Я один украл бриллианты. – Он вытащил из кармана драгоценности и сунул их в руки Женевьевы. – Это все. Клянусь, я больше ничего не взял. Отдайте мистеру Инграму, и пусть он ее отпустит.
Женевьева с ужасом смотрела на сверкающие в ее руках украшения.
– Господи, Джек, что ты наделал, – прошептала она, задыхаясь.
Мальчик зажмурился, чтобы сдержать слезы.
– Я украл эти драгоценности в лавке мистера Инграма. – Он тяжело вздохнул. – Я хотел их продать, а деньги отдать вам, чтобы вы могли заплатить этому проклятому банку и сохранить дом. Тогда никто бы не оказался на улице. Но мистер Инграм заметил меня до того, как я ушел из магазина. И тогда все побежали, а Шарлотта споткнулась, упала, и он ее поймал.
По лестнице в подвал скатились остальные дети. А за ними спустились Оливер, Дорин, Юнис и Хейдон.
– Совершенно ничего не понимаю… – С трудом сохраняя спокойствие, Женевьева пыталась вникнуть в то, что говорил Джек. – Почему мистер Инграм задержал Шарлотту?
– Потому что только ее он сумел догнать, – проговорила смертельно бледная Грейс. – Надо было сделать так, чтобы она оказалась впереди меня, но я находилась ближе к двери и думала, что она прямо за мной. Так сначала и было, но она споткнулась и… Прости, Женевьева. – Грейс утерла ладонью слезы.
Тут дети заговорили все сразу:
– Мы думали, что зайдем и выйдем без всяких трудностей…
– Но когда мистер Инграм увидел Джека возле шкафа с драгоценностями, я ударил по рыцарским доспехам…
– А пожилой покупатель сунул свою трость под ноги Джейми, но его жена упала, как…
– А я ему сказал, чтобы отпустил Джейми. Он не отпустил, и тогда я ударил его по ногам тростью…
– А я порвала картину о голову мистера Инграма, и он погнался за мной…
– И тогда мы набросили на него скатерть, и он совсем свихнулся…
– А потом мы все убежали…
– Кроме Шарлотты.
Ошеломленная этим рассказом, Женевьева пробормотала:
– Вы напали на мистера Инграма?..
– Это была моя идея, – решительно заявил Джек. – Да, я во всем виноват. Я заставил их пойти со мной и…
– Неправда! – перебила Грейс.
– Мы все хотели пойти, – поддержал ее Саймон.
– Мы заставили Джека согласиться с нами, сказали, что лучше такие дела не делать в одиночку, – уточнила Аннабелл.
– Они хотели оставить меня дома, но я не захотел, – закончил Джейми.
– Теперь, кажется, понимаю… – прошептала Женевьева. Конечно, ей следовало отругать детей, но сейчас для этого не было времени. Позже она с ними серьезно поговорит, но сейчас… Надо было срочно вернуть украденные драгоценности и привести Шарлотту домой.
– Идемте, Женевьева. – Хейдон тронул ее за плечо. – Мы должны вернуть драгоценности мистеру Инграму, извиниться за причиненные неприятности, пообещать заплатить за все, что дети испортили, и привести Шарлотту домой.
Женевьева вздохнула и покачала головой:
– Думаю, у мистера Инграма ее уже нет. Наверняка девочку забрала полиция. Она в тюрьме.
– Тогда мы вызволим ее из тюрьмы. Идемте. – Хейдон протянул ей руку.
– Вам нельзя меня сопровождать. – Женевьева медленно поднялась на ноги, судорожно сжимая в руках украденные детьми драгоценности.
– Нет, я должен пойти с вами. Было бы странно, если бы вы пошли без мужа.
Женевьева снова покачала головой:
– Мы уже накликали беду, когда комендант Томсон и констебль Драммонд вас увидели. Один раз мы их провели, но это не значит, что удастся и во второй. Кроме того, вас может узнать тот ужасный надзиратель. Или кто-то из заключенных. Нет, вам нельзя туда идти.
– Боюсь, парень, мисс Женевьева права, – подал голос Оливер. – Заключенные могут узнать. Видишь ли, те, кто сидит в тюрьме, чувствуют такие вещи острее, чем недоумок Томсон или даже констебль Драммонд.
– Сидишь день и ночь в грязной и холодной камере, вот и начинаешь понимать все окружающее. И людей тоже, – объяснила Дорин.
– Едва ли кто-то из заключенных меня узнает, – возразил Хейдон. – Я совсем не похож на того, каким был в тюрьме.
– А им и не надо будет смотреть, – сказала Юнис. – Они узнают по голосу и даже по звуку шагов, когда вы будете проходить по коридору. Даже я этому научилась, пока сидела в тюрьме. Там начинаешь обращать внимание на всякие мелочи – например, как человек ступает, тяжелый ли у него шаг и прочее… Все это помогает коротать время.
– Значит, мне придется изменить голос и походку, – упорствовал Хейдон.
