— Как там Алекс? — спросила Фиби, чувствуя легкий стыд, потому что вспомнила о нем только сейчас.
Дункан смотрел, как весло поднимается из воды, роняя поблескивающие капли, и затем снова погружал его в море, не замедляя ровного, размеренного темпа.
— Его тело выздоравливает, — ответил он, не глядя на девушку. — Физически Алекс жив, но, похоже, что душа уже покинула его. Он выказывает столько интереса к происходящему вокруг, что с таким же успехом мог выкопать могилу и скрыться в ней.
Фиби опустила руку в воду, но вспомнила впечатляющую сцену из фильма про акулу, и поспешно отдернула ее. Изящный плащ, ставший пыльным и рваным, она свернула и подложила под себя, чтобы не вклиниться между суживающимися бортами каноэ.
— Алексу нужно время, — мягко сказала она. — Он оплакивает то, что потерял, свою ногу, свою былую жизнь и все то, на что он больше не способен, — но это абсолютно естественно. Не ждешь же ты, что он пожмет плечами и скажет: «Ну ладно, у меня осталась еще одна нога, так зачем волноваться из-за другой?» Дункан, он разберется в своих чувствах, но это сложный и долгий процесс.
Дункан, наконец, встретил ее взгляд, и она увидела в его глазах не только ужасную грусть, но и кое-что еще. Возможно, первые проблески надежды.
— Объясните мне, мистрисс Фиби, как вы со своим умом все время попадаете в разные переделки?
Она опустила голову, чтобы скрыть краску удовольствия, вызванную его словами. Ее самомнение сильно пострадало из-за развода и потери работы в двадцатом веке, а также страданий, которые она причинила мистеру Биллингтону в этом столетии. Комплимент Дункана, хотя и несколько двусмысленный, частично восстановил веру Фиби в себя.
— Это потому, что я часто иду на риск, — ответила она после недолгих размышлений, потому что хотела упрочить репутацию проницательной женщины. — Но при этом всегда делаешь много ошибок. Однако жить по-другому мне бы не хотелось. — Она помолчала и широко улыбнулась, уверенная, по крайней мере, в своей философии. — Конечно, известная осмотрительность всегда уместна, но она легко может превратиться в трусость.
Дункан ничего не ответил. Он только криво усмехнулся в своей обычной манере, отчего у Фиби забилось сердце, и продолжал грести, внимательно осмотрев горизонт, а затем берег.
Фиби погрустнела. — Но потом происходит нечто, вызывающее желание спрятаться под одеяло и больше никогда ничего не предпринимать.
— Что именно? — спросил Дункан.
— Я никогда не забуду того, что случилось с мистером Биллингтоном, — призналась она.
— Как ты сама сказала, это не твоя вина. Кроме того, он бы снова так сделал, наш Джессеп, да и ты тоже, так зачем же мучить себя напрасными сожалениями?
Фиби задумалась. — Ты прав. Нет смысла на этом зацикливаться. Но, правда, если бы ты видел его спину…
— Видел, — перебил ее Дункан тихим, невыразительным голосом. — Никто не отрицает, что там, где поработал хлыст, особой красоты ждать нечего. Но, разумеется, чувствовать это на своей шкуре гораздо неприятнее.
Она удивленно посмотрела на Дункана. — Ты хочешь сказать, что тебя тоже секли?
— Я ничего не хочу сказать, — возразил Дункан. — За исключением того, что желал бы, чтобы ты помолчала с полчаса. Мне надо подумать.
Как быстротечна слава, подумала Фиби. Пять минут назад она была мудрой женщиной, а теперь чувствовала себя ребенком, которого отчитали за плохое поведение в церкви.
Она снова стала наблюдать за рыбами. Через какое-то время под лодкой промчался дельфин и вынырнул с правого борта, поблескивая гладкой серой кожей на солнце. Фиби засмеялась от радости. Кажется, животное поняло, что обрадовало ее, и начало прыгать и кувыркаться, как настоящий артист. Когда девушка зааплодировала, дельфин удвоил свои старания и даже проплыл так близко, что Фиби дотянулась до него рукой. Его тело оказалось твердым и гладким на ощупь, как корка арбуза. Наконец, дельфин нырнул с невероятным изяществом и исчез.
Дункан молчал, но, взглянув на него, Фиби увидела, что он улыбается. Ему не нужно было говорить о своей любви к морю и всем его обитателям: это чувство внезапно вспыхнуло в его глазах, как солнце, отражающееся от воды.
Должно быть, он заметил перемену погоды гораздо раньше Фиби. К тому времени, как по небу потянулись тучи, закрывая аквамариновое небо мрачными черными пятнами, и волны, несущие каноэ, стали грубо швырять его, хрупкое суденышко уже стремилось к ближайшему пляжу.
Фиби не спрашивала, высаживаются ли они на том же самом острове, на котором был расположен Куинстаун, или на каком-то другом. Она просто вцепилась в борта лодки обеими руками и следила за мрачным и сосредоточенным лицом Дункана.
