Пыль валит столбом, – недовольно говорил Зандаров.
– Давайте подумаем, как лучше организовать ее, чтобы никакая пыль не мешала взлету групп.
– Проще всего вызвать пожарников, пусть поливают огород и все тут… – бросил с иронией Зандаров.
– Остроты потом, – заметил Черенок – Помнит ли кто-нибудь из вас наш перелет из Крыма через Запорожье?
– Помним.
– А как взлетали в Запорожье сталинградские летчики, видели?
– Еще бы! Взлетали красиво, четверками сразу!..
– Там поле, а не огород. Есть где развернуться! – раздались со всех сторон голоса.
Черенок остановился.
– Не красоты ради они взлетали так, товарищи. Очевидно, в свое время нужда заставила их применить такой порядок. Почему нам не использовать этот прием? Я уверен, что после тренировки и мы сумеем так взлетать. Завтра же попробуем парами, а потом и четверками. Должно получиться.
Они уже подходили к рощице, как вдруг издали до их слуха донесся чей-то испуганный крик. По полю наперерез им бежал какой-то человек. Размахивая руками, он кричал одно и то же:
– Панове… стрелять… минен!
– Что он там кричит? – спросил Черенок, глядя на подбегавшего человека.
– Стрелять грозит минами… – недоуменно ответил Долидзе.
– С ума спятил! В кого стрелять? – удивился Остап.
– Возможно, туда ходить нельзя. Может быть, он хозяин этой рощи! Ведь они все здесь индивидуалы, – высказал предположение Долидзе.
– Пошли, – хмуро сказал Зандаров и решительно шагнул вперед. Но бежавший человек закричал еще испуганнее и громче. Вспыльчивый Зандаров, насупив брови, остановился, поднял кулак с добрый футбольный мяч и вопросительно взглянул на Черенка.
– Подожди, разберемся, – остановил его тот.
Бедно одетый, босой поляк подбежал к ним, отчаянно жестикулируя и испуганно вращая глазами. Он что-то быстро выкрикивал, но из всей его речи можно было разобрать только одно: – «Стрелять, минен».
– Послушай, приятель, – остановил его Остап, – давай пореже… Ничего у тебя не поймешь. Мины?.. Стреляют… Это и без тебя доказано…
– Так, так, правда цо пан каже… Минен, стрелять! – обрадованно говорил человек, тыча пальцем в рощу. – Корова – пуф! Вепш – пуф! Коза – пуф! – размахивал он руками.
– Ясно, – сказал Черенок, – спасибо, что предупредили, – поблагодарил он крестьянина. – Роща, оказывается, минирована. Придется искать другое место, – повернулся он к летчикам.
– А не кулак ли он будет, владелец рощи этой? Бывают такие, – проворчал с сомнением Зандаров.
– Не похоже, – ответил Остап, оценивая взглядом крестьянина, но для убедительности все-таки спросил: – Пан, а ты случаем не куркуль? Не господарь рощи?
– О-о! Господар! – печально улыбнулся поляк. – У мене ниц нема, туварищ. Я… – подумал он минуту, – я – пролетариат!
– Вот это по-нашему! – улыбаясь похвалили его летчики.
Группа, разговаривая, вернулась на стоянку.
С тех пор как наша армия переступила границу, летчики все чаще говорили о мире. О чем бы речь ни шла, мысль о Родине, о доме не покидала их.
Иногда приходили такие минуты, когда Черенку начинало казаться, что войны больше нет, что наступил уже мир, иначе почему он так ясно видит будущее, видит себя в обстановке совершенно мирной? То он испытывает новый, невиданный самолет. Вокруг него синева неба, а позади, за самолетом, белые кудрявые следы. То вдруг он представляет себя едущим почему-то на троллейбусе среди цветущих акаций, точно по белому коридору, то сидящим ночью у распахнутого окна за новой, нечитаной книгой, и за окном цветет акация.
Вот и сейчас, растроганный поступком польского крестьянина, Черенок задумался о будущем. И не беда, что мирные, заветные мысли рождались под скрип солдатских ремней.
На следующее утро штурмовики приступили к своей обычной работе. Вторая эскадрилья, вооруженная противотанковыми бомбами, находилась на аэродроме в готовности «номер два» на тот случай, если командование потребует срочного вылета для удара по танкам. Но вызова не поступало. Летчики лежали под крыльями машин, спали, курили, играли в неизменного «козла», глотали пыль. Под тенью крыльев было душно. Гимнастерки промокли. За воротники заползали муравьи.
