— Наверное, о нашем скором прибытии тебе поведал хрустальный шар?
Старуха отнеслась к поддразниваниям Фиби, как всегда, добродушно.
— Мисс Филиппе у нас понравится, — сказала она. — Она здесь нужна.
Фиби вздохнула. Она сидела в кресле у дверей, ведущих на террасу, глядя на море и лакомясь угощением, которое приготовила для нее Старуха.
— Ты наверняка заметила, что Дункан не в духе, — сказала она.
Когда муж был рядом, Фиби всегда сохраняла на лице непроницаемое выражение, не показывая ему, насколько сильно его состояние беспокоит ее, но со своей наперсницей могла быть откровенной.
Старуха разбирала и вытряхивала содержимое сундука Фиби, который был привезен с «Франчески», пока она спала.
— В воздухе что-то носится, — кивнула она, — как перед бурей. Беда надвигается. Фиби отпила глоток лимонада. Аппетита у нее не было, и она бы не притронулась к еде, если бы не ребенок.
— Да, — согласилась она. — Беда определенно надвигается. Кстати, как поживает Алекс?
Старуха осмотрела очередное платье, нахмурилась и отшвырнула его в сторону.
— Занимается тем, что жалеет себя, — фыркнула она. — Этому парню нужна хорошая взбучка.
Фиби была потрясена.
— Ты же не серьезно! — сказала она. Ей никогда не приходило в голову, что Старуха, с ее нежными словами и мистическими тайнами, может быть сторонницей насилия. — Ты думаешь, что кто-нибудь должен побить Алекса?
— Его нужно наставить на путь истинный. Выволочка вот чего ему не хватает. — Старуха на мгновение оторвалась от тряпок и застыла, глядя в окно на море, одетое в блестящий покров солнечного света. — С мистером Алексом может случиться все что угодно.
Фиби вздрогнула, ощутив ледяной холодок.
— Что ты хочешь сказать? — спросила она, ставя стакан на столик рядом с креслом, и, быстро поднявшись, пересекла комнату и встала перед Старухой. — Ты увидела что-то в будущем? — спросила она встревоженным шепотом. — Я имею в виду что-то насчет Алекса?
Когда Старуха, наконец, встретилась взглядом с Фиби, девушка увидела в ее глазах сострадание и печаль.
— Есть надежда, что он поправится, — сказала Старуха. — Мы всегда можем на это надеяться, пока его тело не умерло. Но он попал в глубокие воды, наш мистер Алекс, и даже мистер Дункан не может докричаться до него.
— Можем ли мы что-нибудь сделать? — умоляюще спросила Фиби.
Старуха печально улыбнулась и погладила Фиби по щеке.
— Можешь попросить своего Бога послать ангела, — сказала она. — Вот кто нужен мистеру Алексу ангел с упрямым характером и пылким сердцем.
Фиби вспомнила Филиппу, которая явно отличалась упрямым умом и пылким сердцем. Вопрос был в том, можно ли считать ее ангелом?
Филиппа нашла Алекса Максвелла на одной из нижних террас. Рядом с его креслом к стене был прислонен костыль, нога покоилась на плетеной подушке. Он не сразу увидел ее, что позволило ей несколько секунд любоваться им, вспоминая давние дни, когда он часто приезжал в «Трою». Алекс и ее братья были большими друзьями, и Филиппа, тогда еще совсем ребенок, обожала Алекса и мечтала когда-нибудь стать его женой. Она думала, что он самый красивый человек, которого она когда-либо видела. И теперь, когда сердце перевернулось у нее в груди, она поняла, что он по-прежнему ей небезразличен. Но в каком-то новом и очень тревожном смысле.
Она едва не лишилась мужества она, Филиппа Рурк, самая шаловливая девчонка во всей Южной Каролине, приводившая в отчаяние два десятка английских и французских гувернанток, но, в конце концов, заставила себя перешагнуть через порог и заговорить.
— Алекс? — произнесла она, притворяясь, что не сразу узнала его, прикидываясь, что ее душа при первом же взгляде на него не сжалось от боли.
Он обернулся, и она увидела тени под его глазами и тревожную худобу лица. Но если он и узнал ее, то не подал вида.
— Я — Филиппа, — сказала она тихо, заметив его изувеченную ногу, она действительно заметила ее только сейчас. — Вы меня не помните?
Бледное подобие прежней улыбки появилось на знакомых губах. Она представляла эти губы в тысячах своих детских фантазий. Алекс хотел, было, встать, потянулся за костылем, но тут же оставил свою попытку, как будто его потрясло новое, более глубокое сознание своего увечья.
— Филиппа! — сказал он, и она с грустью увидела, как что-то надломилось в его взгляде. — Никогда бы не узнал.
Филиппа вышла на террасу и села рядом с ним, не дожидаясь приглашения. Не чувствуя в себе никакой уверенности, она хотела сорваться с места, убежать и заплакать, потому что Алекс прекрасный, веселый, бесстрашный Алекс погиб. Очевидно, телесные увечья были несравнимы с ранами, нанесенными его душе.
