У Фиби заныло сердце.
— Конечно, мной движут эгоистические побуждения, — говорила она, продолжая чувственное омовение. — Я слишком сильно люблю тебя. Я хочу быть твоей женой очень долго, так что, пожалуйста, не делай меня вдовой.
Он вздохнул, глядя перед собой невидящим взором, созерцая какую-то картину, не видимую для Фиби. Она расстегнула его бриджи, освободила его плоть и продолжала работать губкой. У Дункана перехватило дыхание прежде, чем он успел овладеть собой и удержать в повиновении свое тело. Его член поднялся над животом, как мачта корабля. Несмотря на состояние души, его тело было более чем готово для дальнейших знаков внимания.
Это был единственный, доступный Фиби способ преодолеть воздвигнутые им барьеры и соединить его душу со своей. Дункан получит несколько минут покоя, и Фиби хотела дать ему этот покой, каким бы мимолетным он ни был.
Она отставила таз, отложила губку в сторону и погладила плечи мужа. Затем велела ему снять башмаки, и он подчинился. Когда она сняла с него бриджи, он стал совершенно беззащитным перед ней и являл такое воплощение мужественности, что у нее перехватило дыхание. Лампа потухла в то мгновение, когда она опустилась перед ним на колени, чтобы покоряться и завоевывать.
Дункан застонал и запустил пальцы в волосы Фиби. Лаская его, она представила эти руки, с грациозным неистовством движущиеся по клавишам клавесина или струнам мандолины. Хотя бы на один миг, хотя бы на эту ночь, если никогда больше, Дункан стал инструментом, а она музыкантом.
Она играла на нем с нежным и безжалостным мастерством, заставляя его изливаться, извлекая все новую и новую музыку: нежные мелодии, громогласные рапсодии, нарастая, звучали страстным крещендо. Он полностью отдался на ее милость, и она еще сильнее любила его за то, что он нашел в себе силы подчиниться. Дункан доверил ей гораздо большее, чем свое тело, по крайней мере, пока она занималась с ним любовью, он доверил ей свою душу.
— Расскажи мне о «Трое», — прошептала Фиби, когда они, обнявшись, лежали на койке, опустошенные, по крайней мере, на эту ночь, своей страстью. — Расскажи мне о твоем отце и твоей прекрасной матери, о Лукасе и Филиппе.
Дункан долго молчал, и Фиби, потянувшись приласкать его, почувствовала слезы на его лице. И тогда она поняла, что настала пора раскрыть свой секрет.
— Ну хорошо, — сказала она. — Тогда я тебе кое-что расскажу. У меня будет ребенок.
Он одним единственным движением приподнял ее, вспомнив, очевидно, о последствиях бурной любви. Фиби увидела его лицо в лунном свете, льющемся через иллюминатор над головой, и поняла, что он тоже отчетливо видит ее. Она чувствовала, как его взгляд проникает в самые глубокие, потайные части ее души, и это ощущение было не совеем приятным.
— Что ты сказала?
— Кажется, вы правильно поняли с первого раза, мистер Рурк, — прошептала Фиби. Она была уже не так уверена в его реакции, чем мгновением раньше, и немного боялась, что теперь он не захочет ее, не признает их ребенка. — Ты станешь отцом, вероятно, где — то в марте.
— Боже мой! — выдохнул он, и Фиби захотелось, чтобы он выказал какие-нибудь другие чувства, кроме удивления: радость или печаль, ярость или сожаление. Хоть что-нибудь.
— Старуха говорит, что ребенок будет мальчиком. Она уже окрестила его Джоном Александром Рурком в честь твоего отца, конечно, и Алекса.
Мучительно долгое мгновение Дункан просто смотрел ей в глаза. Затем, когда она уже почти отчаялась, привлек к себе, словно опасаясь, что кто-то попытается вырвать ее из его рук.
— Старуха, как всегда, — прошептал он на ухо Фиби, — знает о моем ребенке прежде меня! Боже мой, Фиби, почему ты не сказала раньше?
— Всему свое время, — поддразнила она. Он засмеялся, и этот звук был лучше всякой музыки, лучше любых хороших новостей.
— Ребенок! — повторил Дункан. Но, когда он прижимал Фиби к себе, его радость как будто померкла. — Каким человеком станет наш сын, — спросил он, — если его отец — преступник?
— Дункан, его отец не будет преступником, — заметила Фиби, прижимаясь к мужу и крепко обнимая его. — Он будет героем человеком, благодаря которому его сын вырастет в свободной стране.
Дункан запустил пальцы правой руки ей в волосы, точно так же, как раньше со страстью, хотя на этот раз причина была иной. Медленно, каждые несколько секунд останавливаясь, чтобы не потерять самообладания, он рассказал ей, что его отец и брат отказались бежать с ним, что они предпочли идти на риск оказаться на виселице, что он видел призрак смерти в глазах Джона Рурка и понял, что отец скоро умрет.
