https://wodolei.ru/catalog/dushevie_poddony/
«Габриэль д'Эстре и одна из ее сестер». Одна из ее сестер? Разве женщина рядом с Габриэль не была точным воспроизведением дамы с картины, заказанной Виньяку? И разве Баллерини в своем описании банкетной сцены не сказал, что в ней без всяких сомнений узнали танцовщицу, которая так околдовала короля своим искусством? Это была Генриетта д'Антраг? Я постарался вспомнить обозначение, данное Баллерини этой клеветнической картине: смотрите, кричит картина, шлюхи короля передают друг другу воображаемое обручальное кольцо. Но король никогда не женится ни на одной из них. Одна уже выбыла из игры, но наготове уже стоит вторая…
Я отступил на шаг. Естественно! Именно это здесь и изображено. Габриэль умерла, не достигнув своей цели. Кольцо обещанной свадьбы бесполезной приманкой зажато в мертвенно-бледных пальцах, но новая возлюбленная короля с торжествующим видом уже готовится занять ее место. Следующая возлюбленная? Неужели так все и было?
Я оторвался от картины и поспешил обратно в библиотеку. Почему раньше мне не приходила в голову такая простая мысль? Новая возлюбленная! О такой возможности я вообще не думал. В открытом доступе я взял экземпляр «Diccionario de Mujeres C?l?bres» и вскоре широко раскрытыми от удивления глазами прочитал статью о Генриетте д'Антраг.
«Антраг, Каталина Генриетта де Бальзак.
Маркиза де Верней. Красивая французская аристократка. Фаворитка Генриха IV. Родилась в 1579, умерла в 1633 году в Париже. Была весьма образованна, но отличалась расчетливым холодным умом. Через два месяца после смерти прекраснейшей возлюбленной короля Габриэль д'Эстре Генрих IV страстно влюбился в дочь господина д'Антрага, графа де Малерба. Молодая женщина не замедлила стать любовницей короля, однако потребовала за это сумму в сто тысяч талеров и письменное обещание, что король женится на ней, если она в течение года родит ему ребенка мужского пола…»
Я снова перечитал этот пассаж. Сто тысяч талеров за любовную интригу с Генрихом всего через два месяца после смерти Габриэль? Генрих принял это условие. Документ, датированный первым октября 1599 года, был приведен в оригинале. Генрих торжественно поклялся жениться на Генриетте д'Антраг со всеми королевскими почестями, если она в течение года подарит ему сына. Как это было возможно? В это время Генрих уже вел переговоры с Флоренцией относительно своего брака с Марией Медичи? Но документ был подлинным. На нем был проставлен архивный номер, и он значился в каталоге рукописей Национальной библиотеки. Однако Генрих никогда не хотел жениться на Генриетте. Было ли его обещание жениться на Габриэль столь же лживым?
Я беспомощно оглянулся. Книги Луазлера и Деклозо лежали рядом с книгой того самого Жака Болля, которую я еще не успел раскрыть. Я открыл том и просмотрел оглавление. Сдержанное отношение, проявленное Катценмайером к этой написанной по-французски и чудесным образом изданной во Флоренции работе, показалось мне оправданным. Обширное хвастливое примечание не позволяло ждать ничего серьезного. Это было не историческое сочинение, а своего рода криминальный роман, порывающий со всеми установившимися традициями исторической науки. Почему этому сочинению было предпослано такое крикливое предисловие, я не смог понять, как ни старался. Кроме того, автор открыто отстаивал теорию отравления, что и было вынесено в заголовок: «Почему убили Габриэль д'Эстре?» Такое допущение показалось мне совершенно неправдоподобным. Как сказал Катценмайер? Яйцо кукушки! Я брезгливо отодвинул книгу в сторону.
Взгляд мой упал на требование на тайную переписку, которая ждала меня в подвале, в отделе редких книг.
Salle de la r?serve значилось красными буквами на листке бумаги.
