Даже когда Старуха давала ответ на вопрос, он ничего не объяснял, а только сильнее сгущал тайну.
Очищая банан, выросший, очевидно, на этом же острове, Фиби тем не менее начала другое расследование.
— Что случится, если я произнесу твое имя? Только не говори про волшебство. Я хочу знать правду.
Старуха лишь взглянула на нее с кривой усмешкой.
— Ладно, не говори мне своего имени. Я хочу знать только одно, если я сама его угадаю, то чудо произойдет?
— Да, — сказала Старуха. — Доедай поскорее. Тебе нужно вымыться и лечь спать.
Фиби вздохнула и, прищурив глаза, начала бормотать: — Дафна… Эвелин… Альмира:,.Но никаких ударов грома не раздавалось.
Фиби, как ей было обещано, искупалась в большой медной ванне, которую держали специально для этой цели и хранили в комнате позади кухни. Старуха принесла ей халат и платье, очередные пожитки той несчастной безымянной леди, погибшей при кораблекрушении, чей гардероб волны вынесли на берег.
— Это должно быть туземное имя, — размышляла Фиби, смывая с себя грязь. — Ну конечно…
Старуха вылила ей на голову кувшин горячей воды.
В тот же день, ближе к вечеру, Алекс стоял на веранде лицом к морю, опираясь на костыль. К счастью, его нога не воспалилась, но она усыхала, как больная ветвь на здоровом дереве. Дункан помедлил, в который раз вспоминая напрасное сожаление, что пуля из британского мушкета попала не в него, а в Алекса.
Алекс обернулся, и его губы сложились в жизнерадостную улыбку, но глаза оставались пустыми.
— Итак, ты нашел ее заблудшую девчонку, говорящую странные вещи.
— Да, — сказал Дункан, прислоняясь к перилам крыльца в нескольких футах от Алекса. — Джессеп Биллингтон заработал из-за нее порку, но в остальном урон она причиняла минимальный.
— Полагаю, что она не хотела этого.
— Конечно, не хотела, — согласился Дункан, вспоминая глаза Фиби, когда та рассказывала, как нашла Биллингтона в задней комнате кузницы. Эта сцена снилась ей в кошмарах: она металась и кричала во сне, хотя Дункан сомневался, что она помнит их, проснувшись. — Просто дело в том, что если где-то очень далеко от Фиби случается какая-нибудь история, она обязательно в нее вляпается.
Алекс усмехнулся, но его смех был таким же пустым, как глаза.
— Тебе бы надо жениться на этой девице, — сказал он. — От такого брака родятся крепкие предприимчивые дети, как раз такие, какие нужны нашей новой стране.
В его словах была заметна тоска, несмотря на его попытки выглядеть веселым, и Дункан подозревал, что она коренится в старом желании Алекса самому стать отцом полудюжины храбрых патриотов.
— Ничто не мешает тебе жениться, — тихо сказал он Алексу. — Мушкетная пуля попала тебе в колено, друг мой, а не в твои мужские достоинства.
Лицо Алекса на мгновение исказилось, и на его старания, сохранить спокойствие, нельзя было смотреть без боли.
— Мы обсуждали этот вопрос раньше, — сказал он, когда внутренняя битва закончилась, и он победил или проиграл. — Я не хочу, чтобы какая-нибудь женщина взяла меня в мужья из жалости и извинялась бы передо мной, говоря: «Знаешь, такое случается на войне».
— Твоя воображаемая жена не станет произносить ничего подобного. Ты сам твердишь это себе как последний дурак. Неужели ты не понимаешь? Мы не можем быть хозяевами своей судьбы в сколько-нибудь значительной степени, но, слава Богу, мы можем выбирать, как относиться к тому, что происходит с нами!
— Все это очень воодушевляет, — едко заметил Алекс. — Наверно, тебе следовало бы стать священником, а не пиратом и воином. Но к тебе это не имеет отношения, верно, Дункан? Ведь ты здоровый человек, и у тебя целы обе ноги!
