Все происходило в напряженном молчании. Вдруг Исайя ударил коленом в пах Роберту. Тот вскрикнул от боли, пальцы его, сжимавшие запястье Исайи, разжались.
С быстротой змеи Исайя вонзил нож в Роберта, потом еще и еще раз. Мэри видела, что он обагрился кровью…
Роберт начал оседать на пол. Он упал лицом вниз и замер.
Исайя стоял над ним в ожидании, хрипло дыша, с глазами дикими, как у затравленного зверя. Роберт не шевелился.
Наконец Исайя с изумлением огляделся. Увидев Мэри, он шагнул к ней. Мэри закричала.
И тогда он повернулся и выбежал из хижины, все еще сжимая в кулаке нож, с которого капала кровь.
Мэри подбежала к мужу. С большим трудом она перевернула его на спину. Живот у него был распорот, и кишки вывалились наружу, как клубок червей. Кровь текла потоком.
Веки его дрогнули, глаза открылись. Он попытался посмотреть в глаза жене и прошептал:
– Мэри, любовь моя. Мэри… – И его не стало. Мэри в отчаянии опустилась на колени, все в ней словно умерло. Жизнь потеряла для нее смысл в тот момент, когда свершилось это чудовищное убийство. Она стояла на коленях, бормоча молитвы, бесполезные слова, повторяя их снова и снова. По какой-то непонятной причине Бог презрел ее. Потому ли, что она жила во грехе, сойдясь с человеком, с которым не была обвенчана? Если бы Исайя оставил нож рядом с убитым, она в помутнении разума вонзила бы его себе в грудь.
– Мамочка, мамочка, что с папой?
Услышав истерические нотки в голосе Ханны, Мэри пришла в себя. Вот ради кого надо жить. Как же она забыла о дочери?
Она вскочила и поспешила к Ханне, входящей в комнату, загораживая юбками тело Роберта.
– Папа ранен, да? Здесь везде кровь, везде!
– Да, детка, он ранен, – сказала Мэри, стараясь говорить как можно спокойнее. – Здесь была… – Она сглотнула, чтобы вновь обрести голос. – Твой папа ушел, ушел от нас навсегда. Тебе придется научиться…
Ханна вдруг обмякла, выскользнула из материнских рук и упала на пол, потеряв сознание.
Мэри возблагодарила Господа за то, что он оказал ей это благодеяние. Взяв девочку на руки, она отнесла ее в маленькую спальню. Потом – она никак не предполагала, что в ней столько сил, – выволокла из дома тело Роберта и быстро зарыла его в землю. После чего Мэри вернулась в дом, смыла кровь с пола, не понимая, зачем это делает. Разве чтобы чем-то занять руки, пока голова была занята мыслью: что же ей делать дальше?
И Мэри решила, что оставаться здесь нельзя. Исайя может вернуться и убить их обеих. Сообщить о преступлении властям она не рискнула. В таком случае пришлось бы признаться, что они укрывали беглого раба. И кроме того, она не сможет одна хозяйствовать на ферме.
К вечеру они уехали. Мэри побросала пожитки на повозку и стегнула хроменькую лошадку, на которой Роберт пахал землю. Ханна тихо сидела рядом с матерью. С тех пор как девочка пришла в себя после обморока, на нее словно нашло оцепенение.
Денег у Мэри не было. По дороге она меняла свои скудные пожитки на еду, и наконец они добрались до Уильямсберга, где Мэри продала лошадь и повозку. Ей удалось найти работу – прибираться в богатых домах, расположенных вокруг Рыночной площади.
А потом она встретила Сайласа Квинта. Конечно, она ни слова не сказала Квинту о том, что в Ханне течет негритянская кровь…
Что же теперь будет с Ханной? Поскольку Роберт был сыном плантатора, он позаботился, чтобы малышка получила какое-то образование, – начал учить Ханну читать и считать. Но сама Мэри была малограмотной, поэтому учить девочку дальше не могла.
– Старуха! – раздался голос Квинта из спальни. – Я хочу есть. Быстро накрывай на стол!
Мэри вздохнула и принялась готовить что-то из скудных припасов.
Ей еще нет и сорока, а она уже старуха. И Ханне тоже суждено состариться раньше времени.
Глава 3
В это время Ханна стояла на коленях и отскребала грязь с грубого дощатого пола бара. Час назад Эймос Стрич отодвинул засов на люке и сказал ей:
– Ступай вниз, девочка, и принимайся за работу. Пол в баре нужно очистить до того, как начнут появляться вечерние посетители. Работай как следует, иначе тебе хорошенько влетит палкой по заднему месту. Присматривать за тобой ежеминутно я не в силах. Пойду лягу – черт бы побрал эту подагру. Не могу долго быть на ногах – начинаются боли. Но чтоб к моему приходу пол привела в порядок.
Ханна уже давно придумала трюк, при помощи которого можно было заставить время идти быстрее, когда занимаешься нудной работой, – именно из-за этого Квинт презрительно называл ее мечтательницей.
