Наконец вся группа подошла к столу короля и герцогини, и каждая танцовщица по отдельности показала королю свое искусство. В этом, по меркам французского двора, не было ничего особенного или необычного. Наварра щедро угощался, а взгляд его блуждал там, куда он не мог дотянуться рукой. Но когда закончила выступление предпоследняя танцовщица, короля словно подменили.
Весь зал затаил дыхание. К королю, грациозно танцуя, приблизилась индийская Афродита. Наварра на глазах превратился в юношу, никогда не видевшего женского тела. «Вот еще одна шлюха для короля», — прошептал кто-то возле меня. Я взглянул на герцогиню, но ее лицо не выразило ни малейшего волнения. Я спросил Беро, который стоял рядом со мной, кто эта девушка, и он в ответ шепнул мне, что это юная д'Антраг. Ее зовут Генриетта, но мне не стоит обращать на нее слишком большое внимание, старому льву просто бросают кусок свежего мяса, не более того. Балет сорвал бурные рукоплескания, и сам Наварра не погнушался щедро приласкать своих верных служанок. Я вряд ли сохранил бы в памяти такие подробности, если бы вскоре после этого не произошло событие, выставившее замечание Беро в совершенно неожиданном свете.
Шико, королевский шут, внезапно появился перед гостями с лютней, а за его спиной поставили семь картин, которые, однако, до поры до времени находились в чехлах. Шико ударил по струнам и запел. Я не мог разобрать слов, ибо не слишком бегло говорю на французском языке такого рода. Очевидно, однако, что он воспевал красоту женщин, прославлял их обольстительность, добродетели и то колдовство, с помощью которого они обретают власть над нами, мужчинами. После каждой строфы слуга снимал чехол с очередной картины. На одном полотне, словно в подтверждение песням Шико, был блистательный портрет знатной дамы за утренним туалетом. До меня не слишком полно дошел смысл этой игры, но гости банкета, и прежде всех сам король, получали от этого представления истинное удовольствие.
Постепенно в сюжетах представленных картин стали происходить интересные изменения. Шико воспел, насколько я мог понять его цветистый язык, страдания Актеона. На одном из полотен была запечатлена соответствующая сцена. Из ручья выходит Диана, а на заднем плане едет рыцарь, собаки которого рвут на части несчастного, уже превращенного в оленя Актеона. Когда открыли следующую картину, то на ней все мы увидели тот же сюжет. Только на месте Дианы была…
— …герцогиня де Бофор.
— Да, а рыцарь на заднем плане…
— …оказался самим Наваррой.
— Ты знаешь эти картины?
— Так же как собственную ладонь.
— Ну, тогда тебе, должно быть, известно и все дальнейшее. Шико запел о вечной любви, о супружеской верности, о счастье, которое приносят нам наши дети, и о целомудрии и добродетели. Шико украсил свое выступление множеством острот, которые не раз исторгали смех у всех присутствующих. Сняли очередной чехол, и гости увидели предпоследнюю картину, на которой была изображена знатная дама в ванне, окруженная двумя детьми, кормилицей и камеристкой, которая ставит на стол, расположенный на заднем плане картины, кувшин с водой.
— Великий Боже… это же картина из Шенонсо?
— Рядом с дамой блюдо с фруктами, и ее маленький сын…
— …стоя позади ванны, тянется ручонкой за яблоком. Не трудитесь. Я знаю эту картину лучше, чем вы вырезанные из груди сердца и легкие. Это был лишь пролог к моему первому портрету герцогини.
— Но на этом портрете ты, без сомнения, заменил лицо неизвестной дамы лицом герцогини, не так ли?
— Да, правда, я ввел и другие изменения, но это было самым важным.
— Значит, Шико думал, что на последней картине, которую предстояло открыть, будет изображена герцогиня в такой же позе, сидящая в ванне в окружении своих детей. — Баллерини на мгновение замолчал. Потом тихо засмеялся. — Бедный Шико. Как она его подвела. Вероятно, его едва не хватил удар, когда сняли последний чехол, и вместо вдохновляющей на добродетель и любовь Габриэль король увидел отвратительную шлюху. Картину едва успели открыть, как все буквально отпрянули. Герцогиня испустила громкий вскрик и бледная как смерть упала в кресло. Король гневно смотрел на Шико, лицо которого стыд и злость попеременно окрашивали то в красный, то в белый цвет. Казалось, он утратил не только дар речи, но и на какое-то время рассудок. Хорошая работа, Виньяк, если допустить, что ты никогда в жизни не видел эту д'Антраг.
— Кто вам это сказал?
— Не надо обладать богатой фантазией, чтобы угадать, что женщина, сидящая в ванне рядом с герцогиней, очень похожа на танцовщицу, околдовавшую короля.
