Взяв бутылку бренди, он налил полный стакан и выпил до дна.
Иногда, находясь в обществе Джошуа, Ханна вспоминала Майкла. Конечно, ничего элегантного во внешности. Джошуа Хоукеса не было; она никогда не видела, чтобы он был одет во что-то, кроме грубой одежды моряка, и обут во что-то, кроме таких же грубых сапог. Он ел, пил и занимался любовью с огромным удовольствием. Но у него была черная борода, у него были блестящие черные глаза, – и этого оказалось достаточно, чтобы заставить ее подумать о Майкле. Таким он был, когда она увидела его впервые, когда он изображал пирата по прозвищу Танцор.
Джошуа уложил ее в постель через час после того, как в первый раз вступил в ее личные апартаменты. Он командовал кораблем, который доставлял провизию в «Четверо за всех» из Виргинии и Каролины. До того Ханна видела его два раза на борту, когда приезжала заказать то, что ей нужно купить на Юге.
В третий раз они увиделись, когда он явился в трактир получить причитающиеся ему деньги. Он пил бренди, сидя в общем зале, смотрел ее выступление, а потом послал наверх записку о том, что хотел бы с ней увидеться. Ханна попросила Джона провести капитана наверх, полагая, что речь пойдет о деньгах.
Но едва они уладили деловые вопросы, как Джошуа подхватил ее на руки и понес в спальню. Он положил Ханну на кровать, задрал юбки и овладел ею. Поначалу она сопротивлялась. Но само сопротивление ее возбудило, и когда он оказался на постели рядом с ней, она выгнулась ему навстречу, объятая страстью!
Потом, когда все кончилось, он, охваченный дремотой. признался, что намеревался поступить так с самого начала.
– Я пришел сюда не только по делу, – сказал он, раскатисто смеясь. – И смотрел на тебя, когда ты пела, девочка. Ты разбудила во мне дьявола.
– А если бы я закричала?
Он удивился:
– Не знаю. Мне и в голову не пришло, что такое может быть.
Ханна не могла удержаться от смеха. Такой он был, Джошуа Хоукес, – прямой, без всяких сложностей и тонкостей. Как буйвол.
Особенной любви у них не было, только взаимное уважение и нежность да еще нечастые постельные забавы, которые доставляли такое же удовольствие Ханне, как и Джошуа, и при этом никто не обещал и не требовал впутывать сюда какие-то чувства.
Покончив с бренди, Джошуа подошел к Ханне:
– Ну, девочка?
Она отозвалась, уперев руки в бедра:
– Ну, Джош?
Он раскатисто рассмеялся. Ласково обхватив ладонями лицо молодой женщины, он поцеловал ее. Руки у него были грубые, покрытые мозолями от работы с корабельными снастями, но при этом удивительно нежные. От него исходили запах и вкус моря, и Ханна почувствовала, что тело ее отзывается на его поцелуй.
– На этот раз тебя не нужно нести на руках, девочка?
– Ага, Джошуа. Совсем не нужно.
Держась за руки, они вошли в спальню. Лежа в постели, Ханна смотрела, как он раздевается, и, как обычно, пришла в восторг. Тело его своей мощью напоминало дуб, и Ханна представила Джошуа на палубе корабля в шторм. Он твердо стоял на ногах и выкрикивал команды сквозь завывания ветра.
В следующее мгновение это видение исчезло, он подошел к ней и взял ее – с огромной нежностью, но при этом страсть его была и яростной, и требовательной, вызывающей в Ханне ответную страсть. В самый разгар страсти он опустил лицо и поцеловал ее, и Ханна мимолетно подумала о Майкле – каково было бы, если бы он поцеловал ее, будучи с бородой. Потом все утонуло в наслаждении, и мысли о Майкле Вернере исчезли.
Когда утихли последние восторги страсти, Ханна тихонько спросила:
– Сколько ты пробудешь в порту, Джош?
– Рабочие обещали заделать течь к концу дня, значит, я отчаливаю с утренним отливом.
Ханна подкатилась к нему и положила руку ему на грудь.
– Значит, мы должны как следует использовать оставшееся время, верно?
Он громко рассмеялся.
– Ты такая жадная девочка, а?
– Дама капитана должна пользоваться тем недолгим временем, которое ей дается, – проговорила Ханна с притворной скромностью.
– Ага, вот именно, девочка! Ясное дело, должна!
И, продолжая смеяться, он обнял ее.
Глава 22
Эймос Стрич прекрасно устроился в Бостоне. Через два года после своего внезапного отъезда из Уильямсберга он уже процветал, кошелек его вновь стал тугим. Конечно, одновременно с ним потолстел и он сам, и приступы подагры снова терзали его. От проклятых новоанглийских зим состояние его только ухудшилось. Однако Стрич полагал, что эти неудобства – приемлемая плата за процветание.