Первые теплые крупные капли тропического дождя, оставляющие оспины на беспокойных волнах, мгновенно вымочили пассажиров каноэ. Лодка наполнилась водой к тому времени, как врезалась носом в песок, и Дункан приказал Фиби вылезать и бежать в укрытие.
Девушка выскочила из каноэ, пробежала по песку и, спрятавшись под кроной источающего аромат дерева, смотрела, как он вытаскивает лодку из разъяренного прибоя и тащит ее по песку к дереву, под которым она пряталась. Потоки воды с оглушительным ревом низвергались с неба, барабаня по морским волнам, земле и широким листьям пышной растительности.
Дункан затащил Фиби еще глубже в заросли, и она только сейчас заметила, что он принес ее плащ, все еще свернутый в комок и, как ни странно, почти сухой.
— Завернись! — заорал он, перекрикивая рев урагана.
Фиби подчинилась без лишних слов. Листва образовала над их головами густой полог, почти не пропускавший дождь. Дункан нашел немного сухих веток и листьев, достал огниво и после нескольких попыток развел маленький костер. Фиби, которая поняла, что у нее стучат зубы, только когда увидела первые языки пламени, пододвинулась поближе к огню.
— Я хочу найти пресную воду? — Громкo сказал Дункан, и Фиби увидела походную сумку на его плече и пистолет за поясом. Она не заметила в каноэ ничего подобного, но это значило только, решила она, что нужно было смотреть внимательно. — Я постараюсь вернуться поскорее.
Она кивнула и, когда Дункан ушел, встала, стянула с себя мокрую одежду и снова завернулась в свой верный плащ. Огню стало не хватать пищи, и она скормила ему старые, крошащиеся обломки плавника, очевидно, занесенные на сушу каким-то предыдущим штормом, и пламя затрещало с жизнерадостной алчностью.
Дункан отсутствовал не меньше часа, и в конце концов Фибя забеспокоилась. Может быть, он упал в яму и сломал ногу? Или его захватили каннибалы? Она совсем уже собиралась снова надеть свою мокрую одежду и идти на поиски, когда он появился с весьма самодовольным видом. Он где-то нашел старинное оловянное ведро, на дне которого копошились два больших краба.
Фиби наморщила нос. Она выросла в Сиэтле и любила дары моря, но в целом была настроена против того, чтобы питаться едой, пытающейся выбраться из котелка.
— Ты не нашел фруктов или ягод? Дункан выпучил глаза.
— На женщину не угодишь! Если ты хочешь пастись, как олень, то занимайся этим сама. У меня же намерения иные.
Он оставил крабов под присмотром Фиби. Они толкались и ползали друг по другу в мелкой впадине, обложенной камнями, и она думала, не отпустить ли их на свободу. В конце концов, однако, решила, что рисковать не стоит.
Дункан вернулся, проверил, на месте ли его пленники, и поставил ведро, полное воды, на край костра. Сделав это, он развязал подол рубашки и высыпал на колени Фиби кучку липких красных ягод. Она несколько секунд смотрела на них, затем мрачно засунула одну ягоду в рот.
— Спасибо, — сказала она.
Дункан сел на песок около огня, начал было снимать мокрую рубашку через голову, но остановился. Фиби собралась было заметить, что он может не стесняться, поскольку она уже видела его голым, но на самом деле это было не так. Их первая интимная встреча произошла в полной темноте, а во второй раз Дункан был одет.
— Что ты скрываешь? — спросила она, пока крабы ударялись друг о друга, как кости, в своей жалкой тюрьме. — Наколку «Не забуду мать родную» или «Вечный неудачник» ?
Дункан смотрел на нее с таким неподдельным непониманием, что Фиби рассмеялась.
— Прости, — сказала она. — Я еще не приспособилась к жизни в этом столетии. — Она вздохнула, глядя на его намокшую одежду. — Но все равно, если ты будешь сидеть в своих мокрых отрепьях, то подхватишь первосортную простуду.
— Что? — переспросил он раздраженно.
— Ты заболеешь, — терпеливо объяснила Фиби.
— Я и раньше болел, — сказал он, глядя в ведро с кипящей водой, и поднялся, чтобы найти топливо. Фиби надеялась, что в своем новом воплощении несчастные крабы превратятся во что-нибудь несъедобное.
— Им не будет больно? — спросила она. — Когда ты кинешь их в воду?
— Кому? — переспросил Дункан.
— Крабам, — ответила Фиби, покраснев. Вот будет здорово, если она сама разболеется, после того, как отчитала Дункана.
Он вздохнул и сказал: — Нет. Они очень примитивные существа.
— Представь себе, как явится какой-нибудь великан, схватит нас, как котят, и швырнет в кипящую воду. Может быть, он тоже станет считать нас примитивными, но мы-то наверняка почувствуем боль.
— Ну, хорошо, — возразил Дункан раздраженно, — тогда не будем ничего есть, кроме ягод и корешков, так, что ли? — Фиби открыла было рот, чтобы сделать краткий экскурс на тему вегетарианства в двадцатом веке, но он прервал ее. — Ах! — продолжал он, пародируя искреннее удивление. — Но, насколько нам известно, растения тоже обладают чувствами. Единственный оставшийся выбор умереть с голоду.