Фиби слушала его ведь она сама вела Дункана к откровенности через чувственное омовение, бездумные слова, любовь и нежность. Теперь она просто слушала его и обнимала, пока он рассказывал ей то, что одновременно было и важным, и тривиальным. Пока он говорил, она взяла его руку и положила на свой обнаженный живот, напоминая о крошечном живом существе, растущем под его ладонью.
ГЛАВА 15
Близость, которой Фиби и Дункан наслаждались в эту ночь, длилась недолго. Еще до восхода солнца Дункан встал с постели, умылся и бесшумно оделся в медленно отступающей тьме последнего предрассветного часа. Фиби, чувствуя его замкнутость, поскольку знала его душу почти так же хорошо, как свою собственную, делала вид, что спит.
Когда он ушел, не поцеловав ее в лоб, как делал всегда, и, не прошептав слова прощания, она заплакала. Ночью Дункан открыл ей свою душу, но сейчас снова замкнулся в тревогах, и Фиби понимала, что он страдает под бременем проклятья. Его отец и брат были в плену у власти, против которой он боролся, и дом, в который он мечтал вернуться, попал в руки врагов. Его отчаяние было непереносимым, и, каким бы сильным человеком он ни был, Фиби не была уверена, что он выдержит удар. У всех людей, даже у таких незаурядных, как Дункан, есть предел сил.
Фиби ждала, то, погружаясь в неглубокий сон, полный кошмаров, то, выплывая из него, пока солнце не залило каюту золотистым светом. Тогда она встала, умылась, достала свежую одежду из сундука в ногах, кровати и оделась. Она постучала в дверь Филиппы, но ей никто не ответил. Поднявшись на палубу, полную суеты, Фиби обнаружила, что ее золовка стоит на носу, глядя, как зачарованная, на море.
Фиби подошла к ней. — Доброе утро, — сказала она.
Филиппа повернула к ней лицо, сияющее ослепительной улыбкой Рурков, и все тревоги Фиби, что девушка жалеет о покинутом доме, мгновенно пропали. Похоже, Филиппа не разделяла мрачных предчувствий Дункана о будущем отца, Лукаса и самой «Трои», но, с другой стороны, она еще слишком молода и ее небольшой жизненный опыт наверняка убеждал ее, что все всегда кончается хорошо: драконы убиты, крепости покорены, принцессы спасены от злых колдунов.
— Я думала, что вы будете спать весь день, — упрекнула ее Филиппа. — Видит Бог, мне даже поговорить не с кем: все мужчины заняты, а Дункан не в настроении.
— Он тревожится за ваших отца и брата, — сказала Фиби без упрека.
Улыбка сошла с лица Филиппы, и она медленно кивнула.
— Да, — сказала она, — и я тоже. — Ее лицо снова посветлело, но ценой заметного усилия. Какой храбрый и упрямый народ эти Рурки! — Отца и Лукаса освободят, — сказала Филиппа решительно. — В конце концов, они не сделали ничего плохого, и весь инцидент на празднике был только уловкой майора Стоуна, пытающегося принудить Дункана сдаться. Сейчас майор наверняка понял, что проиграл, и ему самому стало стыдно.
Фиби, как и Дункан, оценивала ситуацию гораздо менее оптимистично, чем Филиппа. Бэзил Стоун не был чудовищем, его любовь к семье Рурков конечно, за исключением Дункана, была очевидной. Но он был в первую очередь солдатом короля и выполнял свой долг, как понимал его. Бегство Дункана из «Трои», вероятно, только ухудшило, а не облегчило положение оставшихся.
— Надеюсь, что вы правы, — сказала Фиби. Она чувствовала тошноту, уныние и слабость и хотела вернуться в капитанскую каюту, залезть на койку и свернуться в комочек, но Фиби отказала себе в этой сомнительной роскоши. Ради ребенка, ради самой себя и Дункана она должна все время идти вперед, веря и надеясь. В конце концов, все будет хорошо.
Боже, помоги!
Фиби и Филиппа отправились вниз, на камбуз, где их ждал скромный завтрак. Затем Фиби рассказала своей золовке о Райском острове, о Старухе и чудесном огромном доме с окнами на море и даже упомянула о ребенке, которого родит Дункану в начале весны.
После полудня надвигающийся шторм затмил солнечный свет и превратил спокойные голубые воды в высокие угольно-черные валы. Филиппа позеленела, как листья клевера, но оставалась на палубе, стараясь помогать по мере своих сил, пока матросы карабкались на мачты, убирая паруса. В следующие дни Фиби почувствовала к Филиппе еще большее уважение. Девушка была наивной, но обладала врожденной храбростью, как и другие члены ее семьи, а ее интеллект был огромным.
Наконец они достигли Райского острова и бросили якорь в естественной гавани на значительном расстоянии от дома. Фиби вспомнила с немалой грустью, что в конце двадцатого века здесь понастроят коттеджей, вырубив густые тропические заросли, покрывающие холмы, и прогнав разноцветных хриплоголосых птиц, которые поднимались в небо, как живая радуга. Коралловый риф будет разрушен, чтобы было легче плавать и кататься на лодках, и пестрые неоновые рыбки покинут эти места.
