На коленях у меня лежал раскрытый том Франко Мария Риччи «Les Dames de Fontainebleau». Еще один экземпляр роскошного издания, упакованный в подарочный пакет, лежал на багажной полке рядом с моей дорожной сумкой.
Пока поезд подъезжал к Фрейбургу, я рассматривал большие репродукции картин, и хотя теперь иконографический смысл полотен был ясен мне во всей своей разветвленности, их таинственное излучение для меня ничуть не уменьшилось. Дамы и их манерные жесты стали красноречивыми, но по-прежнему оставались окутанными меланхолическим задумчивым молчанием. Так же и Кошинский в первое мгновение потерял дар речи, когда распаковал привезенный мной из Парижа подарок. Пейзаж остался таким же волшебным, как и неделю назад. Светлые луга мягко уходили вниз, обтекая деревья, и переходили в ландшафт, окрашенный во все мыслимые оттенки зеленого цвета. Не знаю почему, но мне постоянно вспоминалась эта зелень. Может быть, потому, что это был ее цвет, любимый цвет Габриэль д'Эстре, герцогини де Бофор, маркизы де Монсо и самой прекрасной женщины своего времени.
Кошинский внимательно слушал, пока я рассказывал ему об этапах своего исследования. Я рассказал ему, почему некоторые несообразности в рукописи Морштадта и отсутствие источников во Фрейбурге заставили меня поехать в Базель и там обратиться с этими вопросами к профессиональному историку. Кошинский согласно кивал, когда я подытожил свой разговор с Катценмайером, и заговорил о несостоятельности гипотезы намеренного отравления.
— Стало быть, я просто попался на удочку Морштадта.
— Совсем нет, — возразил я. — Рукопись оставляет вопрос открытым. Странность заключается в самой истории. Все указывает на отравление. Но это ложный след. Но и это совершенно не проясняет суть дела, потому что есть еще и второй след, который ведет к ошибочным выводам.
— Вот как?
— В рукописи Морштадта есть два несоответствия. Один раз он устами Баллерини утверждает, что герцогиню не отравили. В действительности она с вероятностью, граничащей с достоверностью, умерла от болезни, обусловленной беременностью. Но второе утверждение еще более удивительно. Вы его помните?
Кошинский на мгновение задумался.
— Он утверждает, что Наварра никогда не собирался жениться на Габриэль.
— Предположение уникальное, — ответил я. — Никто до тех пор не высказывал такого предположения. Каким же образом мог Морштадт вложить эти слова в уста Баллерини?
Кошинский с довольным видом откинулся на спинку стула.
— Значит, я не слишком сильно заблуждался. Ошибся Морштадт.
— Подождите. Сейчас представьте себе эти картины. Картина, которую заказали Виньяку, и картина, выставленная в Лувре, настолько похожи друг на друга, что между ними должна существовать какая-то связь. Именно это и предположил Морштадт. Но он не нашел никакого логического объяснения для луврского холста. Давайте еще раз вспомним заказанную картину. Кто сделал заказ? Есть только две возможности: либо Габриэль, чтобы оказать давление на короля, либо итальянцы, чтобы скомпрометировать герцогиню.
— Пока я согласен с вами.
— Как пропагандистское средство картина имеет смысл только в том случае, если король всерьез собирался жениться на Габриэль. Но тогда возникает вопрос: не вздумали ли Медичи, после того как пропагандистский трюк не удался, прибегнуть к более решительным средствам, чтобы помешать свадьбе?
Кошинский наморщил лоб.
— Значит, все-таки яд?
— Нет, — возразил я. — Труп герцогини был вскрыт, и при исследовании его были обнаружены все признаки обусловленной беременностью болезни, которая и стала причиной смерти. О яде говорили только те, кто был далек от происходивших событий. Показания свидетелей и диагноз медиков позволяют с вероятностью, граничащей с достоверностью, утверждать, что Габриэль умерла от эклампсии.
— От эклампсии?
— Да, это внезапно наступающие во время беременности или родов судороги, которые часто угрожают жизни. Давайте освежим в памяти то, что нам известно о последних днях жизни Габриэль. Она находилась с королем в Фонтенбло. В это время она была на шестом или седьмом месяце беременности и испытывала некоторые связанные с ней недомогания. Ее преследуют мучительные ночные кошмары. Она страдает от нервозности и страхов, питается мрачными предсказаниями своих астрологов. Что происходило в ее душе? Она чувствует себя в двух шагах от трона. В Риме идут переговоры о разводе короля. Остается несколько дней до Белого воскресенья, после которого, по обещанию короля, начнутся свадебные торжества. Двор распущен, и предполагается, что герцогиня, как каждый год, проведет Пасху в Фонтенбло с королем. Как каждый год? Внезапно король решает отправить Габриэль на праздник в Париж. Надо всеми силами избежать скандала. В конце концов, она пока еще не супруга Генриха, и совместное пребывание с любовницей во время святого праздника произвело бы плохое впечатление. Но почему такой поворот? В прошлые годы ни разу не шла речь о таких мерах предосторожности. Все указывало на то, что они все-таки поженятся. Все бы всё поняли, и никто не осудил бы короля за то, что он остался на праздник с беременной, ослабленной женщиной. Но Наварра решает по-иному.
