Другие сидели недвижно. Мюртаха удивило его собственное спокойствие. В его коленях по-прежнему была слабость, но это все. Он натянул тетиву лука и посмотрел на дверь. Свет фонаря из той комнаты проникал сюда из щели. Он выбрал стрелу, поднял лук и быстро выстрелил, прежде чем его пальцы начали дрожать. Он опустил лук и высвободил тетивуnote 18.
Теперь все люди вокруг стола были уже на ногах и взирали на дверь. Один из них выругался себе под нос:
— Он поразил его через отверстие замка.
— Через щель, — поправил Мюртах. — Отверстие для замка слишком мало для наконечника стрелы.
Он взял арфу и пошел к главному месту и сел, держа лук на коленях.
— Бьорн, ты все еще хочешь мою песню?
Все остальные начали смеяться и бить ладонями по столу. Бьорн улыбнулся, не сжатыми губами, а так, как улыбаются маленькие дети.
— Я немного шире, чем эта щель, — сказал он, — если ты играешь на арфе так же хорошо, как на другом инструменте, то нет надобности в таких фокусах.
— Хорошо сказано, — заявил мужчина в плаще из серебристых лис.
— Я не играл на арфе с тех пор… с тех пор, как мой брат был убит. У меня нет желания умереть из-за того, что у меня не было практики.
Он сыграл на арфе музыкальную фразу, потом подтянул одну струну и сказал:
— У кого-нибудь из вас есть любимая песня?
— Сыграй то, что тебе самому нравится больше всего, — сказал Бьорн.
— Тогда вот песня о детстве Качулэйна — точнее, там три песни, первую исполняет Ферпос.
Первая была самая легкая из трех. В ней рассказывалось, как Качулэйн явился к Эвейн Мача в Ольстере и победил трижды по пятьдесят ребят Кончубэра в их играх, Качулэйну было только семь лет. Эта музыка походила на ритмы ирландского хоккея, что нравилось ему больше всего. Время от времени он произносил одну или две строчки, так что слушатели могли следить за тем, о чем рассказывала музыка.
Вторая история была более трудной — «Рассказ Кормака Корлонгэса». Кончубэр пошел в дом кузнеца Кулэйна и послал за Качулэйном, чтобы встретиться с ним там. Часть музыки была, как потрескивающий огонь, это напомнило ему Од, и на какой-то момент он почти запнулся. «Но Качулэйн пошел непредупрежденный к цепной собаке, которая охраняла собственность кузнеца. Мальчик пришел к дому кузнеца, и собака напала на него», — раскаты арфы и резкий лай заставили по крайней мере одного датчанина подпрыгнуть. «Но маленький мальчик убил чудовище, а в уплату кузнецу он стал цепной собакой кузнеца, пока тот смог найти другого. Поэтому его стали называть Качулэйн, Пес Кулэйна».
— Не могу поверить, что у тебя не было практики, — сказал Мелмордха, — никогда не слышал, чтобы ты играл так хорошо.
— Не перебивай, — сказал Мюртах. — Теперь песня Фьяча мак Фирэбы.
Качулэйн стал воином и ускакал с возничим Юбаром в оплот сыновей Нэхтена, о которых говорили, что число ныне живущих ольстерцев не превышает числа павших от их рук.
… Первое сражение было достаточно легким, но второе заняло больше времени, он должен был обращать внимание, чтобы его пальцы не цеплялись друг за друга. Он чувствовал, что подступает самая трудная часть, у него все напряглось внутри, но впервые в жизни он прошел через нее, не защемив струны. Третье сражение не представило трудностей, но в целом музыка была столь чудесной — диапазон и соревнующиеся интонации — что она захватила его, и он забывал читать строки стихов. В концовке высокий чистый голос мальчика Качулэйна вознесся, словно птица, рвущаяся к солнцу, вознесся над всей остальной музыкой и завис там, пока низкие голоса замолкали и наконец стихли. Когда он взглянул на датчан, то увидел, что их лица светились.