Виньяк вперил во врача гипнотизирующий взгляд, но тот не дал сбить себя с толку и как ни в чем не бывало продолжил свой рассказ:
— Смысл картины прямо бросался в глаза. Смотрите сюда, говорит картина, шлюхи короля обмениваются воображаемыми обручальными кольцами, но король не женится ни на одной из них, поэтому на картине и не видно никакого кольца. Одна уже вскоре будет выведена из игры. Но следующая уже сидит наготове.
Художник побледнел. Вот, значит, как обстоят дела. Пот выступил у него на лбу.
— Проклятая змея. Она заплатит мне за это.
— Подожди и выслушай историю до конца. Наварра наклонился к герцогине, заставил ее подняться. По залу прокатилось общее беспокойство. Никто не знал, как поведет себя король. Шико, прижав руки к груди, подошел к королю и начал клясться, что никогда в жизни не видел этой картины. Но король уже не обращал на него никакого внимания. Он ласкал и целовал свою возлюбленную так, словно она всего лишь подавилась куском хлеба и ее надо немного утешить. Потом произошло нечто совершенно невообразимое.
Наварра поднялся во весь рост. В зале мгновенно наступила полная тишина. Все глаза были устремлены на Генриха. Он бросил взгляд на несчастного Шико, мельком посмотрел на картину, которую двое слуг уже собирались уложить в чехол и поскорее унести с глаз долой. Внезапно король начал смеяться. Зал наполнился его веселым, свободным, идущим из глубины души смехом. Через несколько мгновений хохотал уже весь зал. Сама герцогиня тоже, казалось, заразилась общим весельем, и черты ее лица заметно разгладились. Отсмеявшись, король произнес следующие слова: «Чудесный канун Великого поста, мой добрый Шико. Браво! Я благодарю вас за ваши песни, но особенно благодарит вас моя госпожа, которая вскоре станет и госпожой над всеми вами. Итак, слушайте все. После Белого воскресенья она станет моей супругой и королевой Франции». С этими словами он надел на палец Габриэль свое кольцо и выжидающе посмотрел на публику.
Собравшихся словно громом поразило. Секунду в зале стояла мертвая тишина. Тогда вскочил Шико и дрожащим голосом только что помилованного смертника закричал: «Да здравствует король! Да здравствует королева!» Этот клич подхватили, и те, кто думал совсем иначе, старались перекричать всех остальных.
Баллерини, отступив назад, внимательно посмотрел на Виньяка, который, плотно сжав губы, вперил невидящий взор в темноту ночи.
— Она заплатит мне за это, — прошептал он едва слышно. Баллерини озабоченно посмотрел на него.
— Значит, ты ничего не понял?
Виньяк обернулся, глаза его сверкнули гневом.
— Понять? Да, я все понял. Вы бы простили, если бы с вами обошлись так, как со мной? Мало того что мне закрыт доступ ко двору, хотя я ни разу там не был. Как должна ненавидеть меня герцогиня. Если она узнает, что это я написал ту злосчастную картину, то неужели не приложит все силы, чтобы примерно меня наказать? Я найду ее, чтобы все ей объяснить и назвать истинных виновников. Я пойду к королю, умолять его о прощении и милости…
— Виньяк! — резко осадил его Баллерини. — Ты, значит, действительно не понял, что обманут вовсе не ты? Король рассмеялся. Этот так чудесно разработанный план оказался для него, по сути, смехотворным. Смеясь, он пообещал герцогине королевскую корону. Разве это не дает тебе повод для раздумий?
Художник молчал. Чего хочет от него врач? Виньяк едва ли слышал его слова сквозь плотную пелену гнева, который становился с каждым мгновением все сильнее. Он вернется в Париж, да, он непременно должен это сделать. И он накажет эту Эрман. Кроме того, он должен найти Валерию, и если с ней что-то случилось, то он должен найти того, кто причинил ей зло. Что там еще говорит врач?
— Послушай меня, мой друг. Я многое видел в этой жизни. Я пережил войны и всеобщее помешательство, болезнь и горе. Я видел людей, которые сжигали младенцев, как ведьм, я видел, как судили и казнили животных за убийство. Я познал безумие и безрассудство во всех их формах и не в последнюю очередь среди людей моей профессии, которая так предрасполагает к помешательству и неверным заключениям. Но ни разу не приходилось мне видеть короля, обладающего такой силой духа, как ваш король. Поэтому прислушайся к тому, что я говорю тебе, так как ты имеешь полное право гневаться на тех, кто обманул тебя. Однако в своем гневе ты не видишь, что, так же как и враги герцогини де Бофор, ты борешься за воображаемое сокровище.
Ты хотел заручиться протекцией герцогини, веря в то, что этим добьешься от будущей королевы Франции почетного места при дворе. Ее враги использовали твое честолюбие и твой талант, чтобы вызвать явный скандал и таким образом воспрепятствовать нежелательному для них браку. Вы все оказались обманутыми. Ты, поскольку герцогине вряд ли понравится твоя картина, и враги герцогини, поскольку король сделал в точности обратное тому, чего они хотели достичь с помощью твоей картины. Но что в действительности сделал король? Наварра только посмеялся. Понял ли ты наконец?
