«Что скажет мистер Дункан, если ты простудишься и умрешь? Как ты думаешь, а?» Симону же и остальных просто выбранила на мелодичном островном диалекте.
Оказавшись в своей комнате, Фиби разделась до короткой рубашки без сомнения, спасенной с того же самого потерпевшего крушение корабля, и вытерла волосы полотенцем. Вскоре в дверь постучались, и после приглашения Фиби в комнату вошла Старуха.
— Симона любит Дункана, верно? — спросила Фиби, прежде чем та успела отругать ее за драку в прачечной.
— Да, — последовал лаконичный ответ. Из шкафа были извлечены и переданы Фиби мрачная черная юбка, простая блузка и столь же простое белье. Фиби послушно взяла сухую одежду и зашла за ширму, чтобы переодеться.
— Она его любовница?
Как ни странно, Фиби необходимо было знать ответ на этот вопрос, хотя она и собиралась сбежать с острова, и она отдала бы все что угодно, лишь бы не чувствовать то, что чувствовала сейчас.
— Спроси об этом самого мистера Дункана.
Фиби была рада, что скрылась за ширмой, потому что одно лишь предположение о разговоре на такие темы окрасило ее щеки пунцовым цветом.
— Проще будет спросить у Симоны, — заявила она, залезая в кружевные панталоны и нижнюю юбку, после чего потянулась за корсажем.
— От нее ты правды не добьешься, — спокойно возразила Старуха. — Она похожа на тебя: сама не знает, что творится у нее в сердце.
Фиби выглянула из-за ширмы, застегивая крошечные пуговицы блузки.
— Знаешь, тебе меня не обмануть. Твои речи очень цветистые, но я могу сообразить, когда меня пытаются надуть.
В глазах Старухи заблестели довольные искорки. — Видимо, придется отправить тебя полоть сорняки, раз со стиркой у тебя ничего не получается.
— Ты уклоняешься от темы, — заметила Фиби.
— Ты тоже, — ответила Старуха. Остаток дня Фиби провела в огороде, надев на голову широкополую соломенную шляпу, которую дала ей Старуха, и, когда ее наконец позвали ужинать, так утомилась, что не могла есть. Она с трудом взобралась по лестнице, чувствуя боль во всем теле, стянула юбку и блузку и с жалобным стоном повалилась на кровать. Даже веки ныли, и она закрыла глаза, надеясь затеряться в исцеляющем забвении сна.
— Все болит! — пожаловалась Фиби, когда услышала, как открылась и снова закрылась дверь ее комнаты. Она хотела, чтобы Старуха знала о ее страданиях и ощутила свою вину. — В ваше время уже изобрели конский линимент?
В ответ молчание. Фиби открыла глаза. Около кровати стояла не Старуха, а Симона. Однако на этот раз на ее хмуром лице было написано изумление, а не ядовитая неприязнь.
— Покажи мне свою ладонь, — сказала она.
Фиби села на кровати, но не спешила выполнить просьбу Симоны.
— Мне бы хотелось, чтобы ты постучала в следующий раз, когда решишь зайти, — заметила она.
Симона протянула руку, сжала сильными смуглыми пальцами пальцы Фиби, покрытые волдырями, нагнулась и всмотрелась в ее ладонь. Она что-то пробормотала, и на ее глазах выступили слезы.
Фиби высвободила руку. Она почувствовала симпатию к себе со стороны Симоны и еще зарождающуюся дружбу.
— Короткая линия жизни, что ли? Симона отвернулась, зажав рот рукой, и, подойдя к окну, посмотрела на море. Фиби не нужно было спрашивать, чтобы понять: женщина ищет взглядом корабль Дункана и тревожится за его жизнь. Она и сама тревожилась и скучала без него, хотя не имела на это никакого права. Фиби поднялась с кровати, но не стала подходить к Симоне.
— Он вернется, — сказала она.
— Да, — ответила Симона после паузы, не оборачиваясь к Фиби. — А ты тут будешь поджидать его.
Сердце у Фиби всегда было добрым, и оно заныло при этих словах. Не за себя, а за эту женщину, которая, по молчаливому согласию, перестала быть ей врагом.
— Дункан вовсе не любит меня, — сказала Фиби, чувствуя обязанность все объяснить. — Он думает, что я шпионка.
Симона наконец отошла от окна и, хотя держалась поодаль, посмотрела в лицо Фиби.
— Он женится на тебе, — сказала Симона с достоинством и гордостью, без вражды. — У вас родится много детей. Но он будет приходить и в мою постель, и я тоже рожу ему дочерей и сыновей не меньше, чем ты.
Фиби чувствовала себя настолько не на своем месте, насколько это вообще возможно. У нее не было никаких причин полагать, что она долго пробудет в восемнадцатом веке, или в своих видениях, которые сейчас окружали ее. Дункан нравился ей, но она не любила его и не требовала от него клятв верности. В сущности, ей казалось, что он едва выносит ее присутствие. Самым разумным выходом будет исчезнуть. Но в одном Фиби была уверена: если она когда-нибудь снова выйдет замуж, то ее муж, будет ли это Дункан Рурк или кто-либо еще, никогда не окажется в постели другой женщины. Она достаточно испытала подобных унижений в браке с Джеффри.
