— Mio figlio, — начал он голосом усталого родителя, — я отдал вам всю жизнь. Я приехал сюда с пустыми руками. Сначала я продавал овощи с тележки. Знаешь, сколько можно заработать на продаже овощей с тележки?
Фабио нахмурился и процедил сквозь зубы так, что сигарета во рту почти не пошевелилась:
— Теперь у тебя магазин, папа. Теперь у тебя грузовик. Могу я взять грузовик ненадолго?
— Нехорошо, нехорошо, — во всю мочь прокричал отец.
В полном молчании сын и отец стояли друг против друга. Тяжело ступая, в комнату вошел Бруно. Он был тяжеловесный, медленно передвигающийся мужчина с такими же тяжеловесными мыслями в голове. Он говорил медленно, как будто мыслям нужно было много времени, чтобы прийти откуда-то издалека.
— Дай ему машину, папа. Пусть немного развлечется. Ему восемнадцать лет. Ему хочется немного поразвлечься.
— Развлечения, развлечения. В восемнадцать пора вырасти из развлечений. Какие у тебя развлечения, Бруно?
— Мы совсем разные, папа. Не запрещай ему развлекаться. Если ты ему будешь все запрещать, он станет совсем плохим.
— Плохим? Плохим?! Он уже и так плохой. Вылетел из школы. Целыми днями слоняется тут, лентяй. Это что, я его таким сделал?
— Ну, папа, — прошептала Мария Елена, наклоняясь к зеркалу.
— З-з-з-з-з-з, — тихонько гудел Дино, превратив машинку в самолет.
Прозвенел дверной колокольчик, прервав мучительный разговор. Папа Дей Санти бросился из комнаты, прошептав на ходу:
— Покупатель. Никаких разговоров, все за работу.
— Папа, — одно только слово, но каких усилий Фабио стоило выдавить его из себя.
— Никаких машин, — слова просвистели как пули, Папа Дей Санти даже не обернулся.
Фабио с размаху сел на стул и глубоко затянулся сигаретой. Мария Елена перед зеркалом пробовала новую прическу. Мама Дей Санти вслед за Бруно, тяжело ступая, направилась в магазин. Никто даже не взглянул на Фабио. Гарриет примостилась под окном и записала в блокнот:
ЭТОТ ФАБИО, МОЖЕТ, И ПЛОХОЙ, НО Я ЕГО НЕ ОСУЖДАЮ. Я БЫ НЕ ХОТЕЛА БЫТЬ ТАКОЙ, КАК БРУНО. БРУНО ПОХОЖ НА ЗДОРОВОГО ТУПОВАТОГО МЕДВЕДЯ.
КОГДА-ТО Я ДУМАЛА, ЧТО ХОЧУ БЫТЬ ФРАНКОЙ И ЖИТЬ В ЭТОЙ СЕМЬЕ. НО ФРАНКА СЛИШКОМ ТУПАЯ. ЕСЛИ БЫ Я БЫЛА ФРАНКОЙ, МНЕ БЫ БЫЛО СКУЧНО С САМОЙ СОБОЙ. НЕ ДУМАЮ, ЧТО ДЕНЬГИ ДЕЛАЮТ ЛЮДЕЙ ТАКИМИ ТУПЫМИ. ПРАВДА, Я НЕ СЛИШКОМ МНОГО ЗНАЮ О ТОМ, ПОЧЕМУ ЛЮДИ ТУПЫЕ. НАДО БЫ ПРО ЭТО УЗНАТЬ, А ТО ВДРУГ Я ТОЖЕ ТУПАЯ?
НА ЧТО ЭТО ПОХОЖЕ, КОГДА У ТЕБЯ ЕСТЬ БРАТЬЯ И СЕСТРЫ? С ОДНОЙ СТОРОНЫ, ЕСЛИ РОДИТЕЛИ СЕРДЯТСЯ, ТО НЕ ВСЕГДА НА ТЕБЯ. ИНОГДА ОНИ СЕРДЯТСЯ НА БРАТА, ТОГДА МОЖНО ПОСМЕЯТЬСЯ.
А КОГДА ВЫРАСТАЕШЬ ИЗ РАЗВЛЕЧЕНИЙ? НЕЛЬЗЯ ВЫРАСТИ ИЗ ТОГО, ЧТОБЫ БЫТЬ ШПИОНОМ. ХОТЯ, ЕСЛИ ТЕБЕ ПЯТЬДЕСЯТ, МОЖНО СВАЛИТЬСЯ С ПОЖАРНОЙ ЛЕСТНИЦЫ. ВПРОЧЕМ, МОЖНО ШПИОНИТЬ, НИКУДА НЕ ЗАЛЕЗАЯ.