Нет, Виньяк ничего не понял. Он и не хотел ничего понимать. Он хотел только одного — вернуться в Париж.
Баллерини похлопал его по плечу.
— Король смеялся, потому что для него не стоит вопрос о браке. Герцогиня Габриэль д'Эстре никогда не станет королевой Франции. Это было бы чистейшим безумием, и Наварра это знает. Знает это и герцогиня. Но они не могут признаться в этом, потому что между ними существует то, что не существует среди равных им: они любят друг друга.
Виньяк уронил голову на руки, словно она стала невыносимо тяжелой от последних слов врача. Что-то в душе Виньяка противилось речам Баллерини, но врач не дал сбить себя с толку.
— Поставь себя на его место. Она с ним восемь лет. Онадарит ему детей, в которых так остро нуждается королевство. Она финансирует его военные походы, а при необходимости закладывает свое имущество, чтобы дать ему возможность закончить войну, в то время как его законная жена, королева, сама выставляет против него войска. Мне нет нужды говорить, что в целом свете ни одна женщина не может сравниться с Габриэль своей красотой. Она — мягкосердечное и жизнерадостное создание. Ни злоба, ни черствость не омрачают ее открытый нрав. Так можно ли поставить в вину Наварре, что он так ей предан? Посмотри, однако, на тех, кого из политических соображений хотят положить к нему в постель. Испанская инфанта. Немецкие принцессы — одна безобразнее другой. И наконец, Медичи, эта купеческая племянница, набитая золотыми дукатами. Она должна взойти на трон и подарить Франции католических наследников, а прекрасная верная Габриэль со своими бастардами так и останется содержанкой? Он не может сделать в ее отношении такую низость. Это разобьет его сердце. Но, однако, он не имеет права и не смеет на ней жениться. Это будет означать крушение Франции, ибо кто станет управлять страной после смерти короля? Габриэль со своими сыновьями? То, что их убьют, это лишь вопрос часов, и старые партии вступят в схватку за корону. Сам Наварра сомневается, его ли это дети. Ты бредишь, Виньяк. Он никогда не женится на ней, никогда. Поэтому он и смеялся. Он просто не может позволить себе плакать.
Виньяк, слушая, тупо молчал. На его лице попеременно отражались то недоверие, то изумление. Потом он решительно покачал головой. Нет, это врач обманывает себя. Или он рассказывает все это для того, чтобы удержать от шага, который Виньяк в глубине души уже давно решил совершить. Нет, она заплатит за этот подлый удар. Он не может позволить, чтобы с ним обходились так низко.
Баллерини сделал знак, что хочет говорить еще, но Виньяк перебил его:
— Я достаточно долго вас слушал. Прошу вас, спуститесь вниз и скажите Вандервельде, что я еду с вами. Кроме того, я хочу поблагодарить вас за то, что вы уже второй раз предлагаете мне помощь, когда я нахожусь в тяжелом положении. Надеюсь, что когда-нибудь мне представится возможность отплатить вам тем же. Прошу вас, идите, я тотчас спущусь за вами.
Баллерини не стал возражать. Тем же вечером он отправился верхом обратно в Париж. Ранним утром, в серых предрассветных сумерках, за ним последовал Виньяк.
Недели, предшествовавшие Пасхе, он провел на всем готовом в доме Баллерини и ждал развязки событий. Пользуясь хорошими контактами Баллерини при дворе, Виньяк каждый день узнавал о последних придворных новостях. Святой Престол, кажется, всерьез принял просьбу Генриха, так как из Ватикана сообщили, что Папа уединился, чтобы испросить у Бога совета: дать ли королю Франции разрешение на развод. Рим строго соблюдал пост.
В Париже в напряженном ожидании назначенной даты царила подлинная лихорадка. В столицу начали прибывать первые депутации со всех концов Франции. В доме мадам де Сурди, расположенном в примыкавшем к Лувру деканате, было выставлено карминно-красное свадебное платье герцогини.
Прошло почти две недели, прежде чем Виньяк отважился выйти на улицу. Тщательно следя за тем, чтобы не привлекать к себе внимание, он бродил по городу, регулярно приходя на улицу Двух Ворот. В дом Перро он, однако, не заходил. Виньяк всегда останавливался на некотором удалении от дома и, каждый раз оставаясь незамеченным, убеждался в том, что ставни по-прежнему закрыты. Жизнь на улице шла своим чередом, и никто из местных обитателей не обращал на художника ни малейшего внимания.
Под влиянием настойчивых советов Баллерини он отказался от своего первоначального намерения обратиться к герцогине или даже самому королю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55