Он положил арфу на колени и взял чашу с вином. Некоторое время никто не говорил и не двигался, наконец Бьорн повернулся к мужчине в плаще из серебристых лис и сказал:
— Теперь я понимаю, почему ты хочешь быть королем ирландцев, Бродир.
— Ты голоден? — спросил Мелмордха.
Мюртах покачал головой. Он опустил чашу и подвинул ее слуге, чтобы тот наполнил, и снова поднял арфу. Люди в зале разговаривали, и под гул их голосов он сыграл несколько мелодий, которые привык играть для практики. Они все также ели и швыряли кости на пол собакам, которые дрались за них. Мелмордха нагнулся и показал, что хочет поговорить с Мюртахом, когда тот закончит.
— Да? — спросил Мюртах, отложив арфу.
— Ты всегда должен иметь при себе арфу.
— Нет. Есть множество вещей, которые ты делаешь лучше всего, если оставляешь их самих по себе.
— Ты имеешь в виду дело с Мелсечлэйном?
Мюртах издал три острых ноты на арфе, словно высокий смешок.
— Да.
— Я думаю, короли полагают, что нас прибудет больше, чем будет на самом деле.
— Это еще одно соображение.
Бьорн вдруг стал сердиться на что-то, теперь он наклонился вперед и ударил мужчину, стоящего перед ним через стол.
— Заткнись, я хочу послушать этого арфиста.
В зале немедленно наступила тишина. Бьорн снова сел, поглядывая вокруг себя. Он повернулся к Мюртаху и окликнул его:
— Сыграй что-нибудь.
Мюртах поднял брови. Мелмордха наклонился вперед.
— Покажи мне, что ты сделал в Кэтхэйре.
— Господи, ты хочешь, чтобы мне выпустили кровь из вен?
Он перестал пить вино, вытер рот и ухмыльнулся Бьорну. Он играл музыку Сайда, песни Хостинга, все со слезными нотками и взвизгиваниями, словно ветер в крыше. Один из датчан возле него затрепетал. Один из Лейнстера в дальнем конце стола, который, очевидно, понимал, что значит эта музыка, крикнул:
— О, Господи, ты пытаешься причинить нам мучения? Некоторые из датчан начали что-то говорить, и Бродир крикнул:
— Что это за музыка? — его голос был высоким и напряженным.
Мюртах ухмыльнулся. Мелмордха сказал:
— Это песня Кэойлтов — музыка, которую они играют, когда выступают в поход — Дикие Всадники. — Понизив голос, он сказал: — Не играй это, Мюртах, она бросает меня в дрожь.
— Да? Это лучше? — он сыграл песнь Дьердр, перед самой ее смертью. Каждая из нот дрожала на струне, полная высокого, невыносимого отчаяния.
— Нет, — закричал рыжеволосый датчанин. — Сыграй что-нибудь, от чего мы могли бы улыбнуться.
— Тогда обратись к своей матери. Она поцелуями сотрет твои слезы.
Человек вскочил, и Мюртах схватился за свой лук. Два других усадили датчанина обратно на скамью. Бьорн встал на ноги.
— Пусть он играет, вы — щенки, если дрожите от песни, то что станет с вами, когда придут ирландцы? Я убью вас всех, если вы вынудите его остановиться. — Он резко повернул голову к Мюртаху: — Сыграй ту дикую песню, мне она нравится.
Мюртах улыбнулся ему в смуглое, блестящее лицо:
— Да? Но с меня ее хватит, и я проголодался.
— Ну просто поиграй еще немного.
— Ладно, — он кивнул.
Бьорн сел, и Мюртах сыграл песню о сыне короля Моя, который встретил девушку в лиственном лесу. Вся песня было полна солнечного света, он сыграл ее дважды.
— Сыграй мне военную песню О'Каллинэнов, — сказал Мелмордха.
— Я не имею на это права.
— Сыграй в любом случае.
