То она до седьмого пота натирала воском старинную мебель и дубовые панели, то скребла до блеска полы, то вытирала пыль, то штопала белье… пока не валилась с ног.
При этом Агата всегда находилась поблизости, наблюдая, указывая, распоряжаясь, и никогда ни к чему не притрагивалась. Элисия часто думала, что той доставляет удовольствие щелкать бичом над вечно занятой работой племянницей.
Теперь Элисия с горечью вспоминала, как боялась оказаться обузой, обременить свою тетку. Все повернулось совсем по-другому. Хозяйство в доме Агаты велось крайне экономно, без каких-либо излишеств, а скудная еда, предназначенная племяннице, с лихвой покрывалась исполняемой ею изнурительной работой, которая наверняка возмещала ее возможные долги тетке.
И все это произошло, когда Элисия так нуждалась в любви и понимании, в то тяжелое время, когда она осталась сиротой, вырванной с корнями из родного дома, где безмятежно протекало ее счастливое детство. Обездоленная, она жаждала дружеской улыбки, доброго слова, но ей досталась лишь боль воспоминаний. От окружающих она видела только ненависть и оскорбления.
Элисия постоянно чувствовала на себе надзирающее око Агаты. Та была неистощима на подлые выдумки, подталкивающие девушку к опрометчивым поступкам, а затем с особым злорадством наказывала за них. Девушка понимала, что злая, подлая женщина хочет ее сломить, но решила, что не доставит тетке такого удовольствия. Она не сдастся, она будет бороться, если не открыто, словами, то молча. У нее еще осталась частица прежней гордости.
К концу дня, когда постоянные попреки Агаты становились невыносимыми, а все тело ломило от усталости, она карабкалась наверх, в свою чердачную каморку, холодную и убогую. Сколько раз смотрела она из окошка вдаль, мечтая о несбыточном, вспоминая далекие времена, когда она не знала, что такое жестокость, одиночество и печаль!
Эти мечты были единственным утешением, с которым она ложилась спать. Она натягивала на себя тонкую старенькую ночную рубашку, дрожа, забиралась под холодные простыни и засыпала, слушая, как скребутся мыши.
Иногда Агата давала ей какое-нибудь поручение за стенами дома, посылала за чем-нибудь в деревню или на соседние фермы. Это было как побег из неволи, но Элисии приходилось скрывать радостное волнение, и девушка притворялась озабоченной лишними хлопотами. Если бы Агата догадалась, как жаждала племянница выходов, она лишила бы ее и этой последней радости. Тетка не без успеха старалась превратить свой дом в тюрьму для Элисии.
Девушка вырывалась из гнетущей атмосферы Грейстон-Мэнор навстречу деревьям, спешила к журчащему бойкому ручейку с чистой сверкающей водой, лежала на берегу в тени и наслаждалась покоем летнего дня. Закинув голову, она любовалась синим небом, видневшимся сквозь зеленое кружево листвы, провожала глазами плывущие облака. Летом было чудесно, однако и в холодные зимние дни она так же радовалась этим крохотным мгновениям свободы, ненадолго забывая о превратностях судьбы, отдавших ее на милость злой тетки, и перебирая в памяти призрачные милые лица, озаренные улыбками.
Как могла она не сравнивать угрюмый, безмолвный Грейстон-Мэнор с небольшим уютным домом родителей! Он звенел и полнился смехом, радостью и любовью. В ее родителях жизнь бурлила, они обожали друг друга. Чарлз Димерайс был высоким, стройным, худощавым, как двадцатилетний юноша, несмотря на серебро, пробивавшееся в черных как смоль волосах. Его необычные зеленые глаза и в пятьдесят не потеряли своего яркого насыщенного цвета… Мать навсегда осталась в памяти Элисии милой, изящной женщиной, стройную фигурку которой венчала корона локонов червонного золота, переливающихся на солнце. Как смеялись родные лукавые голубые глаза, когда мама срезала в саду цветы…
О, если бы они не покинули ее! Элисия с отчаянием думала об этом снова и снова. Но они ушли навсегда… Они и Айан.
Элисия смотрела в окно гостиной, не слыша слов Агаты, размышляя о том, как же сумела выдержать, пережить эти два года под крышей ненавистного дома тетки. Почему та испытывала к племяннице такую вражду, оставалось неразрешимой загадкой. У Элисии было ощущение, что Агата ненавидела ее еще до встречи, что эта безумная ненависть даже не была связана с какой-то провинностью племянницы. Единственное объяснение заключалось, по-видимому, в причине разрыва в прошлом между Агатой и ее матерью, когда та в юности жила в Грейстон-Мэнор. Обоюдное молчание отца и матери о том периоде натолкнуло Элисию на мысль о крайне неприятных событиях, но узнать об этом девушке было не суждено.
Элисия вновь вернулась к настоящему, в холодную гостиную, к нудному, скрипучему голосу Агаты, такому же неприятному, как стужа, сквозившая из окна.