— Неужели я так изменилась, — спросила она, — что меня невозможно узнать?
Алекс долго смотрел ей в глаза, ожидая найти в них жалость и готовясь противостоять ей. Затем он отвел взгляд.
— Вы были чертенком, — произнес он, — с косичками, грязными руками и ободранными коленками. Да, Филиппа, вы изменились, из смешной обезьянки превратились в прекрасную женщину.
Что-то неудержимым потоком хлынуло в сердце Филиппы, мгновение она думала, что сердце, в самом деле, разорвется. Она приложила руку к груди и несколько раз глубоко вздохнула, чтобы успокоиться.
— Вы тоже изменились, — сказала она, когда к ней вернулся дар речи.
Алекс избегал ее взгляда, но Филиппа увидела, как он окаменел, и поняла, что ее слова, не заключавшие в себе ничего дурного, пронзили его, как стрела.
— Да, — сказал он наконец. — Я тоже изменился. Скажите, как поживает моя семья? И ваша?
Филиппе хотелось одновременно плакать и пройтись в танце вдоль каменных перил террасы. Она ожидала увидеть Алекса на Райском острове: там, где был Дункан, как правило, можно было найти и Алекса. Но чего она совершенно не предполагала, так это мучительного воскрешения старых чувств, пробуждения мечтаний, которые она давным-давно тщательно запрятала подальше вместе с куклами и детскими книжками. Она почувствовала внезапный приступ гнева, потому что никто не предупреждал ее, что любить мужчину может быть так больно.
Она справилась с волнением и ответила церемонным тоном, лишенным эмоций:
— Мой отец и брат арестованы англичанами. Мать, вероятно, пытается добиться их освобождения конечно, официальным путем.
Алекс весь обратился во внимание. Очевидно, он еще не видел Дункана, иначе услышал бы эту новость от него.
— И Дункан бросил их?
— Он был вынужден, — заметила Филиппа. — Они не хотели бежать. Отец и Лукас считают, что только английский закон пригоден для колоний, и что все назревшие вопросы можно решить мирно. Что касается вашей семьи, то все здоровы. Я видела ваших отца и матушку у нас на балу.
Алекс долго молчал, глядя сквозь Филиппу, словно она была прозрачной. Она обнаружила, что это даже хуже, чем когда он вообще не смотрел на нее и все свое внимание обращал к морю.
— Могу себе представить, каково Дункану, — пробормотал он наконец.
— Дункан стал совершенно невозможным, — согласилась Филиппа. Фиби предупреждала ее, чтобы она не вмешивалась, значит, она должна держать свое мнение при себе или, по крайней мере, пытаться это делать, когда ее брат и невестка находятся поблизости. Однако она наверняка может довериться Алексу, своему тайному принцу, который в ее мечтах спасал ее от стольких драконов, ведьм и волосатых троллей.
— Чем дальше, тем невозможнее он будет, — предсказал Алекс. В его голосе чувствовалась явная грубоватая любовь. Его отчаяние, как внезапно поняла Филиппа, отчасти проистекает от невозможности сражаться рядом с Дунканом, помочь своему другу преодолеть трудные времена. — А что с нашей прелестной Фиби? Она жива и здорова?
Наконец-то нашлись хорошие новости, которыми можно его обрадовать. Филиппа улыбнулась.
— Фиби станет матерью, — сообщила она, покраснев. Все до единой гувернантки учили ее, что о таких вещах не говорят с мужчинами, но это же был Алекс! С ним она могла говорить обо всем. — Я думаю, она очень рада.
Очередная пауза, полная какого-то смысла, который Филиппа не вполне уловила.
— А Дункан? — спросил Алекс хрипло, даже резко. — Как он встретил эту грандиозную новость?
Филиппа ответила не сразу.
— Мне кажется, он боится чрезмерного счастья, — сказала она. — Кроме того, его волнуют и другие проблемы.
Алекс только кивнул, и Филиппа так и не узнала, продолжится ли их разговор, потому что все испортил Дункан, как это присуще старшим братьям. Он появился в дверном проеме, маяча там, как грозовая туча, принявшая облик человека.
— Иди ужинать, Филиппа, — сказал он.
Помня о просьбе Фиби, Филиппа придержала язык и ушла в дом. Она утешала себя теорией, что вовсе не выполняет приказ назойливого брата, а идет ужинать, потому что проголодалась и больше ни по какой другой причине. «И после этого Дункан имеет наглость, — думала она с яростью, — называть короля тираном!»
Алекс казался еще более худым, слабым, печальным, погруженным в себя человеком. Разочарование Дункана неизмеримо усилилось при взгляде на своего друга, и именно поэтому он был так резок с Филиппой. Он пообещал себе, что потом найдет ее и извинится.
— Я слышал, что ты станешь отцом, — сказал Алекс, не глядя на Дункана. После ухода Филиппы он взял стакан со столика, стоящего рядом с креслом, и наполнил его из графина. — Ром, — объяснил он, хотя никто ни о чем не спрашивал. — Проклятье всех пиратов.
— Мне тоже, — сказал Дункан, и Алекс, налив второй стакан, протянул его другу.
