— Святой Брендэн, вы знаете, плыл на запад много раз по пятьдесят дней и открыл Землю Молодых Людей, а перед ним там побывал ирландец. Я думаю, там, на западе, в океане полно островов, маленьких золотых островов под солнцем, где спят все герои и где все ирландцы найдут другого ирландца, который побывал там раньше. На западе они всегда говорят об островах Тир-на-ног или Ирландской Микле. Люди из Нормандии или Бискайи ничего об этом не знают, так они говорили. Вот и все, нет никакой истории и нет никакого конца.
— Конец может быть в том, что негодяй всегда найдет место, куда бежать, — сказал Сирбхолл.
— Нет, такого не может быть. Не зря говорится, что негодяй никогда не находит места, где бы остановиться, для негодяя вся земля, словно горящие уголья.
Он снова взялся за кусок дерева и стал вырезать ноги. Конэлл выбрался из груды спящих борзых и забрался под юбки Од, так что наружу торчала только его голова.
— Я иногда размышляю над этим, — сказала Од. Она подняла кусок полотна, над которым работала, и уставилась над своими коленями на Конэлла.
— Расскажи мне историю Ойсина, — сказал Эгон.
— Ты слышал ее тысячу раз.
— Она мне нравится, расскажи, — настаивал Эгон.
— В истории Ойсина тоже есть острова, — сказал Мюртах.
— Где ты слышал об этих островах? — спросил Сирбхолл. — Ты говорил, от датчан.
— Финнлэйт знает. Был тот человек, который приполз к нашим кострам, весь израненный, — почти сразу после Бегства — мы внесли его внутрь, надо быть нечеловеком, чтобы отказать в этом даже датчанину, если он ранен. Он рассказал мне кое-что. Я узнал что-то от датчанина-изгнанника, который брел из Дублина в Уэксфорд, опережая на два шага свою репутацию, все были против него. А еще больше от валлийца-арфиста, как я уже говорил вам.
— Я помню его, — сказал Финнлэйт, — этого раненого датчанина, Хэлфдэн было его имя.
— О, да! — сказала Од, — тот, у которого было такое сильное кровотечение, что он испачкал мои одеяла.
— Это были одеяла моей матери, это было до того, как ты и я поженились.
— Теперь это мои одеяла, и на них до сих пор заметны пятна крови.
— Мы храним здесь одеяла подолгу, — сказал Мюртах Сирбхоллу. — Нил, принеси мне мою арфу. Датчанин научил меня также датскому языку.
— Я не знал, что ты говоришь на нем.
— Не очень хорошо. А ты?
— О, совсем чуть-чуть.
Мюртах играл на арфе, пока Финнлэйт рассказывал историю Ойсина. Дождь в тот день шел непрестанно и весь последующий тоже, и все они рассказывали истории. Мюртах закончил куклу и теперь работал над вазой, которую обещал сделать для Од. Время от времени он рассказывал какую-нибудь сказку или отрывок из саги Кухулэйн.
Большинство историй рассказывал Финнлэйт. Никогда Мюртах не слышал, чтобы он говорил так много. Наклонившись вперед, протянув руки к огню, он выкладывал все истории, которые когда-либо слышал в своем собственном детстве, — о злых духах, эльфах и феях, об Ос Сайд и Туха да Дэнээн, о том, как Нера нашла диадему Дагды, как Энгус вытаскивал живых лягушек из своих ушей, он заставлял Мюртаха играть Кэтл-Роуд Кулэй, так что он, Финнлэйт, тоже мог рассказывать эту историю. Дети как завороженные смотрели на него, раскрыв рты, зримо видя то, что он рассказывал и хотел, чтобы они видели. Наконец, на третий день, он откинулся и сказал:
— Это все.
— Лучше всего ты рассказал историю о Сайд, — сказал Нил, — ты, должно быть, знаешь все истории, какие когда-либо кто-нибудь слышал.
— Я уже старый, — сказал Финнлэйт, — или, скажем даже, я очень стар, а старые люди знают куда больше историй, чем такие подростки, как Мюртах.
— Отец не подросток, — сказал Нил.
