— Толстое лицо задвигалось в приветливой улыбке, обнажив беззубые десны, и она разразилась пронзительным раскатистым смехом.
Гарриет и Спорти так и стояли, разинув рты от изумления. Толстая дама возвышалась горой, руки в боки, цветастое ситцевое платье и огромная мешковатая кофта. Наверно, самая большая кофта в мире, пришло в голову Гарриет, и башмаки, наверно, самые здоровые. Удивительные башмаки. Длиннющие, черные, разношенные башмаки на шнурках, высокие, до середины икры, они с трудом сходились на толстых лодыжках, где из-под переплетенных шнурков виднелись белые носки. У Гарриет просто руки зачесались описать все это в блокноте.
— Откуда-тка ты взяла таких мальцов? — могучий голос разнесся по всему двору. — Это что, девчонка Велшей? А это ее братишка?
Спорти хихикнул.
— Нет, он мой муж, — прокричала в ответ Гарриет.
Оле-Голли повернулась к ней и мрачно сказала:
— Не воображай о себе слишком много, девочка, не так уж это остроумно.
Толстуха засмеялась, лицо ее снова задвигалось. Гарриет подумалось, что оно похоже на тесто, из которого сейчас испекут большой круглый каравай. Ей хотелось поделиться своими наблюдениями со Спорти, но Оле-Голли уже вела всех в дом. Им пришлось протискиваться мимо толстого живота хозяйки, которая довольно-таки глупо продолжала стоять в дверях.
Оле-Голли направилась прямо к плите и зажгла конфорку под чайником. Потом повернулась к детям и очень по-деловому представила:
— Это моя мать, миссис Голли. Мама — можешь уже закрыть дверь, мама. Это Гарриет Велш.
— Гарриет М. Велш, — поправила девочка.
— Ты прекрасно знаешь, что у тебя нет второго имени, но если тебе так угодно, Гарриет М. Велш. А это Спорти. Как твоя фамилия, Спорти?
— Рок. Саймон Рок.
— Саймон, Саймон, ха-ха-ха, — пропела Гарриет, которой вдруг захотелось сказать какую-нибудь гадость.
— Нечего над чужим именем насмехаться, — повернулась к девочке Оле-Голли. В такие минуты Гарриет всегда знала, что та имеет в виду.
— Я больше не буду, — быстро сказала она.
— Так-то лучше, — Оле-Голли снова улыбнулась. — Теперь пора попить чайку.
— Ну до чего же она миленькая! — Гарриет поняла, что миссис Голли еще не переварила знакомство. Она по-прежнему возвышалась горой, руки-окорока опущены по бокам огромного тела.
— Садись, мама, — мягко сказала Оле-Голли, и миссис Голли села.
Гарриет и Спорти переглянулись. Одна и та же мысль пришла им в голову одновременно. Эта толстая леди не слишком сообразительна.
Миссис Голли села слева от Гарриет. Она склонилась над девочкой и заглянула ей прямо в лицо. Гарриет показалось, что она в зоопарке.
— Ну, Гарриет, оглядись кругом, — сурово сказала Оле-Голли, разливая чай. — Я тебя сюда привела, потому что ты никогда еще не видела такого жилья. Видела ли ты когда-нибудь дом, где только одна кровать, один стол, четыре стула и ванна на кухне?
Гарриет пришлось отодвинуть стул в надежде что-нибудь увидеть. Загораживая полкомнаты, миссис Голли склонялась над девочкой, продолжая ее разглядывать. Комната и впрямь была очень странная. Маленький обветшалый коврик лежал у плиты. «У Гаррисона Витерса тоже только одна комната», — подумала про себя Гарриет. Но промолчала, поскольку ей не хотелось, чтобы Оле-Голли знала, что она подглядывает за Гаррисоном Витерсом через чердачное окошко.
— Не думаю, что ты такое видела, — продолжала Оле-Голли. — Хорошенько оглядись вокруг. И пейте чай, дети. Можете добавить молока и сахара, если я мало положила.
— Я не пью чая, — застенчиво пробормотал Спорти.
— Что ты такое говоришь? — Оле-Голли уставилась на мальчика.
— Я говорю, что никогда не пью чая.