После недолгих поисков я нашел кафедру выдачи. Я прочел памятку по обращению со старопечатными книгами, расписался и отнес фолианты к одному из нескольких столов. N?gociations diplomatique de la France avec la Toscane. Documents recueillis par Giuseppe Canestrini et publi?s par Abel Desjardins. Paris 1859—1886. Мне стало не по себе, когда я удостоверился, что большая часть интересующих меня документов написана на итальянском языке. Бончани, естественно, писал свои донесения на родном языке. Итак, я не мог проверить, действительно ли из этого источника взяты письма агента герцога Тосканского. Я полистал тома, попытался прочесть в нескольких местах по абзацу, что с грехом пополам удалось мне благодаря знанию латыни. Однако вскоре я оставил эту безумную затею, тем более что для важнейшего периода писем не было. Последняя перепечатанная Дежарденом депеша была датирована 27 сентября 1598 года. К этому донесению была добавлена сноска издателя:
«Через несколько дней стало известно о смерти короля Испании. Бончани пишет об этой новости в своем донесении от 8 октября, в котором среди прочего находится протокол королевской аудиенции для клерикалов. В последнем донесении, датированном 2 декабря 1598 года, Бончани пишет о беспокойстве за последствия, которые может иметь безумная любовь короля к Габриэль. Е da questo amore estraordinario si pu? dubitare che alla fine non nascano de'mali d'importanza.
Я перелистал несколько страниц. Но других донесений Бончани больше не было. Но собрание было, очевидно, не полным. Уже депеша от 8 октября просто упоминается. Последняя фраза агента заставила меня насторожиться: «Стоит опасаться, что из этой безумной любви может произойти великое зло».
Это было написано 2 декабря 1598 года, то есть за четыре месяца до смерти Габриэль. Во Флоренции, таким образом, внимательно следили за событиями в Париже. Угроза брака короля и Габриэль всерьез тревожила агента. Но что-то здесь не сходилось. Я вернулся в читальный зал и поискал в рукописи Морштадта место о Бончани. Я нашел нужное место и перечитал искомые абзацы: «Вот еще год назад он сообщал о положении дел. Он заново перечитал скупые фразы донесения. „Без герцогини де Бофор вопрос о свадьбе вашей племянницы Марии с королем можно было бы решить в течение четырех месяцев. Любовь короля к его даме становится сильнее день ото дня. Это взрастит здесь неизлечимое зло, если Господь не вмешается в это дело Своей святой рукой“. Ниже я нашел еще одно место со смутным намеком на дату: «Бончани писал об этом все летние месяцы. У него всюду были уши, и агент герцога Тосканского пытался разгадать основное направление борьбы великих держав, постоянно имея при этом в виду, что Генрих стал самым могущественным королем христианского мира».
Я взял рукопись и вернулся в подвал. Бончани упомянул, что двор в то время находился в Нанте. Донесения эти были составлены летом 1598 года. Открыв том Дежардена, я нашел одно место из донесения от 10 июня. Бончани писал: «Ricordando che questo ? il pi? potente rе del Christianismo». Морштадт перевел эту фразу дословно. Я просмотрел донесения за июнь и июль. Не было ни одного письма, в котором речь не шла бы о растущей любви Генриха к герцогине. Фердинанд, очевидно, никогда не оставлял надежд к своей выгоде повлиять на матримониальные планы французского короля. Дипломатические отношения не прерывались ни на один день. Споры относительно Марселя были улажены 1 мая 1598 года. В последующие месяцы Бончани чаще, чем обычно, писал из Парижа, что бракосочетанию Марии с Генрихом препятствует лишь Габриэль. Еще осенью 1598 года он регулярно писал из столицы и рассматривал возможность заключения брака Марии и Наварры. Агент неустанно указывает на то, что об этом браке нельзя даже думать, пока король все больше и больше влюбляется в свою фаворитку. Ему представлялось безнадежным пытаться отвратить короля от его привязанности. Можно ли было себе представить, что Фердинанд ничего не знал о парижских событиях весны 1599 года? Мартовское обещание Генриха жениться на Габриэль. Приготовления к свадьбе. Внезапная смерть герцогини, ставшая для Фердинанда неожиданным даром небес. И все это происходило при полном неведении Флоренции?