Фиби пожалела, что не может предотвратить наступление будущего и навсегда сохранить Райский остров в тайне от внешнего мира.
Дункан молчал, пока отвозил сестру и жену на берег, оставив команду на «Франческе». Фиби наблюдала за ним, размышляя о тайнах брака. Каждую ночь, когда они, наконец, оставались одни и каюта погружалась во тьму Дункан приходил к ней, дарил ей наслаждение и находил утешение в ее объятиях, и их любовь была такой же неистовой, как и прежде. Но между ними не было настоящей близости, не было слияния душ. Хотя Дункан явно страдая, он не решался разделить свою печаль с Фиби, забыть об осторожности и раскрыть перед ней лабиринты своего сердца.
Фиби чувствовала не только одиночество, но и ядовитое жало предательства. Дункан доверился ей в первую ночь, но потом по какой-то причине, которую она не могла распознать, закрылся от нее.
Если Филиппа и заметила напряжение между своим братом и его женой а она наверняка заметила, поскольку была наблюдательной девушкой, то не подавала вида. Она без умолку болтала, а когда они были уже неподалеку от суши, сняла туфли и, шагнув в воду, с довольным видом направилась к берегу.
Несмотря на уязвленные чувства, Фиби не могла не улыбнуться, глядя на радость Филиппы. Дункан, загнав лодку на сухой белый песок, выпрыгнул из нее, направился вслед за сестрой и, схватив ее за руку, буквально вытащил на берег.
— Никогда не делай так! — прорычал он, возвышаясь над девушкой и уперев руки в бедра. — В этих водах водятся акулы и ядовитые змеи!
Фиби осторожно вылезла из лодки, с радостью чувствуя твердую почву под ногами и в то же самое время разозлившись на своего мужа.
— Дункан… — начала она тоном упрека.
Но, как оказалось, Филиппа вовсе не нуждалась в защите. Она сама позаботилась о себе, как было принято у Рурков. Она подняла обе маленькие ручки и толкнула Дункана в грудь, едва не сбив его с ног, настолько неожиданной была атака.
— Нечего волочить меня за руки и кричать на меня! — завопила она. — Тем более мне непонятно, чем общество акулы или морской змеи может быть хуже твоего!
Фиби захлопала в ладоши и заслужила разъяренный взгляд мужа.
— Ты еще будешь вмешиваться! — фыркнул он и снова повернулся к Филиппе, приготовившись погрозить ей пальцем и продолжить свою лекцию.
Но Филиппа не стала дожидаться, она просто-напросто отправилась прочь, высоко задрав юбки и проворно ступая босыми ногами по горячему сахарно-белому песку.
— И вы позволяете ему так обращаться с собой? — спросила она, оборачиваясь к Фиби и прищурившись от ослепительного тропического солнца.
— Как «так»? — осведомился Дункан, прежде чем Фиби успела что-нибудь ответить. — Умоляю тебя, моя младшая сестрица, подари мне частицу твоей великой мудрости и расскажи, что плохого я сделал своей жене!
Фиби встала между ними, надеясь положить конец спору, пока он не перерос в бурю, которая распугает всю лесную живность.
— Дункан, — сказала она спокойно, — не выставляй себя дураком. Филиппа, вы такая сестра, о которой я мечтала всю свою жизнь, но вы не должны вмешиваться в мои отношения с мужем. Вы оба поняли, или мне стукнуть вас лбами?
Наступила короткая пауза, не обещающая ничего хорошего, затем Дункан нахмурился, повернулся и зашагал прочь по пляжу. Филиппа понурилась, поникла, опустив глаза в землю. Бросив покаянный взгляд на Фиби, она подобрала со дна лодки туфли и надела их, забавно перепрыгивая с одной перепачканной в песке ноги на другую.
— Простите меня, Фиби, — произнесла она еле слышно, пока они смотрели, как Дункан исчезает в зарослях. — Я хотела вам помочь.
Фиби взяла Филиппу под руку и улыбнулась.
— Знаю, — сказала она мягко. — Дункан проходит через то, что когда-нибудь назовут «темной ночью души», — продолжала она, ведя Филиппу по тропинке к большому дому. — Я уверена, что он преодолеет свои тревоги, он полон жизненных сил. А пока что мы должны просто оставить его в покое пусть сам разберется в себе.
Филиппа казалась очень юной и беззащитной в своей мокрой юбке, с обгорелым носом и покрасневшими от слез глазами.
— Это будет нелегко, — сказала она.
— Да, — согласилась Фиби со вздохом. — Знаю.
С этими словами они вошли в дом, где их встретила радостная Старуха. Обняв девушек, она повела их кормить, позаботилась о бане, чистой одежде и всячески суетилась вокруг.
— Похоже, ты рада, что приехала Филиппа, — сказала Фиби Старухе спустя несколько часов, только что проснувшись в хозяйской спальне после долгого освежающего сна. Старуха принесла холодный лимонад, приготовленный на родниковой воде из лимонов и сахара, выращенных на острове, а также поднос с сандвичами и аппетитными пирожными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41