Летчики других эскадрилий за это время уже успели вдоволь налетаться Оленин с Поповым вторично повели свои группы на Ломжу. Аверин, как передал приехавший на стоянку капитан Рогозин, час назад вдребезги разнес вражескую автоколонну, а сейчас пошел на штурмовку эшелона на станции Остроленка.
– А еще к нам в полк приехал оператор кинохроники. Завтра собирается с нашими лететь в Ломжу… – передал он последние новости.
– Спасибо, товарищ капитан, за информацию. Все это очень интересно, но для нас сейчас, поверьте, нет ничего более утомительного, чем оставаться в бездействии и слушать о делах других, – с досадой сказал Остап.
Свинцово-желтая пелена пыли продолжала качаться в воздухе, путалась в ветвях деревьев и, медленно сползая, покрывала крыши домов.
– Ох, съесть бы сейчас арбузика… красного да холодного… Такого, чтоб на нем иней проступал… – мечтательно проговорил Горянин.
– Поесть – счастье непрочное… – заметил кто-то.
– Пить хочется. Принес бы ты, Горянин, воды свежей… – попросил Остап стрелка, – все равно за нашу сегодняшнюю работу другого питья нам не полагается…
– И то правда… Сходи, Петя, разомни кости… – попросили остальные.
Техник Ляховский бросил на время сооружение шалаша и вручил ему пустую канистру, наказав строго нести назад только полную. Вскоре задребезжал телефон. Черенок взял трубку, послушал и вздохнул с облегчением.
– Фу!.. Наконец-то…
– Что? – вскочили летчики.
– Вызывает Хазаров. Есть срочное задание. Заводи, – приказал он водителю, забираясь в кабину автостартера.
Через четверть часа группа Черенка стартовала. Ей поручалось разрушить переправу через реку Нарев возле города Новогрудека.
Соскучившись за день от бездействия, экипажи самолетов старались наверстать упущенное. В полете группа работала исключительно слаженно. На высоте тысячи метров она подошла к цели – еле заметной черточке понтонного моста.
Черенок перестроил группу для бомбометания и, настороженно вглядываясь в небо и землю, ожидал первых разрывов зенитных снарядов. Но зенитки почему-то молчали. Летчику было не по себе от этого молчания. Кто-кто, а он-то знал, как немцы прикрывают свои переправы. Чем ближе подлетал он к мосту, тем больше начинало беспокоить его то чувство неизвестности, которое обычно возникает и живет в груди летчика до первого залпа. Ноги и руки механически двигали рулями, придавая машине горизонтальное скольжение, почти незаметное в дальномерах зенитчиков. Черенок ждал залпа. Залп ему был нужен, как воздух. Дальше он уже знал, что делать. Но зенитки у переправы по-прежнему безмолвствовали. Это казалось невероятным, и он все больше хмурил брови. «Готовят какой-то подвох…» – неотступно преследовала мысль. На минуту в памяти возникла картина боя над «Голубой линией»: синее небо и свободное от разрывов зенитных снарядов пространство воздуха, два больших рыжих шара дыма по бокам. Самолет штурмана полка Омельченко первым входит в этот коридор, и вдруг весь коридор блеснул пламенем. Самолет Омельченко взорвался.
Посматривая то в одну, то в другую сторону, Черенок искал и здесь такие же шары, но шаров не было. Минута, пока самолеты шли на боевом курсе, показалась ему вечностью. Стиснув зубы, он бросил самолет в пикирование. Навстречу понеслась земля. Черточка моста, ширясь с каждой секундой, начала закрывать прицел. Напряжение достигло предела.
– Пора! – сказал он себе.
Сверкали бомбы. Прицел был взят верный. На месте, где чернели переправы, взбудораженная вода крутила обломки, щепки, бревна. Секция связанных понтонов, накренившись набок, плыла по течению вниз. А зенитки все молчали.
– Дикий, небывалый случай! Немцы не прикрыли переправу! – удивлялись, переговариваясь по радио, летчики и с недоверием оглядывались назад, где охранявшие их «лавочкины» фотографировали результаты налета.
* * *
После ужина, идя из столовой в общежитие летчиков, Черенок столкнулся с сержантом – писарем из штаба полка.
– Ну что? – спросил Черенок, выжидающе глядя ему в лицо.
– Должно быть, еще пишут, товарищ старший лейтенант, – ответил сержант.
Реплики, которыми они обменялись, не совсем ясные для постороннего человека, для них были совершенно понятны. К сержанту Черенок испытывал особое расположение, потому что он приносил ему письма Галины. Сегодня день оказался неудачным – письма не было Сержант развел руками и, пожелав спокойной ночи, удалился.