Приехав в Бостон, он случайно кое-что узнал. Пиратские корабли бежали от берегов Каролины и Виргинии, испуганные неожиданной расправой с Черной Бородой и его шайкой, однако дальше, к северу, по-прежнему можно было сбывать спиртное, награбленное на торговых судах.
Через пару недель Стрич завязал полезные связи с владельцами пиратских кораблей на предмет торговли спиртным. Они очень обрадовались возможности заиметь торгового посредника, ибо опасались в открытую появляться на берегу, потому что и до них уже дошли вести о судьбе Черной Бороды.
Никаких трудностей при заключении сделок с хозяевами постоялых дворов в Бостоне у Стрича не было. Врожденные инстинкты жителей Новой Англии подсказывали им, что подобные сделки выгодны, только у немногих заговорила совесть, и они отказались косвенно поддерживать пиратов.
Через год с небольшим Стрич преуспел настолько, что накопил сумму, достаточную для покупки собственного заведения. Оно находилось на окраине Бостона, на почтовом тракте, ведущем на Юг. После чего он отказался от посредничества между пиратами и хозяевами постоялых дворов и зажил как джентльмен-хозяйчик…
Он сразу переименовал заведение, назвав его «Чаша и рог». В Новой Англии нельзя было купить рабов, а те немногие слуги, которых можно было нанять, стоили очень дорого. Это его сильно раздражало, но делать было нечего. Слуги у него не задерживались. Когда Стрича охватывал очередной приступ ярости и он угрожал им палкой, они, как правило, тут же убегали. А поскольку Стрич был уверен, что эти люди постоянно что-то крадут у него, то вечно пребывал в дурном расположении духа. К счастью, кухни здесь из-за холодного климата помещались в самом здании, и, поскольку Стрич старался быть одновременно повсюду, следя, чтобы слуги не слонялись без дела, это было удобно. Нечего и говорить, что у своих работников он не пользовался симпатией. Однако он хорошо знал, как содержать постоялый двор, – лучше, чем какой-либо хозяйчик в Бостоне, – и был уверен, что его ждет удача.
Он слышал, что к югу от Бостона открылся новый трактир, «Четверо за всех», но не обратил на рассказы о нем никакого внимания. В конце концов, это заведение находится в нескольких милях от него, а значит, и повредить ему не может. Он равным образом не обращал внимания и на рассказы о том, что там дают представления и поет какая-то девчонка. Он считал, что это глупо. По его мнению, люди приходят в кабачок, чтобы выпить, может быть, перекусить и посплетничать с собутыльниками, ну, еще перекинуться в картишки. А если посетители будут слушать, как кто-то устраивает кошачий концерт, это отвлечет их от того, зачем они пришли. И Стрич выкинул из головы мысли о новом трактире, убедив себя, что ему не о чем беспокоиться.
Однако он вскоре заметил, что дела его пошатнулись. С каждым вечером посетителей становилось все меньше и меньше.
Как-то холодным майским вечером Стрич стоял у камина, грея спину, когда в трактир вошел один из его постоянных посетителей, некто Фрай. Ему было за сорок, он был почти так же толст, как и Стрич. Фрай подошел к хозяйчику и ухмыльнулся:
– Добрый вечер вам, сквайр Стрич!
– Я что-то не видел вас в зале два последних вечера. Заболели, что ли? – хрюкнул Стрич.
– Нет, эти вечера я провел в том новом трактире на почтовом тракте, «Четверо за всех».
– Какого это черта вы решили проделать такой путь ради глотка рома?
– Услышал о леди, которая дает там представления.
– Как можно называть леди какую-то девку из трактира?
– Эту можно. А потом, как ее еще называть? Никто не знает ее имени. А если кто и знает, так не говорит. И хорошенькая же она! Поет, как птичка, ей-богу. А какая у нее грудь! Хочется тут же взять и схватить за нее! Право слово!
Стрич нахмурился.
– Вы говорите, у нее нет имени? Как-то странно.
– Может, это вам и кажется странным, но не тем, кто приходит ее послушать, – весело сказал Фрай. – А валят туда толпами. Я был дважды и всякий раз не мог найти местечка, где бы пристроить свой зад. Пришлось стоять.
– Не могу взять в толк, зачем это нужно ходить в трактир, чтобы слушать песенки какой-то девки, – проворчал Стрич. – Они только мешают человеку пить.
– Это потому, что вы ее не видели. – Ухмылка Фрая стала шире. – Кроме того, там подают другие блюда. Они называют это южной кухней.
По телу Стрича пробежал холодок.
– Южная кухня? Здесь, в Бостоне?
– Точно. Неплохо, кстати, – для разнообразия. Очень вкусно. А клиенты набрасываются на эту еду, как медведи на мед. И потом, очень может быть, что из-за всех этих разговоров насчет оспы люди рады хоть на время выбраться из города.
Стрич выждал еще две недели, со страхом замечая, что его заведение все больше и больше приходит в упадок. Частенько он, стоя в дверях, смотрел, как его бывшие завсегдатаи проезжают мимо «Чаши и рога», торопясь в южном направлении.