— Боже мой, Алекс — зачем ты так поступаешь с собой, со мной, со всеми, кто любит тебя? Мы все в известной степени калеки это часть человеческой натуры. Твое увечье проявилось с внешней стороны, но яд скапливается в твоем сердце и уме. Ты чувствуешь исключительную жалость к себе, не так ли? — Дункан увидел ярость, засветившуюся в глазах Алекса, и обрадовался, потому что это означало, что в изувеченном теле еще жив дух. — Черт возьми, ну почему бы тебе просто не напиться, как поступил бы любой нормальный человек в подобных обстоятельствах? Почему бы тебе, не опустить голову на руки, не оплакать свою потерю и не отправиться к какой-нибудь смазливой девчонке за утешением? Боже милосердный, Алекс, разве не ясно, что тебе дали шанс стать лучше, стать чем-то большим, чем ты был, раньше? Да, подобное несчастье может сломать человека. Но только если он сам хочет сломаться.
В глазах Алекса стояли слезы.
— Оставь меня в покое! — сказал он. — Если в твоей черной, проклятой душе есть хоть капля жалости, оставь меня в покое!
— Не оставлю, — заявил Дункан. — Я буду идти за тобой до самой могилы, если понадобится. Я буду преследовать тебя даже после смерти, друг мой, но я никогда… Клянусь Богом, я никогда не позволю тебе лишить мир тех даров, которые только ты можешь ему дать! Никогда!
Алекс зарыдал.
— Боже мой, Дункан, ты не знаешь, что…
Дункан схватил Алекса за плечи, чтобы поделиться с ним силой, отдать ему всю свою душу, если это необходимо.
— Нет, — сказал он. — Не знаю и не буду притворяться, что знаю. Но ты не имеешь права отказаться от борьбы и помереть, Алекс. Ты говоришь о нашей новой родине, так вот, ей нужны такие люди, как ты, чтобы выжить. Ты должен продолжать борьбу хотя бы ради твоих соотечественников. Ты нужен нам в этой битве и будешь нужен после победы. Алекс горестно пожал плечами:
— Я не могу. Мне не хватит сил.
— Можешь, — возразил Дункан, обнимая своего друга. — Не поворачивайся к нам спиной, Алекс. Мы, восставшие, зашли слишком далеко, выиграли столько кровавых битв! Мы голодны и устали, и все, что нам нужно это свобода, возможность самим распоряжаться своей судьбой, и да поможет нам Бог! Ты уже успел забыть нашу мечту? Ты хочешь покинуть нас в тот момент, когда больше всего нужен нам?
— Ты обещал, — рыдал Алекс. — Ты поклялся, что поможешь мне умереть, если я не захочу жить!
— И я сдержу свое слово, — тихо ответил Дункан и обнял друга. — Но я никогда не обещал оставить попытки вернуть тебя к жизни. Алекс, мы поедем в Куинстаун. Там, среди вина и женщин, ты изгонишь из себя демонов. А затем мы снова будем сражаться и победим.
Алекс улыбнулся, его лицо еще было мокрым от слез, но эта мимолетная улыбка была неподдельной.
— Разве ты можешь шляться по бабам, когда всем ясно, что ты любишь Фиби Тарлоу?
Иные вещи отрицать невозможно, по крайней мере, в разговоре с ближайшим другом.
— Увы, — признался Дункан, — я побежден и не желаю никого, кроме нее. Однако у меня осталось достаточно хитрости, чтобы сделать вид, будто я ударился в разгул, и я, слава Богу, не лишился умения пить.
— Отлично, — мрачно сказал Алекс. — Я принимаю твой вызов, хотя бы для того, чтобы доказать тебе, раз и навсегда, что ты защищаешь евнуха. Опекай меня, Дункан, и следи за мной, я еще не освободил тебя от твоего обещания помочь мне, если я выберу смерть.
