что ненавидит Перрин Уэйверли, пожалуй, еще больше, чем что-либо другое, в том числе и песок.
Догадавшись, зачем та к ней направляется, она зашипела на Кору:
— Ты опять с ней говорила, верно?
Кора отвела взгляд от сковороды и пламени, которое металось и танцевало под ветром. В ее глазах промелькнул вызов.
— Вы до сих пор должны мне четыре доллара! Вы до сих пор мне не заплатили.
Августу охватила паника. Она тотчас же поняла: если не заплатить Коре сразу же, Перрин может догадаться, что у нее нет денег. И тогда все узнают, что она нищая, и Перрин почувствует свое превосходство над ней, она будет смеяться, рассказывая всем остальным, как низко пала Августа Бонд, которая теперь ничем не отличается от всех прочих в караване.
Августа была не в силах вынести сцену, нарисованную ее воображением. Нет, она никогда не позволит такому презренному существу, как Перрин Уэйверли, почувствовать свое превосходство над представительницей рода Бондов. Это немыслимо, нестерпимо.
Единственный способ сохранить свое лицо — заплатить Коре четыре доллара. Но как она это сделает? Тогда у нее останется всего тридцать долларов, которые придется растянуть на следующие три четверти пути. А что, если падет еще один мул? Или корова? Или ей захочется свежих яиц или овощей в дороге? Да и палатка прохудилась, так что, возможно, придется покупать новую.
— О Боже! О Боже! — Августа стала задыхаться.
Заламывая руки, стараясь подавить истерику, она расхаживала под сумасшедшим ветром, кусая губы и стараясь не вдыхать летящий песок. Что же делать? Заплатить Коре? Или придумать отговорку, в которую никто не поверит? Какое из двух зол выбрать, какое? Решать нужно прямо сейчас.
В конце концов решение Августы было инстинктивным. Она смотрела, как Перрин направляется к ней, и гордыня ее взыграла, взяла верх над благоразумием.
Повернувшись лицом к ветру, несущему песок, она побежала к задку фургона. Меньше чем за две минуты она забралась внутрь и открыла трясущимися руками свой бисерный ридикюль.
— Господи Боже мой! — Задыхаясь от страха, Августа вынула четыре драгоценных доллара. Зажав монеты в кулаке, она порывисто прижала их к груди, мысленно повторяя: она не заплачет, она не станет плакать!
— Даже и не думай, — прошептала она, быстро моргая. — Все как-нибудь утрясется. Ты же Бойд!
Августа чуть было не наступила на подол, когда выпрыгивала из фургона. И ветер с песком дул ей прямо в глаза. Она была в отчаянии, губы ее побелели. Но по крайней мере эта шлюха собственными глазами увидит, что Кора получила свои проклятые деньги. И действительно, проклятые. Расстаться с каждой монетой — все равно что лишиться руки или ноги.
— Кора! Вот! Бери и убирайся с глаз моих долой! — Как только Перрин подошла к костру, она бросила монеты на землю. — И не возвращайся, пока не придет время трогаться в путь!
Шипя от злости, Кора бросила на Августу свирепый взгляд, потом, поползав вокруг кострища, выбрала монетки из песка. Пересчитала их, завернула деньги в носовой платок, вскочила на ноги и бросилась прочь, держа путь против ветра в направлении фургона Сары и Люси. Августа всплеснула руками, когда заметила, что Кора оставила сало подгорать в сковороде.
— Нам нужно поговорить! — Перрин старалась перекричать завывание ветра. Она придержала шаль, которую чуть не унесло.
— Вряд ли ты скажешь то, что мне хотелось бы выслушать, — холодно отозвалась Августа.
Увидев заживающие царапины на щеках Перрин, она почувствовала удовлетворение, надеясь, что они болели так же сильно, как и ее разбитая губа.
— Кора получила свои деньги, — бросила Августа, поворачиваясь к Перрин спиной. — Вы свободны.
— Я пришла не из-за Коры. Я пришла сказать тебе, что то, что произошло с нами три дня назад, не может и не должно повториться снова!
Боже правый! Августа осела у заднего колеса, борясь с тошнотой, подкатившей к горлу. Шлюха пришла не из-за денег!
Она уставилась ничего не видящим взглядом на песок, кружащийся в воздухе. Ей не нужно было платить Коре. Она могла бы сохранить четыре драгоценных доллара.
— Не знаю, почему ты решила поехать в Орегон и выйти замуж за незнакомца, но я прекрасно знаю, почему я это сделала, — невозмутимо проговорила Перрин. — У меня не было выбора. Следовательно, я не могу позволить, чтобы меня исключили из каравана. Нам придется терпеть друг друга еще четыре месяца.