Меня словно ударило электрическим током. Я вскочил из-за стола. Пробелы в тайной переписке! Я оставил на месте книгу и свои записи и бросился в читальный зал. Маленькая, никому не нужная книжка Болля лежала там, где я беспечно ее оставил. Торопливо открыл книгу и внезапно увидел нечитаемое факсимиле одного из писем. Подпись к факсимиле поразила меня как громом: расшифрованное нами с помощью личного шифра Великого герцога письмо Бончани от 17 марта 1599 года.
17 марта 1599 года? Значит, последнее донесение было отправлено вовсе не 2 декабря 1598 года? Я нетерпеливо перелистал страницы, но не выстроенные в систему, перепутанные абзацы исключали беглое чтение. В надежде найти указатель я открыл последние страницы, где вместо указателя нашел список писем и один абзац, который заставил меня бессильно откинуться на спинку стула:
«В своей сноске Дежарден утверждает следующее: „В своем последнем донесении от 2 декабря 1598 года отправитель еще раз указывает на неблагоприятные последствия, которые может иметь безумная любовь короля к Габриэль“. Согласно этому примечанию, до ноября 1599 года из Парижа не было ни одного донесения. Таким образом, в переписке образовался пробел длительностью от одиннадцати до двенадцати месяцев.
Благодаря нашим исследованиям мы сумели отыскать следующие шифрованные донесения за время от декабря 1598 года по май 1599-го, которые посвящены исключительно опасениям по поводу женитьбы короля на Габриэль д'Эстре».
Не веря своим глазам, я просмотрел список писем. 18 января 1599 года: Бончани из Парижа. Потом письмо от 31 января. Три письма в феврале. 9 марта отправлено сразу три донесения. В апреле донесений было пять. Одно из них отправлено 10 апреля, в день смерти Габриэль. Еще два письма было отправлено в мае. В послесловии Болль также объясняет, почему, по его мнению, Дежарден не включил эти письма в свое издание. В то время документы были только что переведены в архив Медичи во Флоренции. Огромный объем материалов заставил издателя заняться в первую очередь письмами известных личностей, а корреспонденция менее значительных людей печаталась выборочно. Кроме того, очень сложно было расшифровывать донесения.
Я перелистал книгу в обратном порядке до факсимильных репродукций, помещенных в начале книги, и всмотрелся в фотокопию письма от 17 марта. На черно-белой фотографии был виден ровно обрезанный по краям кусок пергамента, сверху донизу покрытый мельчайшими цифрами. В строках не было пробелов, а сами строки не разделялись абзацами.
Значит, донесения все же существовали, и нашел их именно Болль! Возбуждение, которое охватило тогда молодого историка от такой уникальной находки, сквозило в каждой строке его маленького стостраничного сочинения и выплескивалось теперь на меня. В глаза бросались бесчисленные опечатки и откровенные ошибки. Построение работы было абсолютно нелогичным, изложение довольно хаотичным. Создавалось впечатление, что автор боялся, что если он тотчас не напишет то, что пришло ему в голову, то эти ценнейшие мысли в следующее мгновение пропадут безвозвратно. Да, его поведение напоминало поведение неопытного сыщика, который наткнулся на чемодан, с верхом набитый вещественными доказательствами, и, охваченный трепетом и волнением от такой находки, хватает без разбора все, что первым попадается ему в руки, осматривает, описывает и не замечает, что изменение изначального порядка уменьшает действенность улик. Совершенно ошеломленный своей изумительной находкой, он поспешил раструбить о ней всему миру, но мир не услышал его клич, как не слышат люди жалкого лепета потрясенного свидетеля страшного преступления. Нет ничего удивительного в том, что ученый мир не обратил на Болля ни малейшего внимания. И разве не сказал Катценмайер, что эта тема уже сто лет никого не интересует?