— Нет, — ответила она, покачав головой, и, несмотря на лаконичность ответа, было ясно, что Симона все поняла и приняла вызов. Улыбнувшись и пожав изящными плечами, гостья Фиби покинула комнату.
Утром Фиби вернулась в огород. К полудню она мечтала о скорейшем возвращении в будущее, только так можно было спастись от жаркого солнца и проклятой мотыги, но этого не произошло. Ей казалось, что сорняки растут и цветут у нее в глазах, а Старуха дала ей точно такое же задание на следующий день, и на следующий, и еще на один. И Фиби работала, потому что это было лучше, чем сидеть без дела и ждать, пытаясь вообразить, что случится дальше.
Прошло целых две недели, в течение которых Фиби полола, окучивала и поливала и в качестве развлечения, помимо прочих причин, обдумывала варианты бегства с Райского острова. По ночам она ждала возвращения в свой век: «Нет ничего лучше дома, нет ничего лучше дома», — повторяла она снова и снова, как молитву, но, очевидно, властелин времени не слышал ее. Она просыпалась по утрам в 1780 году и всякий раз испытывала разочарование, к которому, однако, примешивалось облегчение.
Однажды, когда она, согнувшись пополам, выдергивала траву из грядки с репой, ее сердце тревожно затрепетало. Она выпрямилась, придерживая шляпу одной рукой, и увидела, что на краю огорода стоит Дункан, наблюдая за ней. Улыбка поднимала уголки его губ и поблескивала в глазах.
Где-то в глубинах своего существа, которые она никогда не исследовала, даже не подозревала об их существовании, Фиби почувствовала побуждение броситься через грядки с морковью, картофелем и фасолью ему навстречу, повиснуть на его шее и зарыдать от радости, потому что он жив. Одновременно она поняла, чего все это время боялась, что он не вернется.
— Сперва я работала в прачечной, — сказала она, понимая, что ее слова звучат глупо, но все равно произнося их, потому что не могла вынести молчания. — Там у меня ничего не получилось, и меня бросили на овощной фронт.
Дункан засмеялся и покачал головой. Он был невероятно красив: высокий, обожженный солнцем, широкоплечий, пахнущий чистым, соленым ароматом моря.
— Я еще не понял, на каком языке ты говоришь, — сказал он. — Не на английском верноподданных короля, уж это точно.
Фиби улыбнулась, но про себя уже считала ночи, которые Дункан провел в море, и представляла его в объятиях Симоны, наверстывающего упущенное время. Это видение словно окатило ее ледяной водой, и сердце заколотилось, выскакивая из груди.
— Нет, — сказала она, — я говорю на американском варианте примерно тысяча девятьсот девяносто пятого года.
Дункан внезапно показался ей мрачным и измученным до изнеможения. Разумеется, ее присутствие в его доме было для него не меньшей загадкой, чем для нее самой, а он явно не любил неразрешимых загадок. Какая жалость, что он не может просто посчитать ее сумасшедшей и заняться своими делами, но, к сожалению, ее часы, водительские права и другие удивительные предметы все запутали.
— Как поживаешь? — спросил он, наконец. Фиби решила, что пауза в разговоре что-то означает, во не могла сообразить, что именно. Может быть, он просто пытается найти разумное объяснение происходящему.
— Хорошо, — ответила она, слишком гордая, чтобы сказать правду: что ее руки, ноги и спина болят от тяжелой работы и что она согласна обменять свою правую почку на пару таблеток аспирина и грелку. — Надеюсь, что ваша операция прошла успешно.
Упоминать о недавнем рейде против англичан было ошибкой, но непоправимое совершилось, прежде чем Фиби поняла это. Дункан едва не отшатнулся от нее, его глаза сузились, он сложил руки на груди, незримо воздвигая барьер между собой и Фиби.
— Да, — ответил он холодно, как будто Фиби лично сражалась против него и его людей. — Мы победили, но дорогой ценой.
С этими словами он направился к дому, оставив ее среди репы, грязную, обгоревшую на солнце и страдающую от боли. Она понимала, отчего болит ее тело, но что заставляет страдать ее сердце?
Войдя в свою комнату, Дункан обнаружил у камина большую бронзовую ванну. Симона и другая служанка наполняли ее горячей водой из ведер. Не сказав ни слова, он направился к своему столу, где его ждал графин с отличным бренди, и щедрой рукой плеснул в бокал янтарную жидкость.