— Ты хочешь сказать, что никогда не пробовал чая?
— Нет, — слегка испуганно пробормотал Спорти.
Гарриет взглянула на Оле-Голли. На лице у няни появилось то особое выражение, которое означало, что сейчас последует цитата.
— «При известных обстоятельствах нет ничего приятнее часа, посвященного церемонии, именуемой английским вечерним чаепитием», — твердо и вместе с тем раздумчиво произнесла Оле-Голли, а затем, удовлетворенно откинувшись на спинку стула, снова взглянула на Спорти. Тот ответил ей непонимающим взглядом.
— Генри Джеймс, 1843-1916, — сказала она. — «Женский портрет».
— А что это? — мальчик повернулся к Гарриет.
— Роман, дурачок, — ответила девочка.
— А, такие, как папа пишет, — Спорти полностью потерял интерес к сказанному.
— Дочурка-то моя страсть какая умная, — пробормотала миссис Голли, продолжая разглядывать Гарриет.
— Смотри, Гарриет, — начала Оле-Голли, — вот женщина, которая в жизни никем и ничем не интересовалась, ни одной книгой, ни учебой, ничем другим. Всю жизнь живет в этой комнате, ест, спит и ждет смерти.
Гарриет в ужасе уставилась на миссис Голли. Что это Оле-Голли такое говорит? Сейчас миссис Голли рассердится. Но миссис Голли продолжала с весьма довольным видом разглядывать девочку. «Наверно, — подумала Гарриет, — она забывает даже голову повернуть, пока ей про это не напомнят».
— Попробуй, Спорти, это вкусно, — быстро начала Гарриет в попытке сменить тему.
— Неплохо, — тихо пробормотал Спорти, глотнув чай.
— Все надо попробовать, Спорти, по крайней мере, один раз, — произнесла Оле-Голли, но было видно, что ее мысли заняты чем-то другим. Гарриет с любопытством взглянула на нее. Оле-Голли ведет себя так странно. Она… она что, сердится? Нет, не сердится. Похоже, она расстроена. Гарриет сообразила, что первый раз в жизни видит Оле-Голли расстроенной. Она даже не знала, что та умеет расстраиваться.
Как будто подумав о том же самом, Оле-Голли внезапно покачала головой и выпрямилась на стуле.
— Ну, что, — весело сказала она, — думаю, с вас достаточно чая и впечатлений на один день. Похоже, нам пора отправляться домой.
Тут случилось что-то совершенно необыкновенное. Миссис Голли тяжело встала и швырнула чашку на пол.
— Опять уходишь! Опять уходишь, — завопила она.
— Ну-ну, мама, — успокаивающе произнесла Оле-Голли.
Миссис Голли топала по комнате, как огромная кукла. Она напоминала Гарриет громадный воздушный шар в форме человеческой фигуры, дергающийся на веревке. Спорти хихикал. Гарриет тоже хотелось расхохотаться, но она не была уверена, что стоит.
Миссис Голли рванулась куда-то.
— Всегда приходишь, только чтобы снова уйти. Опять уходишь. Думала, на этот раз ты навсегда пришла!
— Ну-ну, мама, — повторила Оле-Голли, встала, подошла к матери, крепко нажала на трясущееся плечо и мягким голосом сказала: — Мама, ты же знаешь, что я снова приду на следующей неделе.
— Ну да, конечно, — миссис Голли немедленно перестала дергаться и широко улыбнулась детям.
— Ну и дела, — прошептал Спорти.
Гарриет глядела, как завороженная. Тут Оле-Голли скомандовала надевать куртки, и вот они снова на улице, машут на прощанье развеселившейся миссис Голли.
— Ну и дела, — вот и все, что Спорти мог сказать.
Гарриет не могла дождаться, когда вернется домой и начнет все записывать в блокнот.
Оле-Голли сурово глядела прямо перед собой. Лицо ее ничегошеньки не выражало.


ГЛАВА ВТОРАЯ
Перед тем, как лечь спать, Гарриет достала блокнот. Ей надо было о многом подумать. Завтра начинаются занятия в школе. Завтра придется кучу всего записывать — все, что случилось с друзьями за лето. Значит, сейчас надо подумать о миссис Голли.