– Нет, – решительно сказала Женевьева. По правде говоря, ей было бы намного легче, если бы Хейдон пошел с ней в тюрьму, но слишком велика была опасность, что в нем узнают лорда Редмонда и снова бросят в камеру. – Шарлотта уже сидит в тюрьме, и я не хочу, чтобы еще и вас, Хейдон, арестовали.
– Тогда я пойду с вами, – вызвался Джек. – Я им скажу, что Шарлотта ни в чем не виновата. Пусть вместо нее посадят за решетку меня. Старику Томсону ужасно хочется выпороть меня и отправить в исправительную тюрьму. И ублюдку Драммонду хочется того же. Но что бы они со мной ни сделали, мне будет не так плохо, как Шарлотте, если она останется в тюрьме.
Женевьева с удивлением посмотрела на Джека. В серых глазах мальчика сверкала решимость – чувствовалось, что он хоть сейчас готов отправиться обратно за решетку. Разумеется, Женевьева и раньше знала, что Джек способен на решительные действия, он это доказал, когда помог Хейдону бежать, хотя сам очень рисковал. Но все-таки ее глубоко тронуло самопожертвование Джека – ведь на сей раз он рисковал ради Шарлотты.
– Нет, Джек, я не могу такое позволить. Я понимаю, ты хочешь помочь Шарлотте, но я не верю, что комендант Томсон согласится обменять ее на тебя. Он просто арестует тебя, а Шарлотту оставит в тюрьме, и мне придется заботиться о вас обоих. Я пойду одна, верну драгоценности и докажу Томсону и Драммонду, что у них больше нет оснований задерживать Шарлотту. А когда она снова будет дома, – Женевьева окинула детей строгим взглядом, – мы с вами очень серьезно поговорим.
Констебль Драммонд с деланным сочувствием поглядывал на Женевьеву. Он сидел, сложив пальцы домиком, а руки у него были необычайно большие, с длинными, но не слишком чистыми ногтями. Эти руки и длинные сальные волосы свидетельствовали о том, что он не очень-то следил за своим внешним видом. Правда, на сей раз констебль пригладил свои черные пряди, но их не мешало бы сначала вымыть и расчесать. «Скорее всего давно у него нет ни жены, ни любовницы», – подумала Женевьева, усаживаясь в кабинете начальника тюрьмы Драммонда.
– Миссис Блейк, я уверен, вы понимаете, что участие в жестоком нападении на мистера Инграма, а также на лорда Страдерса и его супругу сводит на нет любые ваши договоренности с комендантом Томсоном в отношении опеки над девочкой. – Драммонд не улыбнулся, но Женевьева знала: делая такое заявление, он испытывал огромное удовольствие.
– Насколько я понимаю, Шарлотта ничего не украла и ни на кого не напала, – возразила Женевьева. – Поскольку я вернула все вещи и намерена полностью компенсировать мистеру Инграму причиненный ущерб, дело благополучно разрешилось. Так что я не вижу причин для дальнейшего задержания Шарлотты. Отдайте ее мне, а я отведу ее домой и накажу, если потребуется.
– К сожалению, миссис Блейк, ситуация не так проста, – сказал комендант Томсон, нервно теребивший бороду.
Начальник тюрьмы опасался серьезных последствий – ведь девочка, которую он год назад отпустил к Женевьеве, совершила преступление, направленное против уважаемых жителей города. А если прибавить к этому инциденту недавний побег лорда Редмонда, то становилось ясно: коменданта Томсона непременно вызовут в Глазго для объяснений. Значит, теперь, чтобы показать, что он осознал свои ошибки, следовало предпринять самые серьезные и решительные меры.
Строго взглянув на Женевьеву, Томсон проговорил:
– Шайка воришек, ворвавшаяся в лавку мистера Инграма, похитила чрезвычайно редкие драгоценности огромной цены. К тому же они напали на лорда и леди Страдерс, и лорд Страдерс сообщил, что его жена серьезно пострадала. Доктор Хейс ее обследовал и предписал полный покой и постельный режим на целый месяц. Вы представляете, что это означает, миссис Блейк?
Женевьева прикусила губу, чтобы воздержаться от комментариев. Джейми ей рассказал, как врезался в леди Страдерс после того, как лорд Страдерс сунул трость ему под ноги. Следовательно, мальчика никак нельзя было винить, даже если дама действительно пострадала при падении.
– Добавим к этому нежелание обвиняемой помочь мне в расследовании, что демонстрирует шаткость ее моральных устоев, – продолжал Драммонд. – Она отказывается выдать сообщников, хотя я ей сказал, что если она это сделает, то судья будет к ней более снисходителен. Мы, конечно, получили от мистера Инграма описание, из которого явствует, что и другие участники нападения были вашими подопечными, но было бы полезно, если бы девочка это подтвердила.
Женевьева недоверчиво взглянула на констебля:
– Вы хотите, чтобы Шарлотта обвиняла своих братьев и сестер?
Драммонд презрительно фыркнул, как бы давая понять, что называть этих детей «братьями и сестрами» просто нелепо.