Пораженный изумлением, я строчку за строчкой внимательно читал разбросанные в тексте донесения Бончани и слово в слово переписывал их в блокнот. Внезапно все обрело смысл. Все предположения, все несовпадения, открытые концы и ведущие в никуда следы сложились в одну осмысленную картину — картину, которая, в свою очередь, вела дальше, к холсту, который висел менее чем в пятистах метрах от меня, в укромном уголке замка, ворота которого навсегда захлопнулись накануне светлого воскресенья как для Габриэль д'Эстре, так и для неизвестного художника, которого, быть может, звали Виньяк.
Я не знаю, сколько часов я просидел в зале, с головой погрузившись в донесения Бончани и подгоняемый нарастающим и временами невыносимым напряжением. Когда я наконец поднял голову и оглянулся, зал почти опустел. Я собрал свои записи, сдал книги, получил требования и совершенно измотанный покинул библиотеку.
Не поднимая глаз, опустив голову, я шел по улицам. Проносились машины. Я не замечал неиссякаемого потока пешеходов, обходивших меня. Я пересек улицу Риволи и направился по ней на восток, по направлению к площади перед Лувром. Словно вечно стоявший здесь, возник передо мной силуэт церкви Сен-Жермен-л'Оксеруа. Я внимательно посмотрел на освещенный вечерним солнцем филигранный фасад и скользнул взглядом по соседним зданиям. Нет, эти дома были, несомненно, построены гораздо позднее. Деканат, где умирала Габриэль, давно исчез. Я пересек набережную Лувра и оперся грудью на парапет.
В некотором отдалении над Сеной горбатился мост Пон-Нёф, а на самом высоком месте Сите мне была смутно видна конная статуя Генриха IV. Именно там, в сотне метров от того места, где нашла свою смерть женщина, которую он хотел возвести на трон, навеки застыл в виде памятника Генрих Наваррский, самый популярный король Франции. Там сидит он теперь, естественно, на коне, больше солдат, нежели король, которому в тягость была его корона. Всадник стоит спиной к деканату и Лувру. Да, казалось, что после долгого раздумья он повернул коня не к деканату, а к своему городу, к своему королевству.
ШЕСТЬ
И кому, как не Кошинскому, должен был я рассказать конец этой истории? Сначала я хотел написать ему, но потом решил в конце его курса лечения нанести ему еще один краткий визит. Когда поезд пришел в Кель, я подумал, что четыре или пять лет назад Кашинский проделал тот же путь, с той только разницей, что я сделаю здесь пересадку, не заходя в архив издательства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Я отступил на шаг. Естественно! Именно это здесь и изображено. Габриэль умерла, не достигнув своей цели. Кольцо обещанной свадьбы бесполезной приманкой зажато в мертвенно-бледных пальцах, но новая возлюбленная короля с торжествующим видом уже готовится занять ее место. Следующая возлюбленная? Неужели так все и было?
Я оторвался от картины и поспешил обратно в библиотеку. Почему раньше мне не приходила в голову такая простая мысль? Новая возлюбленная! О такой возможности я вообще не думал. В открытом доступе я взял экземпляр «Diccionario de Mujeres C?l?bres» и вскоре широко раскрытыми от удивления глазами прочитал статью о Генриетте д'Антраг.
«Антраг, Каталина Генриетта де Бальзак.
Маркиза де Верней. Красивая французская аристократка. Фаворитка Генриха IV. Родилась в 1579, умерла в 1633 году в Париже. Была весьма образованна, но отличалась расчетливым холодным умом. Через два месяца после смерти прекраснейшей возлюбленной короля Габриэль д'Эстре Генрих IV страстно влюбился в дочь господина д'Антрага, графа де Малерба. Молодая женщина не замедлила стать любовницей короля, однако потребовала за это сумму в сто тысяч талеров и письменное обещание, что король женится на ней, если она в течение года родит ему ребенка мужского пола…»
Я снова перечитал этот пассаж. Сто тысяч талеров за любовную интригу с Генрихом всего через два месяца после смерти Габриэль? Генрих принял это условие. Документ, датированный первым октября 1599 года, был приведен в оригинале. Генрих торжественно поклялся жениться на Генриетте д'Антраг со всеми королевскими почестями, если она в течение года подарит ему сына. Как это было возможно? В это время Генрих уже вел переговоры с Флоренцией относительно своего брака с Марией Медичи? Но документ был подлинным. На нем был проставлен архивный номер, и он значился в каталоге рукописей Национальной библиотеки. Однако Генрих никогда не хотел жениться на Генриетте. Было ли его обещание жениться на Габриэль столь же лживым?