— …И разумеется, я была удивлена, повстречав сегодня на пути в деревню сквайра Мастерса и поговорив с ним, — продолжала свои наставления тетка.
Сквайр Мастерс. Одна мысль о нем заставила Элисию содрогнуться. Она никогда не встречала человека противнее и больше всего на свете не желала с ним сталкиваться. Впервые ее представили этому пожилому вдовцу с тремя взрослыми дочерьми две недели назад, когда тетя пригласила гостей на обед в Грейстон-Мэнор.
В тот день Элисия испытала просто потрясение, услышав от тетки, что нынче вечером у них будут гости и что она, Элисия, должна также присутствовать за столом.
Обычно она ела в одиночестве в уголке на кухне или, еще лучше, брала поднос к себе в комнату, подальше от любопытных взглядов слуг и досужих сплетен. Да и трапезы эти не отличались изысканностью. Они служили лишь необходимой поддержкой усталому телу в конце дня, чтобы оно могло наутро вновь приняться за свой бесконечный труд. Как-то вечером Агата прочла ей нотацию за опоздание на несколько минут, предупредив, что если Элисия не будет являться вовремя, то ей придется обходиться без еды. Девушка представила себе невкусную, скудную пищу и воздержалась от возражения, промолчав о том, что потеря будет невелика: тонкий ломтик грубого черного хлеба (белая мука считалась чересчур большой роскошью для слуг) и переваренные, раскисшие овощи, к которым лишь иногда добавлялся кусочек черствого мясного или рыбного пирога. Завтраки были еще хуже: чай и безвкусная овсянка, большей частью комковатая и холодная. На полдник подавался кусок хлеба с сыром. Правда, летом, когда в саду поспевали сладкие яблоки и груши, Элисия тайком набирала их и уносила к себе в каморку, чтобы ночью, проснувшись от мук голода, с наслаждением полакомиться.
Агата была необычайно взволнована предстоящим визитом почтенного соседа. Она велела кухарке не ударить лицом в грязь. На ближайшую ферму послали за свининой, говядиной и молодой бараниной, а также отборными овощами и фруктами, далеко превосходившими жалкие плоды собственного сада тетки.
Из буфетов извлекли на свет лучший фарфор. Отполированное до блеска серебро празднично сверкало рядом с прекрасным хрусталем. По дому плыли аппетитные ароматы, напоминавшие Элисии деликатесы ее счастливого детства.
И вместе с тем в атмосфере поместья царило какое-то тревожное недоумение, словно творилось что-то неладное.
Отмокая в теплой ванне от грязи и пыли дневной работы, Элисия ломала голову над смыслом теткиного приглашения. Она сама согрела себе воды и сама притащила ее наверх по длинной крутой лестнице, но потрудилась не зря. Натруженные мышцы наконец-то смогли расслабиться в теплой мыльной воде, и она почувствовала себя лучше.
Если приглашение присутствовать при приеме гостей удивило Элисию, то полным потрясением оказалось найденное у нее в комнатке совершенно новое красивейшее вечернее платье. Висевшие рядом ее собственные одежды выглядели по сравнению с ним бедными родственниками.
Купить его могла только тетя Агата. Но зачем? Что побудило ее на этот раз? Агата ничего не делала просто так. Почему она вдруг включила Элисию в число гостей за обедом, который давала богатому соседу? Было ли это частью какого-то очередного злодейского плана, или она собиралась поиздеваться над племянницей, выставив ее на посмешище?
Теряясь в догадках, Элисия спускалась по лестнице под любопытными взглядами слуг. Она вполне разделяла их недоумение, ведь показная доброта тетки никого не могла обмануть.
Воспоминание об этом вечере навсегда врезалось ей в душу, как после жуткого ночного кошмара. Картины и образы приобрели почти фантастический вид, исказились, всплывая и пропадая в памяти, словно ее тогда опоили дьявольским зельем.
Как ей забыть необычайное зрелище: тетку в вечернем платье горчичного цвета, придававшем ее лицу мертвенную бледность. Она гостеприимно простирала длинные руки навстречу гостям — сквайру Мастерсу и его дочерям Хоуп, Дилайт и Чармиан. Несмотря на их старомодно милые имена (Надежда, Радость и Обаяние), они не отзывались на вежливые попытки Элисии заговорить с ними, а либо перебрасывались фразами друг с другом, не обращая на нее внимания, либо задавали ей назойливо-бестактные вопросы, неприязненно хихикая над ее ответами или мнениями. Она предпочла бы, чтобы так вел себя их отец, но он держался совсем иначе. Набычившийся пучеглазый сквайр не оставлял без внимания ни одного движения молодой девушки.
В купленном теткой тонком муслиновом платье она чувствовала себя очень неловко. Оно было красиво, однако его глубокое декольте никак не пристало молодой незамужней девушке, обнажая не только плечи, но и верх едва прикрытой нежным кружевом груди. Это был один из новомодных фасонов в стиле ампир, заполонившем всю Европу, и, разумеется, Лондон, с легкой руки супруги императора Наполеона Жозефины.