— Эта арфа не может сыграть ее. Это не моя вина, арфы. — Он согнул пальцы. — В любом случае, я голоден. Если бы я знал, что из-за этого проголодаюсь до смерти, я бы никогда не учился играть так хорошо.
Бьорн потянулся и столкнул с лавки человека, сидящего рядом с ним.
— Садись сюда, арфист. И отставь тот другой инструмент к стене.
Мюртах посмотрел на упавшего человека, который пытался подняться на ноги, и сел рядом с Бьорном.
— Нет нужды для всяких трюков, — сказал Бьорн.
— Осторожный человек во всем соблюдает предосторожности.
Бьорн улыбнулся своей детской улыбкой.
— Герой отвергает все предосторожности. Разве не так?
— Да, конечно. Но если я видел разверзнувшуюся подо мной пропасть, я должен был закричать и убежать.
— Однажды ты этого не сделал.
— Не говори мне об этом.
— Почему? Это был великий подвиг.
Мюртах пожал плечами и отрезал себе кусок мяса.
— И ты был достаточно герой, чтобы пустить стрелу в эту щель.
— Я могу сделать это во сне.
Бродир, стоя напротив, нагнулся вперед и сказал:
— Бьорн, между этими местами и Данией нет ни одного скромного человека, когда ты встретишь хоть одного, буду рад этому. Я как-то встретил твоего брата, арфист.
— И что ты о нем думаешь?
— После Бьорна я хотел бы скорее его иметь на своей стороне во время битвы, чем кого-нибудь другого. Немного медленно соображал, но в схватке бешеный. — Бледные глаза Бродира переместились на Бьорна. — Ты должен был ненавидеть его.
Бьорн пожал плечами.
— Они не называют меня Братом Волка, потому что обожают меня.
Бродир сбросил с плеч свой плащ. Его черные волосы были такими длинными, что он должен был собирать их под свой пояс.
— Этот парень пользовался мечом, словно кнутом. Я припоминаю, что он был даже выше меня, не так ли?
Мюртах кивнул.
— И у него были соответственно длинные руки. Его меч прямо-таки свистел, когда он взмахивал им. Мы никогда не дрались. — Бродир улыбнулся. — Я часто думал, как жалко, что мы никогда не дрались.
Бьорн сказал Мюртаху:
— Ешь, ты говорил, что очень голоден. — А Бродиру он сказал: — Ты помнишь, как Эйнар Хокссон вступал в бой? Говорили, что он был самый высокий человек со времен Рольфа Гангера. Я не встречал более высокого человека, он должен был пригнуться, чтобы сравняться со мной ростом.
Мюртах слушал его — они все чаще и чаще переходили на датский, и постепенно он перестал их понимать. Это было неожиданно странно — находиться в комнате, полной людей, тем более датчан.
Он вспомнил корабль и выждал, когда Бьорн перестал разговаривать с Бродиром, чтобы спросить его об этом.
— Вчера?
— Вчера и очень поздно, перед самым закатом.
— И к северу от Клиффс оф Хоут? Сегодня никто не приплыл. Если они достаточно сообразительны, они станут в отдалении и бросят якорь в море. Никто не может плыть к берегу, когда набегает прилив. Какое у них было носовое украшение?
— Я не мог его разглядеть как следует.
— Насколько большим был корабль?
— О, очень большой, но я не очень-то разбираюсь в кораблях.
Бьорн взглянул на Бродира.
— Кто-нибудь заметил «Галл'с Брайд»? Бродир засмеялся.
— Нет, но это мог быть он.
— «Галл'с Брайд» — это корабль моего брата, — сказал Бьорн, — один из них. Ладно, надежда всегда остается.
Бродир снова засмеялся.
После того, как он поел, Мюртах поиграл еще немного под гул их разговоров. Он думал об Од, Эгоне, других своих детях, и был удивлен, что остался спокоен. Арфы оказалось достаточно, подумал он.