Дункан почувствовал в словах Алекса холодок обреченности, но он только в критические моменты мог проявить все, на что способен, и поэтому ответил небрежно:
— Ты в последнее время был такой задницей, что я думаю, не избавить ли тебя от необходимости выбора и не пристрелить ли тебя самому?
— Тогда, возможно, я постараюсь вести себя еще более несносно, — ответил Алекс с мрачной усмешкой и исчез в доме, стуча костылем, который сам для себя вырезал.
Дункан выругался, глядя ему вслед, и поэтому не заметил Фиби появившуюся с другой стороны веранды. Она возникла рядом с ним, свежая и отдохнувшая, ее смешные волосы были вымыты и торчали непослушными вихрами. Она была одета в платье из какой-то гладкой ткани, и его тускло-розовый цвет шел ей, добавляя нежного румянца ее чистой коже и отбрасывая мягкий отсвет на ее глаза. Дункан затаил дыхание, поскольку недавно обретенная им любовь к этой женщине лежала глубже, чем самые корни его души. Все, что он сказал Алексу про Фиби, было правдивее самой чистой правды, и точно так же обстояло с тем, о чем он умолчал и в чем не осмеливался признаться даже самому себе.
— Фиби! — вымолвил он.
Она всего лишь улыбнулась, но Дункан почувствовал себя поглощенным ею, захваченным, взятым в плен и ограбленным, подобно кораблю, над которым взяла верх команда более быстрого и сильного судна. Чувствуя головокружение, он решил, что ситуация гораздо более серьезная, чем он полагал, потому что это не мимолетное увлечение, похожее на множество романов, отмечавших его прошлое. Нет, то, что происходит сейчас, навечно.
— Что-то не так? — спросила она, и ее лоб перерезала хмурая морщинка. — Ты побледнел.
— Я только что встретился лицом к лицу с собственным будущим, — ответил Дункан. — Или с его отсутствием, что гораздо более вероятно, если вспомнить о моих занятиях, Я не могу жить без тебя, Фиби. Будешь ли ты моей возлюбленной, разделишь ли со мной стол и постель?
— Нет, — ответила она без колебаний. Ни в выражении ее лица, ни в позе не было ни малейшего кокетства.
Дункан был ошеломлен, потому что не привык к отказам. Более того, она весьма охотно отвечала на его ласки. Как он подозревал, она была ненасытной и страстной, не меньше, чем он сам, и хотела нет, жаждала того наслаждения, которое он дарил ей.
— Почему нет? — вымолвил он после нескольких мгновений удивленного молчания.
Она улыбнулась, но ее необычные голубые глаза остались серьезными.
— Потому что я заслуживаю большего. Я не могу жить, зная, что меня в любой момент могут заменить какой-нибудь юной красоткой.
Дункан попытался возразить, но Фиби прервала его.
— Ну да, я знаю лучше, чем кто бы то ни был, что обручальное кольцо не гарантия вечной любви, — продолжала она. — Все же в твое время развестись гораздо труднее, чем было то есть будет в мое. К браку у вас относятся всерьез.
Тогда Дункан понял, что спорить с ней бесполезно. Она была не менее упрямой, чем бунтари из Бостона, хотя, конечно, в более приятном смысле. Он даже не стал объяснять, что попытка выйти за него замуж превратит ее во врага короны, что с точки зрения короля она станет не менее виновной в измене и пиратстве, чем ее муж. Не стал он и напоминать ей, что она может запросто стать вдовой через несколько недель, дней и даже часов после их свадьбы.
— Ты не станешь пускать меня к себе в постель, пока я не возьму тебя в жены, — сказал он медленно. — Это шантаж, Фиби.
