Ла-Варен, который входит в комнату, не верит своим глазам. Что хочет врач делать с молоком? В этот миг, словно ей не хватало только возвращения Ла-Варена, герцогиня, казавшаяся полумертвой, открывает глаза и смотрит на него. Тот быстро отворачивается и осеняет себя крестным знамением, но так, чтобы этого никто не заметил. Врач тоже пребывает в полной растерянности. Он видел многих людей, находившихся между бытием и небытием, но ни разу не видел, чтобы человек с такой быстротой переходил из одного мира в другой.
— Принесите мне перо и бумагу, — слабым голосом произносит она, и до присутствующих лишь через несколько мгновений доходит смысл ее слов, с трудом пробившихся сквозь опухшие губы. Ее отвязывают от кровати, и Ла-Варен бросается вниз по лестнице, чтобы принести требуемое. Когда он возвращается, она сидит, выпрямившись в кровати и устремив взгляд в даль. Мадемуазель де Гиз что-то тихо говорит ей, но нельзя отделаться от впечатления, что ее речь больше обращена к ней самой, нежели к той, которая уже потеряла всякую связь с миром живых.
Когда герцогиня заканчивает письмо, бьет половину шестого, и за окнами начинает понемногу темнеть. У Габриэль нет сил сложить и запечатать письмо, и Ла-Варен, передавший его гонцу, бегло прочитывает строчки, в которых герцогиня просит короля разрешить ей вернуться в Фонтенбло, так как она опасается за свою жизнь. На лбу Ла-Варена выступает холодный пот. Придворный охвачен сильным сомнением, его вводит в заблуждение видимость быстрого улучшения. Он спешит, как никогда.
Пока Ла-Варен, обманутый переменой в состоянии герцогини, поднимается в ее спальню, гонец уже во весь опор скачет в Фонтенбло. Но Габриэль уже снова привязана к кровати, и вся ярость судорог на этот раз обрушилась на суставы, которые под их напором трещат, как сухие ветки. На секунду туловище выгибается вверх, словно в нем заключен мечущийся дикий зверь. Потом голова сильно запрокидывается, словно Габриэль хочет зубами выгрызть зло из своей спины. Такого врач еще никогда не видел, но об этом он не смеет даже думать. Здесь речь идет не о смешении больных соков, здесь действует злой дух, но он, королевский врач, не в состоянии с ним бороться. Он будет с больной до конца, но решать исход будет злой дух, и это неподвластно человеку, но он, Ла-Ривьер, будет пытаться — уж если он не может вылечить болезнь — не становиться на пути естественного ее течения. Нормальный больной давно бы впал в беспамятство и не бросался бы с такой ожесточенной живостью навстречу неизбежному. Но герцогиня упрямо противостоит каждому новому приступу с необъяснимой силой и побеждает его час за часом, пока дикий зверь в ней не истощается. Это произошло около восьми часов, после чего герцогиня наконец засыпает.
Во сне она бежит по бесконечному коридору мимо бесчисленных запертых дверей. Вот она уже в самом конце этого коридора. Навстречу ей распахивается дверь и разлетается на тысячу кусков. За дверью чернота, скрывающая еще более густой мрак, в котором блуждает невидимый глазу король. Она не видит его, но каким-то непостижимым образом знает, что он там, вплетенный в складки ночной тьмы, окружающей ее. Потом темнота расползается в клочья, и взору предстает пустой зал, в который проникают первые рассветные, прихотливо изломанные солнечные лучи, играющие на стенах и убранстве.
В таком состоянии находит герцогиню мадам Дюпюи, которая является к ее одру утром в пятницу. В это время весь Париж уже говорит о неслыханном событии, и в течение следующего дня у дома священника собирается половина города. Народ, как всегда, раньше, чем те, кто должен это знать, чувствует, что час пробил. Будущая королева лежит при смерти, а король сидит в Фонтенбло и нерешительно взвешивает донесения? Раньше его можно было просто поманить пальцем, и он ради возлюбленной бросал наполовину выигранную битву, чтобы оказаться у подола ее юбки. И куда, спрашивается, поместили такую высокопоставленную даму? К Дзаметте, в этот бордель для аристократов? Говорят еще, что она, во избежание скандала, должна была провести пасхальные дни подальше от Фонтенбло. Весть распространяется из уст в уста и в течение дня выливается в резкую рифму, которую повторяют на улице под окнами умирающей. Не следует забывать и о времени. Дьявол особенно охотно забирает рожающих женщин по пятницам, а если это Страстная пятница, что ж, тем лучше. Никто не удивляется, успокаиваются даже самые совестливые. То, что здесь происходит, — не обычное зло, решила даже челядь, которая уже накануне, после первых приступов, в панике покинула дом. И что распространяется быстрее слухов? В кабачках люди напряженно и со страхом слушают рассказы слуг и пажей, и все находят понятным, что никто не может оставаться в доме, где дьявол творит свои темные дела. Ими можно заразиться, и кто может быть уверенным, что он не стоит следующим в списке черного князя тьмы? Уход и молитва — вот лучшее средство в таких случаях. И что может сделать там эта повитуха? Врач потребовал теплого молока. Каждый цирюльник и аптекарь в городе знают, что это может означать.