Она вспомнила, как несколько раз ходила вместе с матерью работать в красивые дома на Рыночной площади. Вот было бы замечательно жить в таком доме! И еще замечательнее – быть хозяйкой такого дома! Тонкое белое белье, блестящее серебро, высокие канделябры, натертая до блеска – так, что в ней все отражается, точно в зеркале, – мебель. Шелк, бархат, атлас. «Интересно, – думала Ханна, – каково это – кожей чувствовать мягкую ткань?» И еще духи, такие сильные, что у нее кружилась голова, духи, пахнущие как сотня садов в цвету.
В настоящее время таких домов и Уильямсберге строилось много. В основном на строительстве были заняты умелые мастера, но брали и неквалифицированных рабочих. Однако, когда бы ее мать ни заговорила об этом с Сайласом Квинтом, он немедленно принимался сетовать:
– Но моя спина, женщина! Ты же знаешь, что я повредил ее несколько лет назад. Я не могу выполнять тяжелую работу.
Ханна бросила думать о неприятных вещах, то есть об отчиме, и снова погрузилась в мечты. Она никогда не забудет, как много лет назад они вместе с матерью ехали в скрипучей повозке в Уильямсберг. Путешествие продолжалось чуть ли не месяц, и за это время воспоминания о смерти отца несколько стерлись или, точнее, она мысленно перечеркнула их и преградила им доступ в свое сознание.
Она вспомнила огромную плантацию, мимо которой они проезжали, – красивые дома на холмах, красивые леди и джентльмены, время от времени появлявшиеся среди зелени. Она вспомнила зеленые поля табака, за которым ухаживали рабы; они работали под палящим солнцем, и их кожа цвета черного дерева блестела от пота…
Многие рабы были нагими. Впервые в жизни увидела Ханна мужчин без одежды. С ужасом и любопытством смотрела она на мужскую плоть, подрагивавшую при каждом движении.
Мэри увидела, куда она смотрит, и велела дочери отвернуться.
– Негоже девочке твоих лет видеть такое, – сухо произнесла она.
– А почему на них нет одежды, мамочка?
Мать не отвечала очень долго, и Ханна решила, что она и не собирается отвечать. Но вскоре мать жестко проговорила:
– Потому что очень многие не уважают своих черных рабов. Для них это… вещи, они смотрят на рабов не как на людей, а как на домашних животных. Так зачем же усложнять себе жизнь и давать им одежду?
Плантаторский дом, лучше всего запомнившийся Ханне, находился всего в четверти дня пути от Уильямсберга. Белый, двухэтажный, затененный огромными деревьями, он стоял на невысоком холме и смотрел на реку Джеймс; со всех сторон дом окружали просторные зеленые лужайки. Неподалеку от хозяйского особняка находились служебные, или надворные, постройки. Вся усадьба показалась Ханне маленьким городком.
Над воротами в начале извилистой аллеи, которая вела к главному дому, висела вывеска. Состояла она из одного-единственного слова. Ханна, которая умела разбирать не все буквы, спросила у матери, что там написано.
– Там написано «Малверн», – ответила мать. – Многие богатые джентльмены придумывают названия для своих плантаций. Строят из себя утонченных господ, вот что я тебе скажу.
Потом Ханна узнала, что эта плантация принадлежит Малкольму Вернеру. И еще она узнала, что он живет там теперь один, если не считать многочисленных слуг и тех, кто работает на плантациях. Его жена умерла от лихорадки, а единственный сын Майкл пропал в море. «Наверное, – думала Ханна, – это самый несчастный человек на свете, несмотря на все его богатство».
Быть хозяйкой такой огромной плантации – самое замечательное из всего, что Ханна могла представить себе. Конечно, это лишь мечта, и таковой она останется – мечтой. Но даже если бы Ханну отдали по договору в услужение в этот дом, все равно это бесконечно лучше, чем здесь…
– Ты новенькая?
Ханна испуганно вскочила. Но от голода и усталости у нее вдруг закружилась голова. Девушка покачнулась и начала опускаться на пол.
Сильные руки подхватили ее и прижали к широкой мягкой груди, от которой восхитительно пахло свежевыпеченным хлебом и другими вкусными вещами. Низкий голос произнес:
– Господи, дитя, что с тобой? Ты побледнела, как привидение! – Послышался оглушительный смех. – Видит Бог, я не понимать. – И огромная грудь заколыхалась от смеха. Открыв глаза, Ханна увидела самое черное лицо и самые добрые глаза, какие ей когда-либо встречались. Лицо это было таким темным, что казалось почти синим в тусклом свете бара. На толстых щеках белели два каких-то пятна, как от муки.
Ханна смущенно отступила.
– Спасибо, – сказала она робко, – прости меня. Я…
Черная женщина отмахнулась от ее извинений:
– Меня звать Бесс, детка. Старый Стрич звать меня «Черная Бесс», когда не злится. А когда злится – а он чаще злится, – звать меня так, что молодой девушке нельзя это слушать. – Бесс серьезно посмотрела на девушку. – Тебя звать Ханна. Так почему же ты падать в обморок? – И вдруг Бесс хлопнула себя по лбу, отчего там появилось еще одно белое пятно. – Да ведь я знать! Ты голодная, верно, детка? Да еще работать в такой духоте. Пойдем со мной.