Чувство горечи переполняло Августу. Она могла бы убедить Кору подождать до тех пор, пока они не приедут в Орегон. Боже мой!
— Я буду держаться подальше от тебя, а ты держись подальше от меня. Если же нам иногда придется общаться, то, я уверена, мы можем делать это как цивилизованные люди, не прибегая к насилию. То есть будем вести себя как леди.
— Ты негодяйка! — Щеки Августы вспыхнули. — Это ты меня спровоцировала. Все произошло по твоей вине! Более того, никакая ты не леди! И никогда ею не станешь!
— Возможно, нет. Но я умею вести себя, как подобает леди. Я не бью людей и не швыряю в них стульями! — Лицо Перрин исказила гримаса отвращения.
О, как Августе хотелось подлететь к этой твари, вцепиться ногтями в ее лицо и сорвать с него это презрительное выражение! Она содрогнулась, поразившись своим мыслям.
Господи, откуда в ней эта дикая жажда насилия? С чего и когда это началось? Уставившись на царапины на щеке Перрин, она поймала себя на мысли, что ей ужасно хочется снова пустить ей кровь.
Августа заставила себя отступить на несколько шагов, чтобы избежать соблазна наброситься на Перрин. Она прижала кончики пальцев к вискам. Когда это ее оружие — ледяное презрение и чувство собственного превосходства — превратилось в жажду крови? Откуда берутся подобные пороки?
Должно быть, она теряет рассудок. Это единственное разумное объяснение. Страх и постоянное волнение помутили ее разум.
— Так, значит, мы договорились? — спросила Перрин не терпящим возражений тоном. — Мы не будем навязывать друг другу свое общество и приводить в недоумение всех остальных? Мы забудем о нашей неприязни до конца путешествия и станем вести себя как цивилизованные люди?
— Я тебя презираю!
Они смотрели друг на друга через трепещущее пламя костра. Темный дым вился над сковородой, которую оставила Кора, и запах горелого сала бил им в ноздри.
— Как ты правильно заметила, — резко, проговорила Перрин, — я не была доверенным лицом твоего отца. И не я довела его до краха. Он, кроме всего прочего, платил за усадьбу, в которой ты жила, и за слуг, которые там кишмя кишели. Он платил за платья, заказанные в Париже, и за безделушки, сделанные в Брюсселе. Он платил за твой экипаж и за подходящих к нему гнедых лошадей. Он платил за званые вечера и за развлечения. Джозеф обеспечил бы четырех любовниц за те деньги, каких стоила ему одна только дочь. Если он и повесился, оказавшись перед финансовым крахом, то это не значит, что в его смерти виновна только я!
— С чего это ты взяла, что у моего отца были финансовые затруднения? — прошипела Августа. Перрин замерла.
— Ты сама обвинила меня в том, что я разорила твоего отца и довела его до самоубийства.
— Я имела в виду его умственное состояние, а не содержимое его кошелька, — высокомерно ответила Августа. — Забавно… Ты думаешь, у тебя хватило ума разорить такого человека, как мой отец? Уна и Бути расхохочутся, когда я им об этом расскажу. — Августа заставила себя улыбнуться. — Ты действительно забавная. Неужели ты и в самом деле вообразила, что рента за твой домик-развалюху и плата за твои дешевые платья могут довести до банкротства бывшего мэра Чейзити? Ты меня просто смешишь.
Перрин пристально взглянула на нее:
— Ты обвинила меня в том, что я разорила твоего отца и стала причиной его смерти. Ты сама так сказала.
Августа усмехнулась:
— Он и сейчас был бы жив, если бы не ты! Стыд из-за того, что он общался со шлюхой, скандал из-за этого — вот что убило его!
— Ты ошибаешься. — Перрин сжала кулаки. — Твой отец хотел жениться на мне.
— Лгунья!
— Я стала любовницей Джозефа, а не его женой, лишь по одной-единственной причине — из-за тебя и твоего самолюбия. Джозеф не хотел, чтобы ты чувствовала себя неловко в собственном доме. И он не хотел, чтобы я чувствовала себя нежеланной в доме, который мог бы стать и моим домом. Тебе и в голову никогда не приходило, что Джозеф был очень одинок. Ты думала только о себе!
— Убирайся с моих глаз! Я больше не хочу тебя видеть!
Темные глаза Перрин сузились, на щеках ее горели алые полоски. Она открыла рот, но тотчас же закрыла его. Сжав зубы, резко развернулась и наткнулась на внезапно появившегося перед ними Коуди Сноу, вокруг которого вращался песчаный смерч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47