Между тем в доме священника делали все, чтобы обуздать припадки. Судороги стали реже, и появилась надежда, что их возобновление удастся предупредить теплой ванной. Однако когда герцогиню погрузили в ванну, вода внезапно окрасилась в темно-красный, а потом в коричневый цвет. Габриэль застонала, стала часто и поверхностно дышать и едва не лишилась чувств. Не успели ее уложить обратно в постель, как судороги возобновились с новой силой. Ей пустили кровь, сделали ей три клизмы и поставили четыре свечи с выжимками трав, которые должны были вытравить незрелый плод. Когда это не удалось, подумали было о том, чтобы выдавить его силой, но при непрекращающихся судорогах такое вмешательство было немыслимо. Герцогиню снова привязали к стойкам кровати и попытались введением большого количества жидкости хотя бы на мгновение облегчить ее страдания и вымыть из нее зло. Когда и это не удалось, врачебное искусство было исчерпано. Ла-Ривьер снял с себя ответственность, поскольку это тело, которое с таким упрямством сопротивлялось всем средствам и способам медицины, принадлежит уже другому порядку вещей. Вечером герцогиня перестала видеть, потом ей отказал слух. Судороги продолжались механически, словно болезнь жила в онемевшем теле, подчиняясь только своей воле.
В таком состоянии видели ее любопытные, которые невозбранно заходили в дом священника. Сотни людей побывали в доме, и десятки пробрались к постели умирающей. Мари Эрман, рыжеволосая домоправительница умирающей, с громкими воплями бросилась на колени возле бесчувственного тела и обняла его, чтобы уронить горючую слезу на шею госпожи. Так велико было горе Мари, что она, видимо, от избытка чувств, освободила шею и уши герцогини от драгоценных украшений. Ее муж, гвардейский капитан де Менвиль, подошел к обезумевшей от горя жене и, утешая, обнял ее, при этом украшения непостижимым образом скользнули в его широкий карман. Между тем к освободившемуся месту спешит мадам де Мартиг, припадая в столь же глубоком горе к краю кровати, чтобы покрыть поцелуями руки умирающей возлюбленной герцогини. Драгоценные камни ее перстней позже видели в четках мадам де Мартиг.
Никто не мог сказать, где был король. Вернее, мог только один человек, но переполох этих страшных дней совершенно лишил его мужества. А ведь Фуке де Ла-Варен был слеплен из очень крутого теста. Во время войны с Лигой он даже отважился отправиться к испанскому двору как тайный агент, чтобы перехватить послание, направленное Лигой испанскому королю, а потом в качестве протестантского шпиона проникнуть во дворец и выведать ответ испанцев. Ла-Варен не только разработал этот дерзкий план, но сам же его и исполнил. Он поехал в Мадрид, был принят Филиппом и ухитрился пересечь границу Франции за несколько часов до того, как был отдан приказ о его аресте.
Однако нынешние события в Париже научили его страху. Разве не говорил король, что он — Ла-Варен — головой отвечает за безопасность герцогини? Зачем он вообще отправил ее в столицу, из которой удалился весь двор? И почему ее надо было поместить у Дзаметты? Как нарочно, у Дзаметты, этой креатуры Медичи, сапожника из Лукки, этого предводителя всех парижских итальянцев? Всем известно, как по нраву пришлась бы итальянцам смерть его возлюбленной, прежде всего Великому герцогу Фердинанду, который хочет посадить на французский трон свою племянницу. Однако Ла-Варен отогнал дурную мысль. Хотя это знали все, он исключил, чтобы по приказу герцога соперницу накормили в итальянском кабаке отравленным супом. Да и самому Дзаметте не было никакого резона лишать жизни человека, который был должен ему семьдесят тысяч талеров. Именно такую сумму дал заимодавец герцогине, чтобы она смогла выкупить Бофор. И вот теперь она лежит наверху, душа ее расстается с телом, а он, Ла-Варен, должен знать, что делать? Чего хочет король? Что в его интересах? Ла-Варен знал его слабости, именно он устраивал все его любовные приключения — от поиска новой красотки до подкупа лакеев. Список был бесконечен. Этой он пообещал жениться. Тоже не новость. Он обещал это многим только затем, чтобы провести сладкую ночь, но не сдерживал обещания. Вслед за одними появлялись другие. Этот человек был не способен на любовь. Он не мог устоять перед женскими чарами, и в этом заключалась большая опасность для государства.
