Нет, от него ждут ясных наблюдений. Конечно, король очень хитер и коварен. Чтобы это понять, не нужны никакие агенты. Но он, Бончани, умеет наблюдать и видеть то, чего не видят другие. Он взял новый лист. Что означает этот неторопливый брачный торг с Флоренцией? Чего хочет добиться этим Наварра? При дворе все знали, что король хочет возвести свою любовницу на трон. С другой стороны, эти двусмысленные авансы Марии. Ага, скорпион! Он хочет скорее получить развод с Маргаритой. Но Папа никогда не даст разрешения на развод, пока будет существовать опасность, что король женится на своей куртизанке. Бончани окунул перо в чернильницу и, не останавливаясь, написал:
«Король только делает вид, что хочет жениться на Марии Медичи, чтобы достичь аннулирования своего прошлого брака. Как только разрешение на развод будет получено, король тотчас женится на герцогине де Бофор. Откройте глаза и уши, поскольку нет никакого сомнения, что нам приходится иметь дело с весьма лукавыми личностями. От Виллеруа я слышал, что Ваше Превосходительство очень хорошо осведомлены об этих обстоятельствах, однако вы должны знать, что король, хочет он этого или нет, лукав не более, чем любой обыкновенный человек. Я был бы глубоко опечален, если бы вы оказались обманутыми, посему мне кажется необходимым, дабы расстроить такого рода планы, чтобы вы сообщили обо всем Его Святейшеству».
Немного подумав, он торопливо приписал: «Король написал Силлери, чтобы тот навел справки о состоянии здоровья принцессы Марии. Здесь ходят слухи, что она так толста, что вряд ли будет в состоянии иметь детей. Коннетабль просил меня ходатайствовать, чтобы вы, Ваше Превосходительство, прислали королю портрет принцессы».
Пока Бончани сидел на чердаке кардинала Гонди и писал депеши, двор пребывал в Нанте и пышно отмечал рождение Александра. Вскоре после этого в Анжере праздновали усмирение Меркера и бракосочетание Сезара и дочери покорившегося мятежника.
«Никто не может составить верной картины того, что здесь в действительности происходит. Королева Маргарита находится в заточении в замке Юссон, а счастливый король празднует в Нанте рождение второго сына, прижитого от фаворитки. Этой последней удалось заполучить руку единственной дочери герцога Мерксра для своего первенца, который, таким образом, становится наследником одного из самых могущественных домов королевства. Позволю себе заметить, что испанцы растеряны до того, что безучастно наблюдают за происходящим. В те же дни, словно для довершения всех этих мерзостей, король, сидя в Нанте, подписывает богопротивный эдикт».
Театр в голове Бончани мгновенно наполнился живыми сценами. Он представил себе, как Папа Климент VIII, рассвирепев, едва сдерживается, чтобы не обрушить на голову Наварры новое отлучение. Что вдруг нашло на этого новообращенного еретика? Чего он хочет? Религиозной свободы для протестантов? Теплых мест? Доступа к государственным должностям для еретиков? Гугенотских судей? Сейчас Бончани видит, как на бледные щеки короля Филиппа медленно возвращается краска, король видит, что его акции в Риме резко повышаются в цене. Наварра слишком много возомнил о себе, думает Мадрид. Так же думает и Бончани. Надо, однако, принять во внимание полную картину. Что делает император, кардинал Австрии? Что думает Англия? Как обстоят дела с наступлением турок на Венгрию?
Бончани начал холодно размышлять. Курия топает ногами, но, бранясь и злобствуя, вынуждена глотать Эдикт. Будут ли отныне европейские религиозные конфликты решаться в Париже? Насколько неуверенно чувствует себя Папа Климент VIII? Какой позор. Наварра принудил Испанию к заключению мира. Еще не высохли чернила Вервена. Да еще этот Эдикт! Гугеноты с политическими правами? Бончани писал об этом все летние месяцы. У него всюду были уши, и агент герцога Тосканского пытался разгадать основное направление борьбы великих держав, постоянно имея при этом в виду, что Генрих стал самым могущественным королем христианского мира. После Вервенского мира Генрих Наваррский превратился в сильнейшую фигуру европейской политики, и речь теперь, среди прочего, должна была идти о том, чтобы подобрать для него достойную спутницу.