Капитан и команда английского судна «Индийская королева» сражались отчаянно, и палубы корабля оказались залиты кровью нападающих и защищающихся, прежде чем бой прекратился. Повстанцы потеряли троих людей, Дункан забыл об этом в те несколько блаженных минут, когда наблюдал за Фиби в огороде, но память об убитых товарищах будет жить в его снах месяцы и даже годы, рядом с другими воспоминаниями, наполняющими его сновидения. И еще Алекс, его ближайший друг. Пуля раздробила ему колено. Сейчас он лежал в другой комнате, в противоположном конце дома, под наблюдением Старухи, мучимый лихорадкой и болью. Даже если Алекс выживет, что будет чудом, он останется калекой, не способным ездить верхом и сражаться: Может быть, даже не сможет ходить. К горлу Дункана поднялась желчь.
Он и об этом забыл, заговорившись с Фиби. Забыл! Боже милосердный, что с ним происходит?!
Симона прикоснулась к его руке, и он вздрогнул, так как не заметил, что она пересекла комнату и стоит рядом с ним.
— Я останусь и буду ублажать тебя, — тихо предложила она.
Дункан заметил, что другая служанка ушла ни для кого не было секретом, что он бессчетное число раз находил утешение в объятиях Симоны. Дункан жаждал того, что она с такой готовностью предлагала ему, стремился к освобождению и моральному, и физическому, которое дал бы ему такой союз. Но он хотел быть с другой женщиной, женщиной, которой он не решался доверять. Фиби.
— Уходи, — сказал он вежливо, но твердо. — Вода остывает.
Прекрасные миндалевидные глаза Симоны вспыхнули от страсти и еще какого-то чувства, которое он не удосужился определить.
— Ты хочешь ее! — бросила она яростным, полным горечи шепотом. — Взгляни на ее волосы, она похожа на мальчишку! Капитан, может быть, у тебя изменились вкусы?
Усталый разум Дункана наполнила ослепляющая, раскаленная добела ярость, и только огромным усилием воли он сдержался и не ударил Симону по щеке. Он, даже в гневе никогда не поднимавший руку на женщину!
— Убирайся, — пробормотал он. — Больше ты не услышишь от меня ни слова.
Она смотрела ему в лицо, и Дункан видел в ее глазах сожаление и невыносимое страдание. Он был тронут, но не пошевелился и не произнес ни звука. Они не давали друг другу никаких обещаний, но Симона доставляла ему удовольствие и сладкое, обжигающее забытье, без которого он, наверное, не мог бы жить.
Симона попыталась что-то сказать, но оборвала себя. Всхлипнув, она повернулась и выбежала из комнаты.
Дункан запер за ней дверь, допил бренди, налил еще бокал и снял одежду. Вода в ванне была уже чуть теплой, но он с удовольствием погрузился в нее. Хотя он чудовищно устал, но не решался закрыть глаза, чтобы не увидеть, как падают его люди, как Алекс истекает кровью на палубе захваченной «Индийской королевы». Алекс молчал, но Дункан, хорошо знавший его, слышал вопли боли, которые сдерживал его друг, и ему самому хотелось кричать.
Наконец Дункан допил бокал до дна, вымылся, вытерся полотенцем и за это время еще трижды наливал бренди из графина. Надевая свежую одежду, он был уже слегка пьян, но чувствовал скорее благодарность за такое бесчувственное состояние, чем сожаление. Его отец был прав, размышлял Дункан, сидя на краю кровати и натягивая ботфорты. Если такое место, как ад, существует, то Дункан Рурк рано или поздно попадет туда.
Когда Дункан шел по коридору в заднюю часть дома, в тихую комнату, где лежал Алекс, любому случайному наблюдателю показалось бы, что с ним не происходит ничего особенного. Он сам, однако, знал, что плохо держится на ногах и, если бы сейчас пришлось сражаться, ему бы запросто перерезали глотку. Он остановился у двери комнаты, жалея, что не может молиться. Но, увы, он был отступником и бунтовщиком, и, хотя не утратил веры окончательно, его нельзя было назвать добрым христианином. Дункан не стал ни о чем молить, потому что был уверен, что на небесах его не услышат.
Когда он переступил порог и вместо старухи-служанки увидел в комнате Фиби, его удивлению не было границ. Сидя возле кровати, она держала Алекса за мертвенно-серую руку и смотрела на него, прикусив губу.
— Вы ничего не говорили мне! — произнесла она еле слышным голосом.
Дункан тихо закрыл дверь и встал с противоположной стороны кровати, глядя на застывшее лицо Алекса. Он не мог заставить себя признаться, что забыл про бой, забыл про погибших людей, про своего лучшего друга, когда стоял на огороде, глядя на нее… желая ее.
— Есть много вещей, которых вам знать не нужно, — ответил он, едва взглянув на нее. По правде говоря, он боялся, что иначе подпадет под ее очарование и снова забудется.
— Он умрет? — спросила Фиби прерывающимся голосом, выражающим весь ужас, который испытывал, но не мог показать Дункан.
— Вероятно, — ответил Дункан.
— Почему вы не послали за врачом?
Он наконец встретился с ней взглядом. Ее глаза странным образом притягивали его, так солнечное тепло находит зерна, скрытые в земле, и вынуждает их прорастать и подниматься навстречу свету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41