— Нет, — ответила она, и он уловил лимонный аромат ее кожи и вспомнил, как храбро она держалась, спасаясь вплавь с корабля Жака Морно, какой она была на ощупь теплой, гибкой и нетерпеливой, как она билась под ним, равная ему в любви и во всем остальном. — Дункан, ты научил меня хотеть тебя, и я страдаю от своего решения не меньше, а больше тебя. Но я научилась ценить себя, и я не вещь, которую можно использовать и выкинуть.
Дункан вспомнил лекции, которые читал Алексу, относительно брака и воспитания детей. И, кроме того, он любил Фиби, хотя еще не мог сказать ей этого. Он сперва должен найти верные слова или, возможно, переложить свое признание на язык музыки.
— Ну хорошо, — сказал он. — Если ты хочешь брака, будь по-твоему. Сегодня же.
Фиби удивленно посмотрела на него:
— Нам не нужно свидетельство или что-нибудь такое?
— Если хочешь, можно написать и засвидетельствовать все необходимые бумаги, — согласился Дункан. — Если ты не забыла, я капитан корабля, у меня даже в военное время есть полномочия совершать брачную церемонию.
— Но ты же будешь женихом! — сказала она.
Он засмеялся, привлек ее к себе и запечатлел легкий поцелуй на лбу. Сердце Фиби заныло при этом невинном прикосновении, и в чреслах возникло сладостное напряжение.
— Да, и когда церемония закончится, Фиби, ты станешь моей женой перед Богом и людьми. Заместителем жениха может стать Алекс, возможно, ему пойдет на пользу, если он представит себя в роли жениха со всеми прелестями брачной ночи, ожидающими его.
Фиби покраснела.
— Ты уверен, что это законно?
Дункан поцеловал ее в губы, на этот раз страстно, и затем, нагнувшись, на миг прикоснулся губами к мягкой выпуклости над ее корсажем. Фиби задрожала в его объятиях, и его охватило искушение соблазнить ее, потихоньку отвести в свою спальню и терзать ее, пока от издаваемых ею криков экстаза не задрожат черепицы на крыше.
— Да, — ответил он, наконец — Этот брак свяжет нас перед Богом и людьми, и ты получишь все документы, кольца и прочие глупости, которые бы это подтверждали. Я напишу своей семье в Чарльстон, и, если что-нибудь со мной случится, ты найдешь там приют.
Фиби напряглась в его объятиях.
— Ничего с тобой не случится, — заявила она. — Я прошла весь, этот путь и вытерпела все беды вовсе не для того, чтобы потерять тебя. Кроме того, не думаю, чтобы твоей семье понравились мои политические взгляды.
Дункан дотронулся пальцем до кончика ее носа.
— Фиби, Фиби, — хмуро упрекнул он, — мы не должны забывать о реальности. Идет война, а у меня есть другие враги, кроме англичан. Меня могут убить в любой момент. И я должен принять меры, чтобы ты нашла приют у моего отца и брата. Разумеется, они не согласятся с твоими бунтарскими взглядами, но они полюбят тебя, можешь быть в этом уверена.
На ее густых ресницах заблестели слезы. Эта женщина, которая не теряется перед лицом негодяев, акул и туземцев с копьями, рыдала от единственного предположения о гибели Дункана, и ее чувства тронули его больше, чем он позволил бы себе признаться ей.
— О'кей, о'кей, — сказала она на этом странном, ублюдочном английском, которым Дункану еще предстояло овладеть. — Давай не будем заглядывать далеко вперед, ладно? О завтрашнем дне будем думать завтра.
Дункан взял ее рукой за подбородок и, приподняв ее лицо, поцеловал.
— Хорошенько подумай, Фиби, — сказал он, когда слезы перестали струиться из ее глаз. — Ты играешь в опасную игру, связывая свою судьбу с моей. Наказание за измену — смерть.
— Я знаю, — тихо сказала она. — Но, Дункан, жизнь всегда кончается смертью. Имеет значение лишь то, что ты делаешь на самом деле, а не то, о чем мечтаешь или чего боишься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41