— Мы празднуем, — спросил Алекс, сделав большой глоток, — или у нас поминки?
— Со временем узнаем, — ответил Дункан. Он поднял стакан, хотя Алекс не смотрел на него, и осушил его единым глотком. На его глазах выступили слезы, в горле вспыхнул пожар, а в голове промелькнула мысль, что он превратился в старую деву, которой не по силам порция хорошего контрабандного пойла. — Как ты себя чувствуешь, мой друг? Расскажи, как будто я ничего не знаю.
— Я гнию от самой сердцевины, как плод, упавший с дерева, — ответил Алекс. Отсутствие эмоций в его голосе свидетельствовало, что он сам верит в свою мрачную аналогию.
Дункан снова наполнил стакан и подошел к мраморному парапету, глядя на море. Обычно вид океана успокаивал его, давал силы, но сегодня вечером он увидел только массу воды, бессмысленно занимающую место.
— Возможно, тебе бы стало легче, — сказал он, наконец, — если бы ты перестал себя жалеть, оторвал от стула свою задницу и занялся бы чем-нибудь полезным.
— Суровые слова, — заметил Алекс бесцветным голосом.
Дункан предпочел бы, чтобы его друг швырнул в него стаканом, обругал последними словами или дал хорошего тумака, как бывало в старые деньки. Конечно, ничего подобного не случилось, потому что силы покинули Алекса Максвелла. Он умер в тот день, когда пуля из английского мушкета раздробила ему колено. То, что видели Дункан и все остальные, было только трупом Алекса, приводимым в движение рефлексами, воспоминаниями, оставшимися в его нервах. Точно так же обезглавленный цыпленок бегает вокруг колоды.
— Боже мой, Алекс, — пробормотал Дункан, — ты не мог выбрать более неподходящее время, чтобы сдаваться.
— Знаю, — ответил Алекс. Нотки стыда в его голосе поразили Дункана, как удар кинжала в спину. — Я разваливаюсь. — Дункан услышал звон стекла: Алекс наливал себе новую порцию рома. — И мне уже, похоже, не удастся собрать себя заново.
Дункан допил свой стакан. Он мог бы налить себе еще один, а после еще. Но наедине, в своем кабинете, в обществе одного лишь клавесина. Он бы предпочел пойти к Фиби, сказать ей, что не знает, что делать, выплакаться в ее объятиях, найти забвение в ее податливом теле, но, как и Алексу; ему было стыдно. Однажды он позволил ей увидеть его слабость, и это было благословенным утешением, но не мог позволить себе такое во второй раз. Женщинам, несмотря на все их ласковые слова, нужна в мужчинах сила, а не слабость. Если он снова покажет Фиби эту сторону своей натуры, она может разлюбить его, а тогда он пропал окончательно.
Какой же он лицемер, горько подумал Дункан. Он до сих пор не мог признаться Фиби, что любит ее, и сильнее всего на свете боится лишиться ее любви. Хлыст, петля, Страшный суд, перед которым когда-нибудь предстанут все люди, его пугало вовсе не это, а то, что одна хрупкая женщина держала в своих руках его сердце, само его существо, и обладала достаточной силой, чтобы раздавить его, как комок засохшей глины.
— Мы с тобой — жалкая парочка, — сказал он Алексу. — Может быть, мир станет лучше, если мы заползем в могилы и укроемся дерном, как одеялом.
— Эта идея мне нравится, — ответил Алекс. Язык у него слегка заплетался он уже заметно опьянел. — Но ты, — он сделал паузу, чтобы икнуть, — ждешь ребенка. Теперь, дружище, тебе нужно повзрослеть и перестать беситься, играя в пиратов.
— А ты, Алекс? — спросил Дункан, обернувшись и стукнув пустым стаканом о стол. — Когда ты вынешь палец изо рта и станешь мужчиной?
Алекс ничего не ответил.
Фиби лежала в одиночестве в хозяйской спальне, не в силах заснуть. Уже давно наступила полная тьма, и глубокая тишина заполнила дом. Когда это тягостное спокойствие потрясла музыка, она не знала, плакать ей или смеяться. Она слушала, как ее муж играл свою яростную, ужасную музыку, и решила, что подойдет и то, и другое. Дункан нашел выход своему горю, и это было радостное известие, но она чувствовала и отчаяние, потому что он не пришел к ней.
Она еще не спала и много часов спустя, когда Дункан вошел в комнату. Он уже довольно давно оставил клавесин, но было очевидно, что он пытается утопить преследующих его демонов в алкоголе.
Он разделся и растянулся рядом с ней на кровати, но не притрагивался к ней. Хотя Фиби не уступила бы ему, заниматься любовью с пьяным не входило в ее список супружеских обязанностей, она все равно огорчилась, что он даже не попытался прикоснуться к ней.
Фиби решила, что безумие мужа понемногу передается ей самой.
Проходили солнечные и однообразные дни, складываясь в солнечные и однообразные недели, Фиби начала набирать вес, и ровно в восемь утра каждого дня ее тошнило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41