Ярким утром он наблюдал за кораблями, поднимающимися вверх по реке, уже заполненной пришвартованными судами. Носовые украшения медленно проплывали через строй корпусов и останавливались, и он слышал, как с плеском погружались в воду якоря. Он почувствовал себя, как маленький мальчишка, срывающийся со своих подушек, чтобы увидеть марширующих мимо воинов, это возбуждало точно так же. Но он не мог сказать, было ли одно из трех вновь прибывших судов тем, которое он видел накануне.
Бьорн-Брат Волка подошел и встал рядом с ним.
— Это мой брат Эйнар, — сказал он, — Эйнар-Кровопуск. У нас будет славная боевая игра до того, как наступит отлив.
— Тогда я пойду. Я уже слышал о тебе и твоем брате.
— Да? Ты не хочешь остаться и посмотреть и приветствовать нас в надежде, что один из нас убьет другого? Они все так, ты знаешь. Как бы Эйнар и я… Нет, тебе не надо. Тебе следовало бы стать монахом.
— Ты не должен сражаться с ним, — сказал Мюртах, садясь на сваю.
— Конечно, буду. Иначе все будут ужасно разочарованы. Покачиваясь на невысоких волнах, к ним направлялась кожаная шлюпка. На корме сидел крупный, белокурый мужчина. Мюртах взглянул на Бьорна и увидел, что тот немного ерзает, его плечи слегка поеживались, лицо было почти скучающим.
Кожаная лодка коснулась берега, и мужчина выскочил на него. Мюртах видел, что уже собралась толпа, там, где песчаный берег позволял пристать. Эйнар преодолевал мелкие волны, его волосы и борода развевались, нос шелушился от солнца.
— Во всем мире, — сказал Эйнар, — так много людей, почему первый, кого я встречаю, всегда ты?
— Не утруждай себя глупыми вопросами, — сказал Бьорн. — Я должен был видеть тебя выходящим из воды немного дальше по берегу. Тут мое место, брат.
Эйнар огляделся. Его взгляд остановился на Мюртахе, и Мюртах почти вздрогнул.
— Очень забавные люди находятся рядом с тобой, — сказал Эйнар, — вот этот, например, похожий на чью-то старую носовую фигуру…
— Ты с кем собираешься сражаться, со мной или с арфистом? — Бьорн указал на берег. — Я сказал, что тебе следует высадиться где-нибудь в другом месте. Ты испачкаешь мой песок.
Металл звякнул о металл — Эйнар вытащил свой меч. Толпа загалдела. Бьорн немного шелохнулся, становясь поудобнее. Мюртах почувствовал, как напряглись мышцы его тела. Он соскочил со сваи, кинулся сквозь волны к кожаной шлюпке и столкнул ее в течение.
— Твоя лодка уплывает, викинг, — сказал он, — ты не собираешься поймать ее?
Вода билась о его бедра. Никто не засмеялся. Рот Бьорна немного скривился. Он пристально взирал на своего брата, его огромные руки вцепились в ремень.
— Хм-м… — сказал Эйнар. Он повернулся и пошел за лодкой, которую течение влекло вдоль берега. Он и его люди поймали ее и выволокли на берег немного подальше от Бьорна.
Бьорн сказал растерянно:
— Ты очень быстро соображаешь.
— Если ты собираешься сражаться, то, пожалуйста, делай это, когда меня не будет поблизости. А то меня от крови тошнит.
Бьорн рассмеялся, хлопнул его по спине и сказал:
— Пойдем наверх, на стену, посидим там и выпьем. Все равно больше нечего делать.
— Хорошо.
Они прошли через город, прихватив по пути кувшин медовухи. Мюртах сказал:
— Дублин разрушает покой в моих мыслях.
— Но это хорошо для твоей стрельбы и музицирования. Они взобрались на стену и пошли по ней в то место, где высокое дерево отбрасывало тень на широкое земляное укрепление. Бьорн сказал:
— Я искренне восхищен Дублином. Обычно я не люблю города. У нас на Южных Островах их нет, только хижины, прилепившиеся к холмам.
Он сделал глоток медовухи и передал кувшин Мюртаху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25