Гарриет закрыла блокнот и на четвереньках поползла на задний двор, чтобы посмотреть, что делает Малыш Джо Карри. Он был разносчиком у Дей Санти и всегда делал одно и тоже. Он всегда ел. Не похоже было, чтобы у Дей Санти оставалась хоть какая-то прибыль, если посмотреть, как Джо ел.
Гарриет заглянула в окошко. Вместо того, чтобы работать, Джо сидел и уплетал огромный кусок сыра. Рядом с ним, готовые к употреблению, лежали два огурца, три помидора, буханка хлеба, пирог со сладкой начинкой, бутылка молока, громадный бутерброд с мясом, две банки — одна с солеными огурцами, другая с майонезом, четыре яблока и небольшой кусок копченой колбасы. Вытаращив глаза от изумления, Гарриет записала:
КОГДА Я СМОТРЮ НА НЕГО, Я ГОТОВА СЪЕСТЬ ТЫСЯЧУ БУТЕРБРОДОВ С ПОМИДОРАМИ.
Гарриет услышала тихие звуки, доносящиеся из проулка. Даже не глядя в ту сторону, она знала, что это такое, ведь она каждый день наблюдала одно и то же. Четверо тощих мальчишек на цыпочках пробрались к двери и тихонько постучали. Это были бедные дети в рваной и грязной одежде, с замызганными, будто ни разу в жизни не мытыми физиономиями. Старшему было лет семь, остальным четыре или пять.
Малыш Джо открыл дверь. Не произнося ни слова, он сунул им помидор, бутылку молока, кусок сыра, буханку хлеба, половинку копченой колбасы, половинку пирога и два яблока. Дети рассовали еду по карманам и, так и не произнеся ни слова, пустились бежать.
Малыш Джо вернулся к поглощению пищи. Гарриет, наблюдая эту сцену, чувствовала себя как-то странно. Она тихонько вздохнула, потом выбралась обратно на улицу и направилась к следующей цели.
Вечером перед ужином Гарриет лежала в ванне. Она была счастлива. Она сегодня на славу поработала. Гарриет прислушалась к звукам, доносившимся из комнаты. Оле-Голли разбирала ее одежду и насвистывала. Это был бодрый, весьма немелодичный свист, но Гарриет он нравился. Желтая краска на стенах ванной смотрелась чисто и весело. В ванной было тепло, и Гарриет чуть не уснула в горячей воде.
Внизу громко хлопнула входная дверь, и девочка услышала отцовский голос.
— Прохвосты, гады, первостатейные вонючки, — доносились сердитые крики. Судя по звукам, отец стремительно влетел в библиотеку. — Ты не поверишь, какая гнусность… ты не поверишь, когда я расскажу тебе об их невообразимом негодяйстве!
Тут раздался мягкий, успокаивающий голос матери, которая, ясное дело, усаживала его в кресло.
— Что случилось, дорогой? В чем дело?
— Та-та-та, они просто самые ужасные та-та-та. Я просто не мог поверить…
— Дорогой, вот, я приготовила тебе выпить.
Гарриет даже встала в ванной, стараясь получше расслышать, что происходит.
— Чем ты сегодня занималась, Гарриет?
Как некстати. Оле-Голли решила именно сейчас поговорить с ней. Гарриет сделала вид, будто не слышит вопроса.
— Этот та-та-та, он абсолютно законченный прохвост, вот что он такое, настоящая вонючка, я тебе скажу. Никогда не видел такого гада, как этот.
— Много записей сделала сегодня?
Гарриет пыталась сквозь голос Оле-Голли расслышать, что происходит внизу. Не может она хоть на минуточку замолчать?
— Дорогой, это так ужасно, просто невообразимо.
— Не знаю, что и делать. Они полностью профукали все. Похоже, это будет худшая программа сезона. Законченные прохвосты, вот они кто.
— Чем ты занята, Гарриет М. Велш, и почему ты стоишь в ванне? — Оле-Голли явно сердилась. — Садись сию минуту, и дай я тебе спину намылю. Посмотри на эти уши. Ты что, чернила в них лила?
— Нет, но они ужасно чешутся.
— Не обращай внимания на весь этот шум внизу, он ровным счетом ничего не значит.
— Но мне хочется знать, в чем дело.
— Ничего не случилось, просто у твоего отца очень напряженная работа.
— А что значит — напряженная работа?
— Ему не позволяют делать то, что хочется, а на то, что разрешают, не дают достаточно времени.
— Ага, — Гарриет пыталась осмыслить сказанное. Как это понять? — А у шпионов напряженная работа?
— О да, если их ловят.