Сестры Мастере также отдали дань новомодному стилю: платья перехватывались под грудью и ровно спадали к полу, без складок и рюшей. Но если Элисию платье окутывало легким облачком, как бы намекая на соблазнительные формы, то девиц Мастере платья бесформенно облепили. К несчастью, дочери унаследовали свои фигуры от сквайра, человека коренастого и плотного. Даже глаза у них были отцовские — карие, круглые, слегка навыкате.
Элисия всей кожей ощущала взгляд круглых глаз сквайра на своей груди, вздымавшей бледно-зеленый муслин платья. Она содрогнулась под его откровенно плотоядным взглядом, когда их представляли друг другу. Глаза сквайра сверкали жадным, похотливым блеском. Элисия смущенно потупилась, но тут же заметила довольное выражение лица тетки, которая не спускала глаз с гостя.
Отобедав, они перешли в гостиную послушать, как будет развлекать их своим гнусавым, безголосым пением Дилайт, сопровождая его столь же бездарным аккомпанементом на фортепиано. Во время исполнения романса Хоуп и Чармиан непрерывно фыркали и хихикали. Наконец их сестрица закончила выступление, немилосердно фальшивя.
Элисия сидела рядом со сквайром Мастерсом на диванчике. Тетя Агата выбрала себе одинокое кресло у окна. Сквайр теснился к Элисии, неприятно прижимаясь к ней коленом и бедром, постоянно наклоняясь поближе, чтобы прошептать ей на ухо какое-нибудь нелепое замечание. При этом он шумно втягивал в себя воздух, вдыхая ее аромат, и не отрывал глаз от алебастровой кожи в низком вырезе платья.
Однако недоумение Элисии не проходило. Она так и не сумела понять, почему ее удостоили приглашения в гостиную. Возможно, тетка хотела еще раз показать, чего лишилась ее племянница, напомнить Элисии, что теперь она только служанка. Агата вполне могла устроить ей вечер развлечений, дать новое платье, а на следующий день вновь свалить на племянницу всю тяжелую работу в доме.
Пожелав тетке спокойной ночи, Элисия поспешила в тихое убежище своей каморки. Следующий день прошел так, словно предыдущего вечера с гостями не было вовсе, и жизнь потекла по привычному руслу. Новое платье исчезло с той же таинственностью, как и появилось.
— Я с вами разговариваю, мисс! — Резкий голос тети Агаты прервал ее размышления о вечере с Мастерсами. — Размечталась! И наверняка одна дурь в голове, не то что у порядочной девушки. Лучше послушай меня и радуйся, что я позаботилась о твоем благополучии. Разумеется, ты этого не заслуживаешь, но ты дочь моей дорогой сводной сестры, и ради нее я обязана прилично тебя пристроить.
Агату так и распирало злорадство. Ее пронзительные глазки впились в лицо племянницы, на щеках горели красные пятна.
— Я не совсем понимаю, — запинаясь, в недоумении проговорила Элисия. — Вы нашли мне какое-то место?
— О да, нашла. Скорее не место, а положение. Причем такое, которое покажется тебе весьма интересным… и заманчивым. — Агата просто мурлыкала. — Как я уже говорила, по пути в деревню мне всгрегился сквайр Мастерс…
— Какое это имеет отношение ко мне? — осведомилась девушка, думая, что, возможно, неправильно судила о намерениях тетки. Но тут ее осенила внезапная мысль, и она с беспокойством спросила: — А это место не в доме ли у сквайра?
— О нет, дорогая моя Элисия, — ехидно усмехнулась Агата, впервые на памяти Элисии проявив склонность к юмору. — Это не какое-то место на службе у сквайра. Я не приняла бы для тебя столь низкое положение в его доме. — Она сделала театральную паузу, и глаза ее сверкнули странным огнем. — Это завидное положение жены сквайра Мастерса.
Глава 2
Ту горестную ночь мне позабыть нет силы,
Когда все радости ушли навек в могилу.
Т. Грей
— Что ж ты язык проглотила? Неужто не хочешь поблагодарить свою дорогую тетушку Агату за такое благодеяние? Теперь тебя ждет прекрасное будущее. — Она внимательно наблюдала, как побледнели разрумянившиеся от ветра щеки Элисии, как разом осунулось и посерело ее лицо, задрожали губы и потемневшие глаза затопило отчаяние.
Онемевшая и потрясенная, Элисия не могла шевельнуться при виде лица Агаты, искаженного злорадной гримасой. Впервые в ушах девушки проскрежетал хриплый смех тетки. Закинув голову, Агата сотрясалась в безумном восторге. Ее тощее тело ходило ходуном.
— Мы это вместе порешили, сквайр и я… Сегодня днем, на дороге в деревню, — задыхаясь, произнесла Агата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43