Габриэль сломлена. Она умоляет, взывает, просит, рыдает. Проходит несколько часов, прежде чем королю удается унять ее, но герцогиня и после этого успокаивается только внешне. В ее душе появляются дурные предчувствия и горькие сомнения. Ночью происходит нечто примечательное. Оба видят один и тот же сон. Габриэль видит, как ее пожирает огонь, а королю снится, как его возлюбленная сгорает в пламени, а он ничего не может с этим поделать. Они рассказывают друг другу свои сны и плачут. Камердинер за дверью слышит их всхлипывания. Но все проходит. Утром король и герцогиня направляются в Мелюн, вместе там ужинают, переезжают в Савиньи и проводят там последнюю совместную ночь.
Когда судно готовят к отплытию, Габриэль снова теряет самообладание. Она уверена, что никогда больше не увидит своего короля. Расставание являет собой картину последнего прощания навсегда. Король колеблется. Как она бледна и слаба. Он нежно обнимает ее, прижимает к груди ее трепещущее тело и шепчет ей на ухо слова о своей вечной любви. Крепче и крепче прижимается Габриэль к королю, поручает ему своих детей, уверяет в своей любви. Из глаз ее текут слезы, от которых потемнел камзол короля. Потом он освобождается из ее объятий и печально смотрит ей вслед, пока она, сопровождаемая Бассомпьером, Ла-Вареном и Монбазоном, садится на паром. Лошади начинают тянуть бечеву, и судно отчаливает. Габриэль стоит на корме. До последнего момента звучат ее прощальные слова, становясь все слабее и слабее, и Наварра смотрит вслед лодке до тех пор, пока она не скрывается за горизонтом. До самого конца видит он, как она стоит в лодке, маленькое белое пятнышко на воде, замолкающее по мере удаления лодки. Крошечный образ его Габриэль, женщины, которую он любил, как никого на свете.
Мы знаем конец. Все началось с головной боли и стеснения в груди. Последовали обмороки, которые привели к первым судорогам. Развились нарушения зрения и слуха. Пораженная болезнью плоть вышла из-под контроля. Мышцы напрягались, трещали суставы, челюсть смыкалась с такой силой, что ломались зубы, прокусывая губы и язык. Глаза вылезали из орбит, голова запрокидывалась назад. Потом наступила кома, а за ней смерть. Ребенок предположительно погиб во время самого первого приступа. Поскольку его не извлекли из чрева матери, его труп отравил ее организм и стал причиной смерти. Вскрытие подтвердило диагноз. Ребенок был мертв, и его по частям извлекли из матки. Легкие и печень герцогини были разрушены. Почки стали плотными, как камень. Был затронут и мозг.
— Вы нашли и протокол вскрытия?
— Да, оба автора, которых я читал в Париже, цитируют показания свидетелей.
— Значит, действительно не яд, — констатировал Кошинский.
— Да, при ближайшем рассмотрении это так. Но не привели ли страхи Габриэль и ее опасения к этим судорогам, к смерти ребенка, а потом и к ее собственной гибели? Несомненно, было неумно и рискованно отсылать Габриэль в Париж в таком возбужденном состоянии. Почему король настаивал на этом? Тот аргумент, что неприлично проводить Пасху с любовницей, в прежние годы никогда не выставлялся. Почему отношение изменилось в этот год? Габриэль о чем-то догадывалась? Что руководило королем, когда он отослал Габриэль из Фонтенбло? Чем больше я об этом думаю, тем сильнее становится у меня впечатление, что поведение короля совершенно необъяснимо. Значит, он знал что-то такое, что неизвестно мне. Может быть, к этому времени о чем-то уже договорились с Флоренцией? Сумели ли советники подойти к Генриху и убедить короля, что только женитьба на Марии Медичи может гарантировать безопасность государства?
— Вы сами, по-моему, не очень в это верите.
— Да, я в это не верю. Но в рукописи эта возможность обозначена очень четко. При таком подходе совершенно обоснованным кажется заказ Виньяку скандальной картины. Мысль о том, что Медичи хотели использовать эту картину для дискредитации герцогини, кажется мне маловероятной. На что могла повлиять эта картина? И если против герцогини действительно существовал заговор, то не следовало бы заговорщикам бояться, что при расследовании явными станут их тайные планы?