Конечно, слова Фрая насчет эпидемии черной оспы в Бостоне могли иметь под собой какое-то основание. Слухи о бедствии росли с каждым днем. Стрич почти не обращал на них внимания – мало ли что приходится слышать в трактире.
Наконец он решил, что должен сам побывать в этом новом заведении. Он все еще был уверен, что это временная прихоть, что охотникам выпить скоро надоест слушать пение какой-то девки. Но что-то засело у него в голове, что-то, чего он не мог определить.
Ему не хотелось оставлять «Чашу и рог» без надзора даже на один вечер. Но ничего не поделаешь, не съездить тоже нельзя.
Верховой лошади у Стрича не было; он был столь тучен, что не смог бы сесть в седло. Стало быть, ко всему прочему ему пришлось еще потратиться и нанять на весь вечер экипаж. Он подумал было попросить кого-то из знакомых подвезти его, но ему не хотелось, чтобы стало известно – Стрич, мол, заявился в новый трактир поглядеть, что и как.
Приехав к «Четверым за всех», он был удивлен и огорчен при виде большого числа лошадей, колясок и других экипажей. Он посидел немного в экипаже, читая замысловатую вывеску и слегка посмеиваясь. Вывески на трактирах Бостона и его окрестностей казались Стричу чересчур причудливыми и поэтому не нравились. Но кое-что он все-таки у них перенял – все буквы в названии «Чаша и рог» были теперь огромными и яркими.
Было начало июня, и стало немного теплее. Однако Стрич, не желая, чтобы его узнали и осмеяли, надел парик с длинными локонами, треугольную шляпу, опущенную низко на глаза, и просторный плащ. Выбравшись из экипажа, он прикрыл плащом лицо до подбородка и вошел, хромая, в трактир.
Он увидел довольно большой зал, переполненный посетителями, и его подагрические суставы пронзила острая боль.
В противоположном конце помещения находилось нечто, доселе не виданное Стричем. Там соорудили что-то вроде помоста, возвышающегося фута на два над полом. Пока помост был пуст, если не считать стоящего на нем клавесина. По обеим сторонам помоста с потолка до пола свешивались две муслиновые занавески шириной примерно в шесть футов.
«Какая трата места», – подумал Стрич, усмехаясь.
Сколько там можно было бы поставить столов, стульев, скамеек! И все-таки он не мог отрицать, что толпа посетителей произвела на него угнетающее впечатление.
Он протолкался к стойке, тыча в посетителей своей палкой. Молодой человек за стойкой смутно напомнил ему кого-то. Юноша был очень занят, он наливал посетителям напитки и постоянно наклонялся к стойке. Две служанки, находившиеся в зале, едва успевали справляться с заказами.
Наконец Стрич получил кружку пива, расплатился; молодой человек в баре так ни разу и не взглянул на него.
Держа кружку высоко над головой и снова прокладывая себе путь с помощью палки, Стрич направился к скамье у входной двери. Найдя там свободное местечко, он уселся и принялся понемногу отхлебывать пиво, чтобы хватило подольше.
Вскоре бар закрылся, обе служанки и молодой человек, стоявший за стойкой, обошли помещение, задув почти все свечи. Зал погрузился в полумрак. Потом юноша исчез за занавесками, но тут же появился снова, неся в руках хрустальный канделябр с горящими свечами, и поставил его на клавесин.
Юноша поднял руки, и публика смолкла.
– Месье Андре Леклэр! – объявил он.
На помост взошел элегантно одетый человек в снежно-белом парике; раздались хлопки, человек поклонился и сел за клавесин. Он заиграл легкую, воздушную мелодию. Стрич презрительно фыркнул в свою кружку, – он ничего не понимал в музыке, которая, на его взгляд, была пустой тратой времени.
Музыка еще не закончилась, когда на свободное место рядом со Стричем скользнула какая-то фигура. Скосив глаза, Стрич увидел крупного человека с большой черной бородой, одетого как моряк.
Музыка замерла, и Стрич снова посмотрел на помост. Мужчина в пышном парике отступил вправо, исчез за занавесью. По залу прошелестел вздох ожидания. Потом человек снова вышел на помост, ведя высокую женщину с волосами цвета меди и пышными формами. Ее появление посетители приветствовали шумными аплодисментами.
Стрич задохнулся, издав какое-то шипение; он подался вперед и быстро заморгал, не веря своим глазам. Если бы он как следует выпил, то решил бы, что пьян и ему мерещится. Но всего полкружки пива…
И тут женщина запела, и Стрич понял, что ему ничего не померещилось. Девка на помосте – Ханна. Ханна Маккембридж! Он сидел ошеломленный, потрясенный, не веря самому себе. Мало-помалу его охватывала ярость. Сердце заболело, и Стричу показалось, что его сейчас хватит удар.
И все это из-за того, что он не мог броситься туда, на помост, чтобы схватить ее за горло и сжимать, сжимать эту белую шею, пока девка не испустит дух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52