Я беспомощно оглянулся. Книги Луазлера и Деклозо лежали рядом с книгой того самого Жака Болля, которую я еще не успел раскрыть. Я открыл том и просмотрел оглавление. Сдержанное отношение, проявленное Катценмайером к этой написанной по-французски и чудесным образом изданной во Флоренции работе, показалось мне оправданным. Обширное хвастливое примечание не позволяло ждать ничего серьезного. Это было не историческое сочинение, а своего рода криминальный роман, порывающий со всеми установившимися традициями исторической науки. Почему этому сочинению было предпослано такое крикливое предисловие, я не смог понять, как ни старался. Кроме того, автор открыто отстаивал теорию отравления, что и было вынесено в заголовок: «Почему убили Габриэль д'Эстре?» Такое допущение показалось мне совершенно неправдоподобным. Как сказал Катценмайер? Яйцо кукушки! Я брезгливо отодвинул книгу в сторону.
Взгляд мой упал на требование на тайную переписку, которая ждала меня в подвале, в отделе редких книг.
Salle de la r?serve значилось красными буквами на листке бумаги.
После недолгих поисков я нашел кафедру выдачи. Я прочел памятку по обращению со старопечатными книгами, расписался и отнес фолианты к одному из нескольких столов. N?gociations diplomatique de la France avec la Toscane. Documents recueillis par Giuseppe Canestrini et publi?s par Abel Desjardins. Paris 1859—1886. Мне стало не по себе, когда я удостоверился, что большая часть интересующих меня документов написана на итальянском языке. Бончани, естественно, писал свои донесения на родном языке. Итак, я не мог проверить, действительно ли из этого источника взяты письма агента герцога Тосканского. Я полистал тома, попытался прочесть в нескольких местах по абзацу, что с грехом пополам удалось мне благодаря знанию латыни. Однако вскоре я оставил эту безумную затею, тем более что для важнейшего периода писем не было. Последняя перепечатанная Дежарденом депеша была датирована 27 сентября 1598 года. К этому донесению была добавлена сноска издателя:
«Через несколько дней стало известно о смерти короля Испании. Бончани пишет об этой новости в своем донесении от 8 октября, в котором среди прочего находится протокол королевской аудиенции для клерикалов. В последнем донесении, датированном 2 декабря 1598 года, Бончани пишет о беспокойстве за последствия, которые может иметь безумная любовь короля к Габриэль. Е da questo amore estraordinario si pu? dubitare che alla fine non nascano de'mali d'importanza.
Я перелистал несколько страниц. Но других донесений Бончани больше не было. Но собрание было, очевидно, не полным. Уже депеша от 8 октября просто упоминается. Последняя фраза агента заставила меня насторожиться: «Стоит опасаться, что из этой безумной любви может произойти великое зло».
Это было написано 2 декабря 1598 года, то есть за четыре месяца до смерти Габриэль. Во Флоренции, таким образом, внимательно следили за событиями в Париже. Угроза брака короля и Габриэль всерьез тревожила агента. Но что-то здесь не сходилось. Я вернулся в читальный зал и поискал в рукописи Морштадта место о Бончани. Я нашел нужное место и перечитал искомые абзацы: «Вот еще год назад он сообщал о положении дел. Он заново перечитал скупые фразы донесения. „Без герцогини де Бофор вопрос о свадьбе вашей племянницы Марии с королем можно было бы решить в течение четырех месяцев. Любовь короля к его даме становится сильнее день ото дня. Это взрастит здесь неизлечимое зло, если Господь не вмешается в это дело Своей святой рукой“. Ниже я нашел еще одно место со смутным намеком на дату: «Бончани писал об этом все летние месяцы. У него всюду были уши, и агент герцога Тосканского пытался разгадать основное направление борьбы великих держав, постоянно имея при этом в виду, что Генрих стал самым могущественным королем христианского мира».