— Но все же вы не убедили меня до конца. В конце концов, ваше допущение о том, что отравления не было, всего лишь предположение. Доказательств у него нет.
— Это так, — ответил я. — Доказательств вообще нет. Но давайте на минуту допустим, что Баллерини прав. Врач был уверен, что никакого брака с герцогиней не будет. Давайте далее допустим, что герцогиня об этом догадывается. Поэтому она заказывает Виньяку оскорбительную картину, чтобы публично заставить его признать ее законной супругой. Она чувствовала, что Генрих обманывает ее, и использовала эту интригу как последнее средство добиться от него обещания, которое он не смог бы нарушить, не потеряв лица. В том случае, если Наварра за спиной Габриэль вел переговоры о женитьбе на Марии Медичи, то убийство герцогини становилось совершенно излишним. Как вы думаете?
— Хорошо, пусть так, но откуда знал об этом Морштадт?
— В этом-то и вся проблема, — ответил я. — Во времена Морштадта не существовало документа, подтверждавшего это чудовищное утверждение. Как вы сами говорили, он сочинил красивую теорию, но как историк, которым он был в первую очередь, он хорошо чувствовал недоказуемость этого допущения, что, конечно, причиняло ему как специалисту определенное неудобство. Я допускаю, что именно по этой причине он и не нашел удовлетворительной концовки. Сумасшествие предполагать, что эта догадка была навеяна последней картиной Виньяка, но он не мог ее обосновать. Поэтому история осталась неоконченной. Также и сам художник так никогда и не узнал, кто же, в конце концов, заказал ему эту картину. Если подытожить оба подхода, то надо признать, что Морштадт в своих предположениях оказался прав.
Кошинский поморщил лоб, потом рассмеялся.
— Теперь я задумался.
— Все по порядку. Эти несообразности не давали мне покоя. Катценмайер, базельский историк, подтвердил, что Фердинанд держал в Париже шпиона по имени Бончани, чьи донесения сохранились. Действительно, в Париже я получил тайную переписку Фердинанда с его агентом Бончани. Эта известная тогда и сегодня часть была расшифрована и издана в девятнадцатом веке небезызвестным Дежарденом. Морштадт, впрочем, знал об этих письмах, так как отчасти они воспроизводятся в главах, посвященных Бончани. Эта переписка внезапно оборвалась осенью 1598 года. Все предшествовавшие месяцы Бончани регулярно затрагивал возможность заключения брака между Марией и Наваррой. Агент все время утверждал, что о браке принцессы Марии с королем нечего и думать, пока тот без ума влюблен в свою фаворитку. Шпиону казалось безнадежным отвратить короля от его собственных матримониальных планов. Последнее донесение от второго декабря заканчивается очень тревожными словами о том, что из безумной любви короля к Габриэль может вырасти громадное зло. Потом переписка обрывается. После второго декабря не удавалось обнаружить никаких следов других донесений. Флоренция сдалась? Только осенью 1599 года, полгода спустя после смерти Габриэль, Бончани наконец нарушает молчание. Переговоры с Флоренцией возобновляются, и в следующем году заключается долгожданный брачный союз.
Кошинский посмотрел на меня ничего не понимающим взглядом.
— Я не понимаю, что именно было этим доказано. После публичного объявления о свадьбе Флоренция примирилась с решением Генриха. Мне кажется, что рукопись совершенно запутала вас. Вы же сами только что сказали, что никто и никогда не утверждал, что Генрих не собирался жениться на Габриэль. Говорю вам, что мой покойный родственник заблуждался.
— Но подождите. Вспомните луврскую картину. Обе дамы до мельчайшей черточки совпадают с дамами, изображенными на заказанной Виньяку картине. Вы же точно помните, на кого похожа изображенная рядом с Габриэль дама.
Кошинский был явно удивлен.
— Вы имеете в виду эту танцовщицу?
— Да, Генриетту д'Антраг. Итак, мы имеем следующее положение. Габриэль наконец умерла. Место на троне становится вакантным. Осенью 1599 года возобновляются брачные переговоры с Флоренцией. Но в это время всплывает новая проблема. Вы еще помните о сцене на банкете?
— Историю с подменой картин?
— Да, но я имею в виду танцовщиц, особенно эту Генриетту д'Антраг, которая буквально околдовала короля.
— Да, вы уже упоминали эту девушку. Какое отношение имеет она ко всей этой истории?
— Самое непосредственное. Уже через несколько недель после смерти Габриэль Генрих настолько страстно влюбился в Генриетту д'Антраг, что девушку пришлось почти прятать от него. Он добивался ее несколько месяцев, осыпал ее подарками и буквально преследовал ее. Ее отец не выдержал и вмешался, заявив королю, что его дочь не будет сопротивляться его домогательствам только в том случае, если Генрих сделает ее своей супругой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55