Все это вертится в голове Ла-Варена, в то время как его подопечная усыхает и съеживается от приступа к приступу, а граждане Парижа, словно мухи, слетаются к ее кровати. После того как он вечером отправил гонца и убедился, что состояние герцогини ухудшилось, он вернул гонца, чтобы лично доставить королю нужное известие. Тот не смог поверить известию и решил переждать. Ла-Варен, однако, чувствовал, что король почему-то медлит. Он поскачет в Париж, думает он, увидит герцогиню в плачевном состоянии, смягчится и, уступив мольбам, согласится на брак in extremis. Той же ночью Ла-Варен скачет обратно в Париж, к постели умирающей, которая не хочет умирать, не повидав короля. Она даже набралась сил, чтобы с нечеловеческим напряжением написать еще два письма королю, которые так и не были отправлены адресату.
Ла-Варен не обманулся в своих ожиданиях. Ранним утром король послал впереди себя гонца, который должен был встретить его у Тюильри с паромом, чтобы Генрих мог незаметно прибыть в Париж. Но гонец не стал спешить, так что король догнал его в предместьях и напустился на него за то, что тот так медленно ползет.
Под давлением обстоятельств, требовавших незамедлительного решения, Ла-Варен почти лишился рассудка. Наконец он пишет королю известие, которое может стоить ему головы. Пока Габриэль перед его глазами сопротивляется припадкам, стараясь дождаться короля, Ла-Варен пишет Генриху короткую записку: «Герцогиня умерла, сир. Не приезжайте». Он пишет и велит передать записку господам Бассомпьеру и маршалу д'Орнано, которые немедленно садятся на лошадей и скачут в пригород, чтобы перехватить короля.
В ожидании короля они остановились в Вильнев-Сен-Жорж возле дома де Бельевра, который тоже присоединился к ним. Король поражен и удивлен таким выступлением. Что такое? Они хотят воспрепятствовать его въезду в его собственную столицу? Он наступает на них. Он осыпает их грубостями. Они должны убраться с дороги. Перед королем предстает Бельевр и передает ему записку от Ла-Варена.
— Герцогиня умерла, сир.
От себя он добавляет, что Генриху не следует ехать к усопшей, его просто не поймут. Он должен пощадить свой взор.
Но последнее, что в данный момент печалит короля, это его взор. Новость слишком нова, слишком свежа. Вокруг поют птицы, с безоблачного неба светит солнце, в отдалении раскинулся его город. Он не может вместить в себя скорбь. Словно сквозь туман слышит он из уст Бассомпьера рассказ о ее последних часах, рассказ об ужасных судорогах, о страшно исказившемся лице.
— Ваше Величество, таким посещением вы навеки разрушите в своей душе воспоминания о прекрасном облике герцогини. В ней не осталось ничего из того, что вы так любили в ней. Болезнь взяла все. Пощадите свои глаза.
И в той же мере, в какой в его сознание начала медленно вторгаться страшная правда, начинает сжиматься его сердце. Он спешивается, делает несколько шагов влево, потом вправо и падает в траву, рыдая, как ребенок. На него обрушивается водопад мыслей и воспоминаний, но ни одно из них не настолько просто, чтобы соответствовать его простой скорби. Безгранично и его удивление, когда он обнаруживает, что ее образ уже расплылся в его воспоминаниях. Что вызвало слезы — печаль или стыд за то облегчение, которое он сейчас испытывает? Корень моего сердца мертв. Ее никогда больше не будет. Так напишет он вечером своей сестре Катерине. Будет видно, какой из своих возлюбленных он через пару недель пообещает супружество. На этот раз в письменном виде. И он снова не сдержит обещание, так как король прежде всего супруг своего королевства, это знает даже такой волокита, как Генрих. Но если наступит опасность того, что он может об этом забыть, то всегда найдется человек, который ему об этом напомнит.
Наконец он поднимается на ноги. Бассомпьер держит под уздцы его лошадь. Двое других стоят поодаль. Гонец Пюипейру предлагает королю помочь сесть в седло, но тот устало отмахивается, откидывает плащ и подолом сорочки вытирает заплаканные глаза. Никто не произносит ни слова. Все присутствующие отводят взгляды, но все чувствуют облегчение — дело сделано. Взгляд короля устремлен в небо, словно он хочет раствориться в его бездонной синеве. Бог любит этот город, думает он, и не даст ему погибнуть. Неверными шагами король направляется в сторону Фонтенбло и делает Пюипейру знак следовать за собой. Бассомпьер выпускает из руки уздечку королевского коня и некоторое время идет вслед за ним. Неужели кто-то поет ее песню?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55