В депешах Бончани подробно описывались и вспомогательные фигуры, коих можно было использовать ко благу общего дела. Естественные союзники — самые дешевые союзники. Ближайший из них — Рони. Нет сомнения, что этот черный протестантский ворон преследует ту же цель, что и он, Бончани, хотя, конечно, по совершенно иным мотивам. Тосканскому агенту рассказывали, какая сцена разыгралась между Рони и королем в садах Ренна в марте 1598 года. Король четыре раза приглашал своего всесильного министра на охоту, прежде чем набрался мужества назвать вещи своими именами. Каждый раз король говорил, что хочет обсудить с Рони важные дела, но только в четвертый раз он раскрыл свой замысел. Король подошел к своему лучшему слуге, как он всегда называл Рони, взял его за руку и заговорил:
— Давайте пройдемся наедине. Мне надо поговорить с вами о деле, которое давно мучит меня и по поводу которого я уже несколько раз звал вас с собой на охоту. Вы помните эти случаи? Но каждый раз меня отвлекало столько дел, что я не мог свободно говорить с вами на эту деликатную тему.
После этого Наварра стал живописать министру мрачную и безрадостную картину положения дел в унаследованном королевстве, о его жалком состоянии и о тех непомерных усилиях, которые ему, королю, предстоит приложить, чтобы окончательно освободить это королевство и привести его в порядок. Он описал трудности и опасности, которым подвергался, нападки всякого рода, кои ему пришлось перенести, чтобы стать королем-умиротворителем в глазах Франции и всей Европы. Потом он, однако, начал жаловаться на то, что все эти усилия окажутся напрасными, если у него не будет последователей и прямых наследников, особенно ввиду ожидаемых притязаний на трон со стороны его племянника принца Конде и других принцев крови. Его супруга, с которой он твердо намерен развестись, никогда не сможет забеременеть.
Потом Генрих перечислил всех возможных кандидаток, но в каждой из них нашел какой-либо изъян. Мадридская инфанта безобразна и кривобока. Правда, с этим он мог бы примириться, если бы мог одновременно с ней жениться на Нидерландах. Подошла бы ему и кузина Иоанна I, принцесса Арабелла Стюарт, если бы она могла стать наследницей английского престола, но королева Англии была далека от таких мыслей. Из других иноземных принцесс одни были гугенотки, другие — немецкие — горькие пьяницы. У Великого герцога Тосканского есть племянница, которая, должно быть, весьма хороша собой. Однако она происходит из довольно худородного дома, принадлежит купеческому семейству, будучи отпрыском выскочек, которые всего шестьдесят или восемьдесят лет назад были алчными и жадными провинциальными знаменитостями. Кроме того, она принадлежит к роду Екатерины Медичи, которая не делала Франции и лично ему, Генриху, ничего, кроме гадостей.
Потом он перешел к обсуждению французских принцесс. Ему нравилась племянница, мадемуазель де Гиз, но о ней ходили слухи, что она бессердечна и зла, а ему нужна женщина, у которой на уме любовь, а не головная боль. Оставались еще принцессы из захудалых домов — две из дома Мэнов, две из дома Омалей и три из дома Лонгвилей — и целая череда девиц еще более низкого происхождения. Но в любом случае, даже если они были ему по сердцу, оставался нерешенным один вопрос, который заставлял Генриха мучиться сомнениями.
«Кто может гарантировать мне, что кто-то из них сможет соответствовать трем непременным условиям, без которых ни одна женщина не сможет стать моей супругой? Именно, надо, чтобы она могла родить мне сыновей, чтобы она отличалась мягким и добродушным нравом и, наконец, чтобы она духовно была готова в случае моей смерти взять в свои руки судьбу государства и моих детей. Чтобы она обладала достаточным мужеством и здравым смыслом и могла ревностно следовать моему примеру. Подумайте сами, не знаете ли вы кого-нибудь, кто бы обладал всеми этими свойствами одновременно?»
Рони уже давно понял, куда клонит король, но не спешил это показывать. Он с большим удовольствием согласился бы гореть в аду, нежели избавить своего суверена от необходимости самому высказать чудовищную мысль.
«Я не знаю ни принцессы, ни простой женщины, которая могла бы соответствовать таким требованиям».
«Что бы вы в таком случае сказали, если бы я сам ее назвал?»
«Сир, я бы сказал, что вы, вероятно, знаете ее лучше, чем я, и, кроме того, она должна быть вдовой, чтобы вы точно знали, что она в состоянии иметь детей».
«Вот как? Вы так думаете? Если вы не знаете, кого назвать, то я сделаю это сам».
«Так, прошу вас, назовите ее, ибо мой разум отказывается заглядывать столь высоко».
Король резко повернулся к Рони и воскликнул:
«Ах, так вы хитрец? Я прекрасно вижу, чего вы хотите, разыгрывая из себя бесхитростного глупца. Ваша цель — вынудить меня самого произнести имя. Что ж, извольте, я это сделаю, ибо вам придется признать, что всеми тремя достоинствами обладает только одна женщина — моя возлюбленная».
Рони упрямо сжал губы.