– Я говорю, что если бы девочка продемонстрировала хоть немного раскаяния и помогла бы мне, то я был бы более склонен верить в ее невиновность. Но увы, я прихожу к заключению, что все участники этого дела заслуживают длительных сроков заключения. Хотя я решил не возбуждать дело против остальных преступников, эта девочка должна стать для них примером. Общество обязано позаботиться о том, чтобы опасные преступники понесли заслуженное наказание и оказались за решеткой.
– Мы говорим об одиннадцатилетнем ребенке! – возмутилась Женевьева. – Едва ли ее можно считать опасным преступником.
– Ошибаетесь, – возразил констебль. – Мы говорим о молодой женщине с преступным прошлым, о той, которая вновь нарушила закон, хотя вы, взяв преступницу к себе домой, пытались ее перевоспитать. Как я уже говорил, миссис Блейк, это у них в крови и передается из поколения в поколение. И к сожалению, все живущие у вас дети таковы. С ними нужна строгость, иначе из-за них будут страдать невинные люди, что и произошло сегодня.
– Констебль Драммонд, я не отрицаю: дети поступили плохо, – согласилась Женевьева. – Но поверьте, они это сделали не из жадности или врожденной склонности к воровству. Просто они хотели помочь мне…
– Все это решит суд, – перебил Драммонд.
Женевьева сделала глубокий вдох, стараясь успокоиться. Потом вновь заговорила:
– Констебль Драммонд, неужели вы всерьез полагаете, что если посадить одиннадцатилетнюю девочку в тюрьму, то из этого получится что-то хорошее?
– Увы, миссис Блейк, ничего другого мы сделать не можем. – Комендант Томсон попытался придать своим словам оттенок сожаления. – Если бы это был ее первый проступок, мы могли бы проявить снисхождение. Но за девочкой числятся и другие преступления, которые и привели ее в мою тюрьму в первый раз.
– Воровал ее отец, – возразила Женевьева; она уже начинала терять терпение. – Он заставлял Шарлотту показывать искалеченную ногу, чтобы отвлекать толпу, пока сам шарил по карманам. Отец же ее и искалечил, когда был пьян.
– Да, конечно, у нее бывали трудные времена, – кивнул Томсон. – Но вы должны понимать: одним из пунктов нашего соглашения являлось условие, согласно которому отданные под вашу опеку дети больше не будут нарушать закон, в противном случае вы теряете право на опеку, а дети понесут наказание в полном объеме приговора. Только настаивая на таких условиях, я могу дать суду и жителям Инверари некоторую уверенность в том, что эти дети больше не будут представлять угрозу для общества. К сожалению, девочка снова преступила закон, и, следовательно, наше с вами соглашение обязывает меня освободить вас от опеки и направить дело в суд. Боюсь, с этим ничего нельзя поделать. – Комендант посмотрел на Женевьеву так, словно очень ей сочувствовал. – Если же мы проигнорируем этот случай, люди могут потребовать, чтобы все дети, находящиеся сейчас под вашей крышей, были немедленно возвращены в тюрьму. Я уверен, что лорд и леди Страдерс непременно этого потребуют.
«А ведь он прав», – подумала Женевьева в отчаянии.
– Заседание суда состоится через три дня, – продолжал Томсон. – До этого вы можете ходатайствовать о деле этой девицы. Можете обратиться к самому судье с просьбой о снисхождении.
Три дня. Для ребенка, сидящего в тюрьме, это целая вечность. И все же Женевьева решила, что попытается вызвать у мистера Инграма и супругов Страдерс сочувствие к Шарлотте, чтобы те дали показания в ее пользу. А уж если жертвы проявят сострадание, то и судья не откажет.
Женевьева медленно поднялась на ноги.
– Я хотела бы ее повидать, если вы не возражаете. Я недолго.
– Пожалуйста, – кивнул комендант. Он поднялся с кресла. – Я сам вас провожу, миссис Блейк.
Свет, падавший из маленького зарешеченного окошка, прочертил свинцовые полоски на холодном полу камеры. Шарлотта сидела на койке, прислонившись к стене и положив больную ногу на перевернутый ночной горшок. Она была в плаще и в шляпке, на плечах же – два старых одеяла, выданных женой начальника тюрьмы, но все равно девочка мерзла, так как в камере было ужасно холодно. Она понимала, что надо бы походить немного, чтобы согреться, но нога болела, и Шарлотта опасалась, что сейчас не сможет ходить. Нога всегда начинала болеть от холода и сырости, а также по утрам, когда она только просыпалась. И еще иногда болела ночью, если накануне приходилось много ходить.
Она не помнила то время, когда нога у нее не болела, хотя такое время наверняка когда-то было, ведь родилась она без увечья. Теперь Шарлотта уже не помнила, где и при каких обстоятельствах сломала ногу, и была этому бесконечно рада. «Как хорошо, что я тогда была совсем маленькой и сейчас уже ничего не помню», – думала девочка. Впрочем, кое-что она все-таки помнила, пусть и смутно. Помнила, как жестоко избивал ее отец и как утром, просыпаясь, она в страхе ожидала новых избиений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34