– Но мистер Стрич сказал…
– Да наплевать на этого старого черта Стрича! И потом, он не вставать со своего пуховика до вечера, а может, и тогда не вставать. – Бесс усмехнулась, сверкнув белыми зубами. – Уж куда ему, раз у него в ноге подагра.
Бесс отвела Ханну на кухню, расположенную в нескольких ярдах от главного здания. Ханна поняла, что кухня помещена поодаль от дома для того, чтобы в случае пожара огонь не перекинулся на постоялый двор.
Войдя на кухню вслед за Бесс, девушка тут же попала в атмосферу удушливой жары и запаха жарящегося мяса.
Быстро оглядев помещение, она увидела, что здешняя кухня больше, чем вся хибарка, в которой они жили с матерью. Это открытие вызвало у нее невольное уважение.
У одной из стен располагался огромный очаг, такой огромный, что в нем мог распрямиться во весь рост взрослый человек; рядом с очагом стояли кочерга, щипцы и прочие приспособления. На вертеле поворачивался большой кусок оленины, и это зрелище так потрясло Ханну, что у нее слюнки потекли. Бесс проследила за ее взглядом и указала жестом на маленький столик у двери:
– Сядь здесь, детка, тут прохладней, а я пока быстренько собирать тебе поесть.
Чернокожая женщина направилась к очагу, остановила вертел и принялась срезать полоски мяса с куска оленины. Нарезанное мясо она положила в большую оловянную тарелку, а Ханна удивленно наблюдай за ней, не веря, что эта еда предназначена для нее.
Бесс опять пустила в ход вертельное устройство, а потом взяла тарелку и поставила на большой стол в середине кухни. Из шкафа она достала большую буханку хлеба. Отрезав толстый кусок, она положила его на тарелку с мясом. Белый хлеб. Дома у них никогда не бывало белого хлеба. От голода все в животе у Ханны сжалось, а Бесс тем временем добавила к хлебу кусок масла и налила целую кружку свежего пенистого молока.
Жестом подозвав Ханну, Бесс поставила все это перед ней. И девушка, позабыв о своем решении вести себя как подобает леди, набросилась на еду, словно умирающий с голоду дикарь. Бесс с одобрением посмотрела на нее и отвернулась.
Мясо с одной стороны было покрыто хрустящей корочкой, с другой истекало соком, хлеб был мягкий и ароматный, молоко – прохладное и восхитительное. Когда Ханна стала есть с меньшей жадностью, Бесс поставила перед ней другую тарелку. На ней лежали ароматные, пахнущие пряностями имбирные пряники, кусок индейского пудинга и большой спелый розовый персик.
Девушка с благодарностью взглянула на Бесс, не в силах вымолвить ни слова. Великанша понимающе улыбнулась, а потом занялась стряпней, чтобы Ханна могла закоптить трапезу без спешки.
Когда Ханна утолила голод и смогла спокойно оглядеть помещение, ее удивление возросло еще больше. Она еще не видела такого изобилия сковородок и кастрюль. Конечно, эта кухня была оборудована по-современному. Ханна даже не могла понять назначения различных предметов, висящих над очагом и на крюках, вделанных рядом с ним в стену; а устройство, вращающее вертел, было просто чудом.
Наконец насытившись, девушка откинулась на спинку стула, сонная и отяжелевшая от непривычно обильной еды. Она смотрела, как Бесс медленно движется по кухне, тяжело ступая, не делая при этом ни единого лишнего движения. Речь ее текла безостановочно. Женщина была весьма объемистая, и Ханна удивлялась, как она выносит такую жару.
– …Этого старого черта Стрича каждые две недели или около того приступ подагры укладывать в постель. Он набивать себе брюхо моей стряпней, слишком набивать. Как-нибудь брюхо его просто лопнуть! – Бесс шумно рассмеялась. – Я надеяться дожить до этого дна! А ты, детка, должна радоваться этой подагре Стрича. Еще несколько дней он не ошиваться здесь.
Она замолчала, сочувственно посмотрела на Ханну, но девушкой овладела такая сонливость, что она не заметила этого взгляда.
Бесс снова принялась за работу, продолжая болтать:
– А ты знать, золотко, в честь кого меня так назвать? Белые люди в Англии иметь такая королева. Королева Елизавета. Они звать ее просто Бесс. – Негритянка раскатисто рассмеялась. – Моя старая мама, она многое находить смешным, хотя мы быть рабы. И вот она думать – как смешно назвать меня в честь королевы белых людей.
Ханна вдруг резко помотала головой и попыталась выказать какой-то интерес к болтливой поварихе.
– Бесс, на какой срок заключен твой договор с мистером Стричем?
– Договор? – Бесс круто повернулась, лицо ее впервые стало серьезным, руки уперлись в бока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52