Генрих, словно желая отмежеваться от собственных слов, добавил:
«Я не хотел этим сказать, что окончательно решил на ней жениться. Мне просто захотелось узнать, что вы думаете по поводу этой мысли, которая на днях пришла мне в голову за неимением других достойных кандидатур».
Рони хорошо видел пропасть, куда хотел увлечь его король. Маркиз знал, что Наварра задумал послать в Юссон посла, чтобы получить от Маргариты согласие на развод. Она непременно его даст. Разрешение вернуться из изгнания в Париж и прощение всех преступлений и прегрешений — это то, против чего она не сможет устоять. По праву Генрих мог предать ее суду и казни за государственную измену и нарушение супружеской верности. Однако Рони чувствовал, что король хочет услышать правду. Что ж, пусть он ее получит.
«Сир, вы только что говорили об опасностях, которые хотите отвести от Франции заключением этого брака. Если вы хотите, чтобы после вашего ухода из жизни королевство было вновь ввергнуто в войну и хаос, то я посоветую вам сделать то, что вы хотите. Можно, конечно, не считаться с всеобщим негодованием и возмущением, которое вызовет этот шаг. Но нельзя не принять во внимание придворные интриги и претензии, а они неизбежны, учитывая те многочисленные и необычные обстоятельства, при которых дети появились на свет. Смею ли я сказать, что ваше отцовство открыто подвергается сильному сомнению? Я не говорю о жуткой истории с неким аптекарем, которого якобы отравила госпожа де Бофор, потому что он диагностировал ей беременность в те времена, когда Ваше Величество еще не требовали от госпожи благосклонных услуг такого рода. Первый сын герцогини не сможет отрицать, что родился вследствие двойного нарушения супружеской верности. Второй, которого герцогиня только что родила, будет чувствовать себя обманутым, так как он, принимая во внимание тот факт, что госпожа де Бофор в это время покинула господина де Лианкура, родился вследствие простого нарушения супружеского долга. И что будет с другими детьми, которых герцогиня родит, когда вы уже будете повенчаны с ней? Только этих детей надо будет рассматривать как законных наследников вашего величества. Я прошу вас учесть все эти трудности, прежде чем я разовью дальше свою мысль по этому поводу».
«Неплохо, но вы говорили только о первом требовании и предпочли умолчать обо всем, что касается непосредственно моей возлюбленной».
Он разовьет дальше свою мысль. Ее можно развить и без него. Король знает своего Рони. Рука всегда на кошельке. Он может только считать. Если король возьмет в жены банкирскую племянницу из Флоренции, то Франции сразу же простят все долги.
Но достаточно о Рони. Бончани продолжал писать.
В поле его зрения появился следующий персонаж. Никола де Нефвиль, владетель Виллеруа. Родился в 1542 году в Париже, от своего тестя получил в 1567 году должность государственного секретаря. Позже присоединил к своим владениям Майенн, который потерял в 1593 году, когда положение Лиги стало бесперспективным. В 1594 году Генрих назначил его государственным секретарем по иностранным делам. Он часто выступал против Рони и даже самого короля, который всегда считал его тайным другом испанцев. Вообще казалось, что Генрих держит Виллеруа на должности государственного секретаря исключительно за его способности, нисколько не доверяя его верности.
Бончани еще раз обдумал указание, полученное из Флоренции.
«Мы хотим, чтобы вы втайне попытались достигнуть взаимопонимания с Виллеруа, для чего можете пообещать ему часть тех доходов, которые мы получаем от налога на соль. Это означает, что Виллеруа был бы в этом случае готов помогать восстановлению принцев в их прежних правах. Действуйте с глазу на глаз и в полном доверии к Виллеруа. Гонди и Дзаметта сообщают, что сделали ему щедрые подарки, чтобы получить назад свое имущество. Однако если вы боитесь смутить его такой бесцеремонностью, то госпожа де Бофор за ту же долю в солевых налогах позаботится об этом сама, особенно если вы поговорите с ней в присутствии мадам де Сурди».
Бончани тихонько свистнул сквозь зубы. Такие вот дела. Рони изо всех сил старается ради короля отобрать у герцога Фердинанда право аренды солевого налога. В то же самое время Габриэль носится с дерзкой идеей втайне сыграть на руку обездоленным вассалам Фердинанда в наивной вере, что таким образом ей удастся завести друзей во Флоренции, которые попросят Папу не препятствовать разводу короля. Герцога Савойского она заманила обещанием отдать ему Салуццо, если он сумеет склонить испанцев принять ее сторону в вопросе о разводе. Не так уж это глупо, подумал он и озабоченно покачал головой, удивляясь такой неуклюжей дипломатии. Виллеруа понимает, что надо надежно прикрыться, чтобы не оставить следов в таких опасных делах, что же касается Габриэль, то надо сделать небольшой намек на эту тему Рони, чтобы об этом наверняка узнал король.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55