МНЕ КАЖЕТСЯ, ЧТО ОЛЕ-ГОЛЛИ РАССТРАИВАЕТСЯ, КОГДА ВИДИТ МИССИС ГОЛЛИ. МОЯ МАМА НЕ ТАКАЯ УМНАЯ, КАК ОЛЕ-ГОЛЛИ, НО ОНА КУДА УМНЕЙ, ЧЕМ МИССИС ГОЛЛИ. НЕ ХОТЕЛОСЬ БЫ МНЕ, ЧТОБЫ МОЯ МАМА БЫЛА ТАКАЯ ЖЕ ИДИОТКА. НЕ ДУМАЮ, ЧТО КО МНЕ БУДУТ ХОРОШО ОТНОСИТЬСЯ, ЕСЛИ У МЕНЯ МАМА ТАКАЯ ИДИОТКА. НАВЕРНО, СТОИТ НАПИСАТЬ РАССКАЗ О ТОМ, КАК МИССИС ГОЛЛИ ПОПАЛА ПОД ГРУЗОВИК. НО ОНА ТАКАЯ ТОЛСТАЯ. ДАЖЕ НЕ ЗНАЮ, НЕ СЛУЧИТСЯ ЛИ ЧТО С ГРУЗОВИКОМ. ЭТО НАДО ЕЩЕ ОБДУМАТЬ. НЕ ХОТЕЛОСЬ БЫ МНЕ БЫТЬ ТАКОЙ, КАК МИССИС ГОЛЛИ, НО УЖАСНО ИНТЕРЕСНО, ЧТО У НЕЕ В ГОЛОВЕ ПРОИСХОДИТ.
Гарриет положила блокнот и побежала в комнату к Оле-Голли, чтобы поцеловать ее на ночь. Оле-Голли сидела в кресле-качалке и читала при свете настольной лампы. Гарриет влетела в комнату и бросилась прямо на узкую кровать, покрытую огромным желтым пледом. Все в этой комнате было желтым, начиная со стен и кончая хризантемами в вазе. Оле-Голли, как она сама говорила, была без ума от желтого.
— Убери ноги с кровати, — скомандовала, даже не глядя, Оле-Голли.
— О чем твоя мама думает? — спросила девочка.
— Не знаю, — задумчиво ответила няня, продолжая глядеть в книгу. — Год за годом задаю себе этот вопрос.
— Что ты читаешь?
— Достоевского.
— А это что? — нарочито противным тоном спросила Гарриет.
— А ну, послушай, — на лице няни появилось знакомое выражение, обещавшее цитату. — «Любите всё создание Божие, и целое, и каждую песчинку, каждый листик, каждый луч Божий любите. Любите животных, любите растения, любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь и тайну Божию постигнешь в вещах. Постигнешь однажды и уже неустанно начнешь ее познавать все далее и более, на всяк день. И полюбишь наконец весь мир уже всецелою, всемирною любовью».
— А что это значит, — после минутного молчания задала вопрос Гарриет. — Как ты думаешь, что это значит?
— Ну, если ты любишь все, тогда… тогда — наверно, ты тогда знаешь все, тогда… это как… ну, ты любишь все еще больше. Я не знаю. Ну, это такое вот… — Оле-Голли с нежностью посмотрела на девочку, если только представить себе, что лицо, словно вырезанное из дуба, может выражать нежность.
— Хочу знать все, все на свете, — вдруг завопила Гарриет, откидываясь на спину и раскачиваясь на пружинном матрасе. — Все на свете, все на свете, все на свете. Хочу быть шпионкой и все знать.
— Что проку знать все на свете, если ты не знаешь, что с этим делать. А ну, убирайся с моей кровати. Пора спать, мисс Гарриет, шпионка, — с этими словами Оле-Голли встала и потянула Гарриет за ухо.
— Ой-ой-ой, — вопила Гарриет, пока ее таким образом выдворяли из комнаты, хотя на самом деле ей нисколечко не было больно.
— А ну, марш в постель.
— А мама с папой скоро придут? Успеют меня перед сном поцеловать?
— Нет, они пошли в гости, — ответила Оле-Голли, укладывая девочку в постель. — Ты их увидишь утром за завтраком. А теперь спать, чтоб в одно мгновение…
— Ха-ха-ха, — расхохоталась Гарриет, — мгновенный сон.