— Меня еще никто не поймал.
— Пока не поймал.
— Оле-Голли, а ты когда-нибудь от нас уйдешь?
— Да. Когда ты будешь большая и перестанешь во мне нуждаться. Но не сию минуту. Хотя ты уже довольно-таки большая, — Оле-Голли критически осмотрела девочку.
После недолгого молчания Гарриет спросила:
— А у тебя есть друг, Оле-Голли?
— Есть, — ответила Оле-Голли и отвернулась.
— ЕСТЬ! — От этих слов Гарриет чуть не свалилась в обморок прямо в ванне.
— Да, есть, — с достоинством повторила Оле-Голли. — А теперь пора ужинать.
Еще немного помолчав, Гарриет опять задала вопрос:
— Правда, это антисанитарно, когда в доме куча кошек?
Оле-Голли посмотрела на нее с недоумением:
— Ну, я всегда думала, что кошки довольно чистые животные, но конечно, если их куча… А сколько их?
— Штук двадцать пять, кажется, но я не уверена. Они все время перебегают с места на место.
— Двадцать пять? Вот твое полотенце. А кто это с двадцатью пятью кошками?
— Так, один человек, — Гарриет обожала быть таинственной.
— Кто же?
— Так, один человек, — девочка загадочно улыбнулась.
Оле-Голли не стала настаивать. Она всегда говорила, что уважение к частной жизни очень важно, особенно для шпионов.
Кончив ужинать и забравшись в постель, Гарриет принялась думать о Гаррисоне Витерсе и его кошках. Гаррисон Витерс жил на Восемьдесят Второй улице на чердачном этаже ветхого домика из нескольких квартир. У него было две комнаты, одна для него, другая для кошек. В его комнате стояли кровать, кресло и большой стол, на котором он мастерил птичьи клетки. Целая стена комнаты была увешана инструментами. В другой комнате не было ничего, только кошки. На кухне — один стакан, чашка и двадцать шесть мисок.
Гарриет пришло в голову, что она не знает, ест ли он вместе с кошками или покупает себе другую еду? Завтра можно выяснить. Она за ним проследит, когда он пойдет за покупками. Постепенно она стала засыпать. Прямо перед тем, как заснуть, она стала размышлять о таинственном друге Оле-Голли.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
На следующий день, расправившись с печеньем и молоком, Гарриет направилась прямо к дому миссис Пламбер. Она знала, об опасности, но ее так разбирало любопытство, что она не могла отказаться от этой части маршрута. Подходя к нужному дому, она увидела Малыша Джо Карри, который разговаривал со служанкой. Девочка бочком подобралась прямо к ним, вынула мячик, который специально для таких случаев носила в кармане, и с невинным видом принялась стучать им об стенку.
Малыш Джо прислонился к двери. Он всегда казался усталым, когда не ел. Служанка была чем-то ужасно рассержена.
— У меня совершенно нет мелочи. Она ушла и ни копейки мне не оставила.
— Ну, а скоро она вернется? Я могу зайти еще раз.
— Кто знает. Если она идет в косметический салон, то может пропасть на весь день. Сам понимаешь, им там есть что с ней делать.
— Ну да, получила всю эту кучу денег и не платит. Все они такие — чем больше у них денег, тем меньше они платят, — заявив это, Джо отправился назад в магазин, чтобы хорошенечко подкрепиться.
Пока он проходил мимо, Гарриет невинно смотрела в другую сторону. Служанка вошла в дом. Гарриет прислонилась к пожарному гидранту и записала:
ИНТЕРЕСНО, ЧТО ОНИ ТАМ С НЕЙ ДЕЛАЮТ? ОДНАЖДЫ Я ВИДЕЛА ТАМ МАМУ С ГРЯЗЕВОЙ МАСКОЙ НА ЛИЦЕ. НИКОГДА НЕ ПОЗВОЛЮ ИМ ДЕЛАТЬ МНЕ ГРЯЗЕВУЮ МАСКУ.
Она захлопнула блокнот и направилась к Дей Санти. В магазине было полно народу. Все носились туда и сюда, даже Франка, которая обычно просто подпирала стенку. Малыш Джо еще не вернулся. «Похоже, — подумала Гарриет, — сегодня неподходящий для шпионства день». Она вычеркнула миссис Пламбер и Дей Санти из списка и направилась к Робинсонам, следующему пункту ее маршрута.
Мистер и миссис Робинсон жили в небольшом двухэтажном доме на Восемьдесят Восьмой улице. Оставаясь дома вдвоем, они никогда друг с другом не разговаривали. Гарриет любила наблюдать, как они принимают гостей. Ей становилось смешно всякий раз, когда они начинали расхваливать свой дом. Дело в том, что у мистера и миссис Робинсон была только одна проблема. Они считали себя совершенством.