Я взял рукопись и вернулся в подвал. Бончани упомянул, что двор в то время находился в Нанте. Донесения эти были составлены летом 1598 года. Открыв том Дежардена, я нашел одно место из донесения от 10 июня. Бончани писал: «Ricordando che questo ? il pi? potente rе del Christianismo». Морштадт перевел эту фразу дословно. Я просмотрел донесения за июнь и июль. Не было ни одного письма, в котором речь не шла бы о растущей любви Генриха к герцогине. Фердинанд, очевидно, никогда не оставлял надежд к своей выгоде повлиять на матримониальные планы французского короля. Дипломатические отношения не прерывались ни на один день. Споры относительно Марселя были улажены 1 мая 1598 года. В последующие месяцы Бончани чаще, чем обычно, писал из Парижа, что бракосочетанию Марии с Генрихом препятствует лишь Габриэль. Еще осенью 1598 года он регулярно писал из столицы и рассматривал возможность заключения брака Марии и Наварры. Агент неустанно указывает на то, что об этом браке нельзя даже думать, пока король все больше и больше влюбляется в свою фаворитку. Ему представлялось безнадежным пытаться отвратить короля от его привязанности. Можно ли было себе представить, что Фердинанд ничего не знал о парижских событиях весны 1599 года? Мартовское обещание Генриха жениться на Габриэль. Приготовления к свадьбе. Внезапная смерть герцогини, ставшая для Фердинанда неожиданным даром небес. И все это происходило при полном неведении Флоренции?
Меня словно ударило электрическим током. Я вскочил из-за стола. Пробелы в тайной переписке! Я оставил на месте книгу и свои записи и бросился в читальный зал. Маленькая, никому не нужная книжка Болля лежала там, где я беспечно ее оставил. Торопливо открыл книгу и внезапно увидел нечитаемое факсимиле одного из писем. Подпись к факсимиле поразила меня как громом: расшифрованное нами с помощью личного шифра Великого герцога письмо Бончани от 17 марта 1599 года.
17 марта 1599 года? Значит, последнее донесение было отправлено вовсе не 2 декабря 1598 года? Я нетерпеливо перелистал страницы, но не выстроенные в систему, перепутанные абзацы исключали беглое чтение. В надежде найти указатель я открыл последние страницы, где вместо указателя нашел список писем и один абзац, который заставил меня бессильно откинуться на спинку стула:
«В своей сноске Дежарден утверждает следующее: „В своем последнем донесении от 2 декабря 1598 года отправитель еще раз указывает на неблагоприятные последствия, которые может иметь безумная любовь короля к Габриэль“. Согласно этому примечанию, до ноября 1599 года из Парижа не было ни одного донесения. Таким образом, в переписке образовался пробел длительностью от одиннадцати до двенадцати месяцев.
Благодаря нашим исследованиям мы сумели отыскать следующие шифрованные донесения за время от декабря 1598 года по май 1599-го, которые посвящены исключительно опасениям по поводу женитьбы короля на Габриэль д'Эстре».
Не веря своим глазам, я просмотрел список писем. 18 января 1599 года: Бончани из Парижа. Потом письмо от 31 января. Три письма в феврале. 9 марта отправлено сразу три донесения. В апреле донесений было пять. Одно из них отправлено 10 апреля, в день смерти Габриэль. Еще два письма было отправлено в мае. В послесловии Болль также объясняет, почему, по его мнению, Дежарден не включил эти письма в свое издание. В то время документы были только что переведены в архив Медичи во Флоренции. Огромный объем материалов заставил издателя заняться в первую очередь письмами известных личностей, а корреспонденция менее значительных людей печаталась выборочно. Кроме того, очень сложно было расшифровывать донесения.