— Еще одно слово… Ты же завтра в школу идешь, — Оле-Голли наклонилась и крепко щелкнула Гарриет по лбу. Она никогда не целовала девочку, что Гарриет вполне устраивало, потому что она ненавидела все эти поцелуи. Няня выключила свет. Гарриет было слышно, как она вернулась в комнату, взяла книгу и снова уселась в кресло-качалку. Тогда девочка приступила к тому, что всегда делала, когда предполагалось, что она спит, — достала карманный фонарик, книгу и уютно устроилась читать под одеялом, пока Оле-Голли, тоже как всегда, не пришла и не забрала фонарик.
Наутро миссис Велш спросила:
— Хочешь попробовать бутерброд с ветчиной? Или с сырным салатом? С ореховой пастой? — Мама глядела на Гарриет вопросительно, а стоящая рядом кухарка с большим неудовольствием.
— С помидором, — не отрываясь от книги, которую читала за завтраком, ответила девочка.
— Перестань читать за столом, — Гарриет положила книгу. — Послушай, Гарриет, ты носишь бутерброды с помидором в школу каждый день, вот уже пять лет. Тебе не надоело?
— Нисколечко.
— Как насчет сыра с оливками?
Гарриет подняла голову. Кухарка в отчаянье всплеснула руками:
— С колбасой? С холодным мясом? С огурцом?
— С помидором.
Миссис Велш пожала плечами и безнадежно глянула на кухарку.
— Ну, прямо как пьяница — все одно, — ухмыльнулась та.
Миссис Велш потянулась к чашке кофе.
— Рада, что снова в школу?
— Не то, чтобы очень.
Мистер Велш отложил газету и поглядел на дочь.
— Любишь школу?
— Нет, — ответила Гарриет.
— Я свою всегда ненавидел, — мистер Велш снова скрылся за газетой.
— Дорогой, ты не должен так говорить. Я свою более или менее любила, по крайней мере, когда мне было одиннадцать, — миссис Велш взглянула, словно ожидая ответа, на дочь.
Гарриет не знала, что ответить, поскольку не была уверена, нравится ей школа или нет.
— Пей молоко, — сказала миссис Велш. Девочка всегда ждала того момента, когда мама произнесет эти слова. Как бы ей ни хотелось пить, было как-то приятнее, если мама напоминала о молоке. Она выпила молоко, задумчиво вытерла рот и встала из-за стола. Оле-Голли вошла в столовую.
— Что нужно сказать, когда встаешь из-за стола? — рассеянно напомнила миссис Велш.
— Спасибо, — ответила девочка.
— Хорошие манеры весьма важны, особенно по утрам, — пробормотала Оле-Голли, направляясь на кухню.
Гарриет помчалась в свою комнату. — Я иду в шестой класс, — закричала она, просто чтобы не было скучно одной в комнате, потом схватила блокнот, хлопнула дверью и помчалась вниз. — Пока, пока, — завопила она, будто собираясь в Африку, и громко хлопнула входной дверью.
Школа имени Элеонор Грегори была названа в честь некой мисс Элеонор Грегори, потому что та основала ее еще в начале века. Находилась школа на Ист-Эндском проспекте, всего в нескольких кварталах от дома, наискосок от небольшого парка. Гарриет весело бежала по улице, прижимая блокнот к животу.
Прямо перед школьным крыльцом толпилась небольшая группка детей. Часть школьников стояла поблизости на тротуаре. Дети были всех возрастов и размеров, преимущественно девочки, потому что это была школа для девочек. Мальчики могли там учиться только до седьмого класса, а потом им нужно было переходить в другую школу. Гарриет подумала, что это последний год, когда они ходят в школу вместе со Спорти. Остальные мальчики ее не волновали. Меньше всего ее волновал Пинки Уайтхед — она думала, что он самое тупое создание на свете. В их классе был еще только один мальчик. Гарриет называла его «Мальчик в малиновых носках», он был такой скучный, даже имя его запоминать не хотелось. Он перешел в эту школу всего год назад, а все остальные учились вместе с первого класса. Гарриет помнила, как он впервые появился в школе в малиновых носках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24