Их гостиная, к счастью, находилась на первом этаже. Гарриет обычно пробиралась вокруг дома в садик и там, спрятавшись за ящиком, где хранились садовые инструменты, могла, никем не замеченная, вести наблюдение.
Мистер и миссис Робинсон, как обычно, сидели, уставившись в пространство. Они никогда не работали и, что еще хуже, никогда не читали. Они покупали всякие вещи, приносили их домой и звали гостей посмотреть на покупки. Кроме этого, они ровным счетом ничегошеньки не делали.
Прозвенел дверной звонок.
— Это они, — сказала миссис Робинсон.
Она медленно и раздумчиво встала, хотя было ясно, что она только и ждала этого звонка в дверь. Она критически посмотрела на мистера Робинсона, который одергивал жилет, и направилась к двери.
— Добро пожаловать, Джек, Марта, я так рада вас видеть. Сколько лет, сколько зим. Вы давно в городе?
— Ну, мы…
— Пока вы еще не прошли дальше, посмотри, Марта, какой прекрасный линолеум я недавно положила. Правда, превосходный?
— Да, он…
— А этот комодик в углу, только посмотри — просто находка.
— Да, он…
Мистер Робинсон встал:
— Привет, Джек.
— А, привет, старина. Долгонько…
— Да, Джек, хочу тебе показать коллекцию пистолетов. Ты еще не видел двух моих последних приобретений. Вот здесь… — и они исчезли из виду.
— Марта, пойди сюда, ты должна посмотреть… Положи пальто и сумочку сюда, это самое подходящее место, багажный сундук восемнадцатого века. Правда, божественный?
— Ну да…
— Смотри, смотри, правда, этот сад — само совершенство, лучше не бывает?
— О да, ах…
— Знаешь, Марта, наша жизнь — просто совершенство…
— Но у вас же нет детей, Грейс.
— Ну нет, но, честно говоря, все просто великолепно…
Гарриет, которой пришлось скрючиться, когда они выглянули из окна, теперь согнулась пополам от смеха. Успокоившись, она вытащила блокнот.
ОЛЕ-ГОЛЛИ КАК-ТО РАЗ СКАЗАЛА, ЧТО НЕКОТОРЫЕ ДУМАЮТ, БУДТО ОНИ САМО СОВЕРШЕНСТВО. ПОСМОТРЕЛА БЫ ОНА НА ЭТИХ ДВУХ. ЕСЛИ БЫ У НИХ БЫЛ РЕБЕНОЧЕК, ОН БЫ И ТО НАД НИМИ СМЕЯЛСЯ. ТАК ЧТО ХОРОШО, ЧТО У НИХ НЕТ ДЕТЕЙ. КРОМЕ ТОГО, ЕСЛИ РЕБЕНОК БЫЛ БЫ НЕ САМО СОВЕРШЕНСТВО, ОНИ БЫ МОГЛИ ЕГО УБИТЬ. Я РАДА, ЧТО Я НЕ САМО СОВЕРШЕНСТВО, — ЭТО БЫЛО БЫ СМЕРТЕЛЬНО СКУЧНО. КРОМЕ ТОГО, ЕСЛИ ОНИ ТАК ХОРОШИ, ТО ЧЕГО ОНИ СИДЯТ ЦЕЛЫМИ ДНЯМИ, УСТАВИВШИСЬ В ОДНУ ТОЧКУ? МОЖЕТ БЫТЬ, ОНИ СУМАСШЕДШИЕ И ДАЖЕ САМИ ЭТОГО НЕ ЗНАЮТ.
Она направилась к дому Гаррисона Витерса. Ей нравилось наблюдать, как он мастерит птичьи клетки, но еще больше ей хотелось оказаться на наблюдательном пункте, когда его поймают. Поскольку у него было слишком много кошек, городской отдел здравоохранения все время пытался его поймать, но он очень умело избегал всех ловушек. Когда кто-то звонил в дверь, он смотрел в окно и проверял, и если на звонившем была шляпа, никогда не открывал. Все, работавшие в отделе здравоохранения, носили шляпы, а никто из знакомых Гаррисона Витерса шляп не носил.
Гарриет забралась на последний этаж, оттуда по лестнице на крышу дома. Теперь она могла подглядывать через чердачное окошко, там, где краска облупилась. Она была уверена, что ее невозможно заметить изнутри.
Она взглянула вниз и тут вспомнила, что собиралась подглядеть за ним в магазине, чтобы проверить, питается ли он кошачьей едой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24