Я перелистал книгу в обратном порядке до факсимильных репродукций, помещенных в начале книги, и всмотрелся в фотокопию письма от 17 марта. На черно-белой фотографии был виден ровно обрезанный по краям кусок пергамента, сверху донизу покрытый мельчайшими цифрами. В строках не было пробелов, а сами строки не разделялись абзацами.
Значит, донесения все же существовали, и нашел их именно Болль! Возбуждение, которое охватило тогда молодого историка от такой уникальной находки, сквозило в каждой строке его маленького стостраничного сочинения и выплескивалось теперь на меня. В глаза бросались бесчисленные опечатки и откровенные ошибки. Построение работы было абсолютно нелогичным, изложение довольно хаотичным. Создавалось впечатление, что автор боялся, что если он тотчас не напишет то, что пришло ему в голову, то эти ценнейшие мысли в следующее мгновение пропадут безвозвратно. Да, его поведение напоминало поведение неопытного сыщика, который наткнулся на чемодан, с верхом набитый вещественными доказательствами, и, охваченный трепетом и волнением от такой находки, хватает без разбора все, что первым попадается ему в руки, осматривает, описывает и не замечает, что изменение изначального порядка уменьшает действенность улик. Совершенно ошеломленный своей изумительной находкой, он поспешил раструбить о ней всему миру, но мир не услышал его клич, как не слышат люди жалкого лепета потрясенного свидетеля страшного преступления. Нет ничего удивительного в том, что ученый мир не обратил на Болля ни малейшего внимания. И разве не сказал Катценмайер, что эта тема уже сто лет никого не интересует?
Пораженный изумлением, я строчку за строчкой внимательно читал разбросанные в тексте донесения Бончани и слово в слово переписывал их в блокнот. Внезапно все обрело смысл. Все предположения, все несовпадения, открытые концы и ведущие в никуда следы сложились в одну осмысленную картину — картину, которая, в свою очередь, вела дальше, к холсту, который висел менее чем в пятистах метрах от меня, в укромном уголке замка, ворота которого навсегда захлопнулись накануне светлого воскресенья как для Габриэль д'Эстре, так и для неизвестного художника, которого, быть может, звали Виньяк.
Я не знаю, сколько часов я просидел в зале, с головой погрузившись в донесения Бончани и подгоняемый нарастающим и временами невыносимым напряжением. Когда я наконец поднял голову и оглянулся, зал почти опустел. Я собрал свои записи, сдал книги, получил требования и совершенно измотанный покинул библиотеку.
Не поднимая глаз, опустив голову, я шел по улицам. Проносились машины. Я не замечал неиссякаемого потока пешеходов, обходивших меня. Я пересек улицу Риволи и направился по ней на восток, по направлению к площади перед Лувром. Словно вечно стоявший здесь, возник передо мной силуэт церкви Сен-Жермен-л'Оксеруа. Я внимательно посмотрел на освещенный вечерним солнцем филигранный фасад и скользнул взглядом по соседним зданиям. Нет, эти дома были, несомненно, построены гораздо позднее. Деканат, где умирала Габриэль, давно исчез. Я пересек набережную Лувра и оперся грудью на парапет.
В некотором отдалении над Сеной горбатился мост Пон-Нёф, а на самом высоком месте Сите мне была смутно видна конная статуя Генриха IV. Именно там, в сотне метров от того места, где нашла свою смерть женщина, которую он хотел возвести на трон, навеки застыл в виде памятника Генрих Наваррский, самый популярный король Франции. Там сидит он теперь, естественно, на коне, больше солдат, нежели король, которому в тягость была его корона. Всадник стоит спиной к деканату и Лувру. Да, казалось, что после долгого раздумья он повернул коня не к деканату, а к своему городу, к своему королевству.
ШЕСТЬ
И кому, как не Кошинскому, должен был я рассказать конец этой истории? Сначала я хотел написать ему, но потом решил в конце его курса лечения нанести ему еще один краткий визит. Когда поезд пришел в Кель, я подумал, что четыре или пять лет назад Кашинский проделал тот же путь, с той только разницей, что я сделаю здесь пересадку, не заходя в архив издательства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55