— О, может быть, по возрасту и нет, но он самый маленький мужчина, какого я когда-либо видел в наших семьях.
— Господи, — сказал Мюртах, — тебя послушать, так можно подумать, что я ниже этой скамейки.
— Ты слишком долго просидел на чердаке, — сказал Сирбхолл, — где не с кем было поговорить… Что это?
Мюртах встал:
— Кто-то стучит в ворота — я думал, что это ветер. — Он снял со стены свой лук. Сирбхолл вскочил, и они вместе вышли наружу.
— Возможно, это кто-то с нижней части долины, — сказал Мюртах. Часть клана имела там заграждение.
Флэнн и Мохон уже подошли к воротам, они крикнули:
— Тут несколько странников, они хотят войти, один из них оллум.
Сирбхолл засмеялся. Мюртах махнул рукой и крикнул:
— Пусть заходят.
Он спрятал свой лук под плащ, чтобы дождь не намочил его.
Трое мужчин на мокрых лошадях въехали в ворота. Флэнн и Мохон повели лошадей к сараю, а эти трое пошли по грязи к Мюртаху. Сирбхолл направился открыть дверь. Мюртах сказал:
— Добро пожаловать, заходите, и вы уже не чужаки. Чтоб я пропал, если это не Энгус О'Лочэйн.
— Ах, — сказал Энгус, — я надеялся поймать тебя вне дома, чтобы ты принял меня, как чужака, и укрыл на некоторое время.
Они обменялись рукопожатиями и вошли внутрь. Прежде чем закрыть дверь, Мюртах взглянул на небо:
— В тучах появились разрывы. Может быть дождь скоро прекратится.
— Или будет лить последующую неделю, или две, — сказал Энгус. — Найти тебя — это все равно, что поймать черную лошадь ночью в закрытом сарае.
Оллум высвобождался из необъятного плаща, с которого на всех брызгала грязная вода. Од достала для него сухую тунику и еще одну для Энгуса. Третий мужчина, слуга, ушел со стражами дома, которые пили и переговаривались в дальнем углу помещения.
— Ты искал меня? — сказал Мюртах. — Мы были друзьями, когда были детьми, и, мне кажется, я видел тебя на сборище у короля в Кэтхэйре. Но я никак не думал, что ты будешь меня так упорно искать. Или за этим стоит корона?
— О, и это тоже.
— Не начинай разговоры, пока человек не отогреется, — сказала Од, — вернее, оба. Садись сюда, Энгус.
— Ага, — сказал Энгус и взял аскуибх, который она дала ему. — Разумная женщина — это благодеяние для каждого мужчины.
— Ты знаешь Од. Она дочь Доннэчи. А разные пострелята и эльфы на полу — включая эту странного вида борзую между ними — принадлежат мне. И Финнлэйта ты тоже знаешь — отца моей матери. И Сирбхолла тоже знаешь, без сомнения.
— Убийца Датчан. Вблизи ты выглядишь моложе, я думал, ты немного постарше.
Сирбхолл и Энгус обменялись рукопожатиями.
— Иногда я хотел бы быть старше, — сказал Сирбхолл.
— Не стоит, будь, каким ты есть.
— Сирбхолл, Убийца Датчан? — сказал оллум. — Я слушал песни про тебя.
— Не пой их, — сказал Сирбхолл, — это приносит несчастье, или оллум так меня ненавидит?
Оллум улыбнулся — у него был длинный, тонкий рот, и улыбка растягивала его углы и делала рот еще тоньше.
— Это хорошие песни. Меня зовут Пэйдриг, я из Коннэута — я обучался с О'Хэртигэном.
— Да? — сказал Мюртах. — Я бы не думал, что он хороший наставник, настолько он ранимый.
Пэйдриг кивнул:
— Это верно.
Од дала ему чашку горячего питья, и он подлил себе еще.
— Но слушать его было наслаждение — ангелы никогда не играли так хорошо. Очень ранимый, да. Он играл как бы своими мыслями, словно они, его мысли, обладали руками. Вы никогда не слышали его?