— Я сдаюсь, — сказала Фиби.
— Давно пора, — откликнулся Дункан.
Вода в ведре постепенно дошла до состояния неуверенного, как будто недовольного чем-то, кипения, и Дункан кинул в нее крабов одного за другим. К огромному облегчению Фиби, они оба незамедлительно испустили дух, не делая жалких, тщетных попыток выбраться из котелка.
К тому времени, как Дункан палочкой выудил обед из кипящей, пенящейся воды, зубы у него стучали вовсю. Фиби поморщилась, когда он оторвал клешню краба и стал раскалывать ее двумя небольшими камнями, но от аромата сочного крабового мяса у нее закружилась голова.
Вместо тарелок Дункан разложил на земле большие гладкие листья. Дрожа всем телом, он принялся за еду.
Фиби жевала свои ягоды, жалея, что зачем-то заговорила о вегетарианстве. Она обожала и цыплят, и рыбу и не отказывалась от иногда перепадавшего ей филе-миньона в то время, когда жила в двадцатом веке. Просто ее привела в негодование идея о том, чтобы бросать живых тварей в кипящий котел, но теперь она уже не могла попросить крабового мяса.
В последовавшей торжественной тишине Дункан разломил пару клешней, положил их на лист и протянул Фиби.
— Вот, — сказал он. — Глотай, если не помешает гордость, застрявшая в горле.
Фиби приняла еду и стала поспешно глотать, не думая о приличиях. Вкус был великолепным.
— Все-таки я думаю, что тебе нужно снять рубашку, — сказала она, когда они сидели в мирном молчании, слушая шум дождя. — Я не буду смотреть, если это тебя так волнует.
К тому времени Дункан уже начал зеленеть. Бросив на Фиби негодующий взгляд, он развязал шнурки и стащил рубаху через голову. Его грудь была достойна статуи Давида работы Микеланджело, хотя густо заросла черными волосами, и Фиби не понимала, почему он стесняется. Но, когда она взяла у него рубашку и стала развешивать ее рядом со своими вещами, она увидела его спину.
От шеи до пояса его кожу прорезали отчетливые белые шрамы, и Фиби поразилась, что не почувствовала их в предыдущую ночь, когда ласкала и гладила его в приступе страсти. Но, разумеется, в тот момент все ее чувства были заняты совсем другим.
Дункан неподвижно сидел в свете костра, подставив себя ее взорам и выдерживая эту пытку.
— Что это? — спросила Фиби ровным голосом, возвратившись на свое место около костра, и опустилась на колени на песок, положив руки на бедра, прикрытые бархатным плащом.
— Меня высекли, — объяснил он, вызывающе глядя ей в глаза.
При этих словах к горлу Фиби подступила желчь, но она проглотила комок и не стала отводить взгляда, догадываясь, что он хочет переглядеть ее.
— Господи, Дункан, об этом даже я могу догадаться. Я хочу знать за что? Кто сделал это с тобой?
Он бросил остатки крабовой скорлупы в огонь, глядя, как пламя лижет их. Фиби выиграла матч в гляделки, но не чувствовала триумфа.
— Расскажи мне, — тихо настаивала она. — Здесь нет ни клавесина, ни другого инструмента, чтобы принять твою ярость и обратить ее в музыку.
— Разве это не симптомы зависимого поведения? — спросил он.
«Почему у него такая хорошая память?» — подумала Фиби.
— Нет, — сказала она. — Я не могу изменить того, что случилось, и не могу заставить тебя забыть. Но я могу слушать, а ты, может быть, почувствуешь себя лучше, если выговоришься.
Дункан очень долго молчал, и Фиби решила, что он остался при своем мнении, но, наконец, не поднимая глаз от огня, он начал рассказывать.
— Мне было пятнадцать лет, — сказал он. — Я жил около Чарльстона со своей семьей мой отец выращивал хлопок на плантации. Мы жили хорошо, хотя мне приходилось работать с того возраста, когда я мог поднять мотыгу. У нас были книги, картины, к нам приходили учителя. Моя мать играла на арфе и фортепьяно, и она учила меня…
Но я, конечно, сбился с праведного пути. Я был рослым не по возрасту и к тому же похотливым. Во время одной из частых поездок с отцом в город я познакомился с женщиной, скорее, с девушкой по имени Франческа Шеффилд. Она только что приплыла из Англии со своим мужем, английским капитаном, который был ровесником моего отца. Франческа была красива и очень тосковала по родине, а капитан обходился с ней грубо. Мы с ней подружились, потому что любили одну и ту же музыку и одни и те же книги и в конце концов стали любовниками.
Фиби молча ждала продолжения, вспомнив, что Дункан назвал свой корабль именем этой женщины. Она как будто видела все, о чем он рассказывал, собственными глазами мужественный юный плантатор, красавица Франческа, сосланная из единственного знакомого ей мира в глушь на милость человека, который не мог и не хотел ее понять…
— Когда Шеффилд узнал обо всем Чарльстон маленький город, и тайны в нем живут недолго, меня обвинили… в попытке изнасиловать Франческу, и я был арестован.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41