— Нет. Но я разговаривал с людьми, которые слышали его.
— Это необычный способ, чтобы судить о человеке. Мюртах пожал плечами.
— Возможно. И это самая плохая манера обсуждать чьего-то учителя, это равно тому, что складывать песни о еще живущем человеке. Я никогда не слышал О'Флэйна, и я не оллум, но я могу сыграть изрядный кусок в его стиле. — Он повернулся к Энгусу: — Теперь будь внимателен — вилка опускается в котелок. Кто послал тебя ко мне?
Энгус снова улыбнулся:
— Верховный король.
— Да? А я думал, Мелсечлэйн.
— Нет. Верховный король хочет знать, что ты имел в виду той игрой на арфе в Кэтхэйре.
— Я имел в виду именно то, что я сказал. Почему он думает, что я на что-то намекал?
Энгус посмотрел на всех остальных. Мюртах наклонился вперед.
— Они могут слышать. То, что я делаю, может затруднить или облегчить их жизнь, поэтому они должны знать это.
— Он думает, что ты имел в виду, чтобы всех их подвесить на крючьях, словно мясные туши — своего рода вергельд!.
Мюртах рассмеялся:
— Нет. Там был… — он протянул ладонь и задумчиво пошевелил ею, — привкус того, что человек вроде меня мог бы воткнуть горячие иглы во многих великих и пристойных людей. Но они могли бы припомнить, кто вложил эти иглы в мои руки. Что я должен был бы делать с вергельдом? Я имел в виду покончить с этим, и я сделал это. Покончил с междоусобицей. Мне нравятся добрые вердикты. Это во мне сказывается сказочник.
Он взглянул на Финнлэйта и сказал Энгусу:
— Присаживайся.
Энгус обошел вокруг стола и сел. Его взгляд остановился на оллуме. Мюртах немного подвинул скамью и опустился на нее.
— Ты понимаешь, — сказал Энгус, — почему он послал меня. Мой клан единственный из всех, кроме ольстерцев, конечно, который не был тогда вовлечен. И мы провели ту зиму вместе в доме Мары. Я рад услышать, что ты имеешь в виду.
— Я сказал то, что имел в виду.
— Так мы все и подумали, но кое-кто…
— Мелсечлэйн.
— Не он. Кое-кто сказал, что в этом была слишком глубокая затаенная злоба…
— Затаенная злоба. О, Господи, ужель они думают, что я должен смазывать их всех медом? Они убили моего отца, они вырезали весь мой клан, весь, кроме трех или четырех семей. Ты возвращайся назад и скажи им, что я ненавижу их всех, но с этим покончено.
— Пока, — сказал Сирбхолл.
— Для блага всех, — Мюртах пристально посмотрел на Сирбхолла. — Существуют люди, которые… которые, я сомневаюсь, что мой брат их понимает. Я не думаю, что он вообще понимает все это.
Сирбхолл вскочил. Финнлэйт поймал его за пояс и силком осадил. Дождь проник через соломенную крышу и омочил их головы, от порыва ветра хлопнула дверь, какое-то мгновение все молчали.
— Мой брат молод, — сказал Мюртах, — он еще не знает, что есть разница в выборе между теми трудностями, которые испытывает человек, когда вступает во что-то и когда выбирается из этого.
Энгус перевел взгляд с него на Сирбхолла.
— А кто его осознает? Для нас — тех людей, ради которых я здесь, и меня — нет выбора. Выбор — это слово королей, даже если они находят трудным сказать его.
— Люди, которых ты ищешь здесь, это некий Кир мак Эода, и Кормак мак Догерти, и Шейн мак Махон?
— Меня послал Верховный король. Ладно, кто бы там ни послал меня, они — мы ждем кое-чего от тебя. Какой будет выбор?
— Пусть они ожидают. Это даст определенный привкус их скучным дням.
— Тут нет выбора, — сказал Сирбхолл. — Как говорит Энгус, это дело чести.
— Энгус никогда не говорил этого. Если в чем-то нет выбора, то какая же честь? Ты не только молод, но и глуп, если не видишь, что зреет в его уме, — Мюртах посмотрел на Энгуса.
— Я не обижусь на это, — тихо сказал Энгус.
— Он был твоим отцом, — тихо сказал Сирбхолл.
— Как великодушно с твоей стороны, — сказал Мюртах Энгусу. Он повернулся, подставив свое плечо Энгусу, и уставился на своего брата. — Я спорю с тобой, объясняю тебе. Я взял клятву, когда стал вождем О'Каллинэн, что, пока я буду главой, я не стану мстить сам.
— Финнлэйт сказал тебе, чтобы ты принял ее. Ты не должен был принимать ее — эту ничтожную, позорную клятву…
— Он говорил мне, что он должен сделать, — сказал Финнлэйт. — И я сказал ему, что думаю, что он прав. Кто я такой, чтобы давать советы вождям? Или ты, коль на то пошло?
Мюртах смягчил свой тон.
— Тут есть существенный момент, Сирбхолл. Я твой вождь. Перед Богом я отвечаю за тебя. Волк или дикий вепрь, когда враги окружают его со всех сторон, вправе ожидать, что его родственники и подчиненные поддержат его.
Его голос тут поднялся до крика, и он оборвал себя, успокаиваясь. Сирбхолл, освещаемый огнем из очага над его плечом, сейчас был больше похож на Эда, чем Мюртах когда-либо видел — особенно он запомнил эту посадку крупной головы.
— Ты слышал уже это, слышал и слышал, — сказал он, успокоившись, — и нет никакой надобности услышать это опять. Тебе, может быть, не нравится это, но, я говорю, ты должен принять это. Никакой мести не будет.
Лицо Сирбхолла было замкнуто перед ним. Слова исходили от его головы, от его плеч. Мюртах положил руку на свое лицо. Ревущий хохот Эда эхом отдавался в его голове. «Полу-Эд, вот кто ты», — снова и снова говорил он Мюртаху. «Маленькая половинка меня, — Эд прижал его к своей груди так, что у того все хрустнуло, и поднял вместе со стулом своей искалеченной рукой: — Мой сын». Мюртах взглянул на побледневшего Эгона, сидящего возле своей матери.
— Ты его помнишь, Сирбхолл? Вообще?
— Я знаю, что он был мой отец.
— Если бы он был мой отец… — начал Энгус, и Мюртах обернулся к нему и заставил замолчать взглядом.
— Ты его помнишь, — сказал Сирбхолл, — и в тебе нет возмущения?
— Заткнись, — сказал Эгон. Его звонкий голос перекрыл все остальные голоса. Он вскочил и в упор глядел на Сирбхолла: — Заткнись. Заткнись. Заткнись.
Мюртах перегнулся через стол и силой заставил Эгона сесть. Полулежа на столе, какое-то мгновение он смотрел в лицо Эгону. Наконец, он скользнул назад и сел.
— Будем снова возвращаться к этому? — сказал он. Он посмотрел на Энгуса, сидящего на своем месте, потом его глаза переместились на оллума за ним, с его длинными руками, лежащими на коленях. — Да. И вот компания, чтобы распространить это на всю Ирландию. Что именно, Сирбхолл, ты хотел бы, чтобы я сделал?
— Что? Убить их.
— Да? Убить их всех? Половина людей из тех, кто там был, сейчас мертвы, вторая половина — старики. Я должен идти между ними, задирать их длинные, седые бороды и одному за другим перерезать горла?
— Ты все переворачиваешь.
— Подумай об этом. Сколько еще мы должны вести междоусобицу с мак Махонами? Шесть поколений? Восемь? И кто вспомнит, из-за чего? Из-за украденной коровы, отказавшей женщины, тени, упавшей на очаг, пыли, занесенной на порог. Скольких людей мы убили? Столько же, сколько они. И ты хочешь снова начать все это?
— Вы были Бреон в утробе, — вскричал Сирбхолл и поднялся, — я не желаю слышать всего этого. Господи, ты заставил всех нас, стоя на коленях, молиться за долгое здравие клана мак Махон!
Мюртах перекрестился.
— Господи, смилуйся над ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25