Оставшись один, летчик задумался. Вспоминая содержание ее прежних писем, он повторял воскресающие в памяти слова, те всем известные слова, новизна которых никогда не утрачивается для влюбленных. Галина всегда делилась с ним своими успехами и неудачами, писала о своей жизни, учебе, о подругах, и эти письма напоминали летчику памятные вечера его студенческих лет, его юности.
«Василек, сейчас я занимаюсь „штурмовкой“… Да, „штурмую“ Байрона, притом в оригинале».
«Моя бригада держит на факультете первенство по заготовке дров».
«Но все же я хвастунья. Слово свое не сдержала, поэтому в наказание себе сообщаю, что на сессии получила одну четверку. Я зла и поставила себе целью иметь пятерки по всем предметам. Я хочу, чтобы ты никогда не пожалел о той минуте, когда я вошла к тебе в палату. Скоро мы должны встретиться. Очень скоро. Я это чувствую постоянно. Ведь может быть на свете такое чудо?».
Черенок стоял, вспоминая отрывки из ее писем, и чувствовал, как ему в эту минуту не хватает Галинки. Тут взгляд его скользнул по забросанному ветками штабелю бомб, за которым послышались шаги.
Вместо Галинки показался долговязый, неугомонный старший техник Ляховский. Не очень обрадованный Черенок буркнул:
– Ну, что ходишь, не ужинаешь?
– Задержался. На семнадцатом тряску устраняли.
Они прошли вместе некоторое время молча. Когда Черенку надо было поворачивать в общежитие. Ляховский неожиданно остановил его.
– Товарищ старший лейтенант, я давно хочу посоветоваться с вами об одном деле, – нерешительно сказал он.
– Ну? – спросил летчик.
– Вот уже скоро четвертое лето кончается, как мы с вами воюем…
– Да. Четвертое.
– Я и говорю. Покуда стоит лето, брату нашему, технарю, еще куда ни шло… Условия для эксплуатации винтомоторной группы, можно сказать, сносные, божеские. Но как вспомнишь про зиму, вот тут держись! Хлебнешь горя до отвала… Подумайте сами, сколько раз в ночь, в стужу, в пургу приходится вставать нам и бежать по стоянкам прогревать моторы. Не прогреешь – застынут. Вы, конечно, скажете, что воду и масло можно на ночь слить. Хорошо. Пробовали и так. Только утром тогда мучений не оберешься, пока согреешь да запустишь мотор. А мало ли бывало так, когда целые дни убивали, а добиться так ничего и не могли? От нас требуют: скорей давай машины на вылет, а тут хоть плачь. Десятки тонн горючего сожгли, а толку ноль… – развел руками техник. – Это у нас, а если, к примеру, взять Заполярье…
– Что ты мне лекцию читаешь! Все это давно известно. Но что я могу сделать? Пока еще нет ничего такого совершенного для запуска мотора зимой, – сказал Черенок.
– Я над этим вопросом много думал, и мне в голову пришла одна штука…
– Выкладывай, какая она из себя, – оживился Черенок.
– Моторы запускать зимой можно так же быстро, как и летом. Только, видите, дело в чем…
Техник замялся, замолчал и принялся по привычке накручивать на палец лацкан кармана, который от постоянного кручения превратился в тряпку, пропитанную отработанным маслом.
– Ну, чего ты? Говори, в чем дело? – подбодрил Черенок.
– Аппарат получился такой, вроде просто, как-то… Самому даже неудобно. На примус смахивает. Засмеют ребята. Скажут, спятил старший техник. Примуса конструирует…
– Ну вот еще… – улыбнулся Черенок. – Давай показывай. Коль на пользу, то черт с ним, на что он похож.
Они отправились к близстоящему шалашу. Оттуда через минуту Ляховский вытащил целое сооружение, состоящее из трубок, кранов и бачков, зажег фонарь.
– Объясняй, – приказал Черенок.
– Объяснить недолго. В бачок, вот сюда, наливается бензин, кран закрывается, а снизу бачка делается подогрев. Пары бензина по этой трубе поступают во всасывающую трубу мотора. Одновременно автостартер проворачивает винт. Пары бензина направляются в цилиндры. В мотор предварительно заливаем горячую воду. Включаем вибратор – искра, вспышка и…
Ляховский издал губами звук, сопровождая его весьма выразительным движением руки, изображающим вращение винта.
– Понятно, – сказал заинтересованный Черенок. – Зря только ты хранишь свое изобретение в тайне, как алхимик какой-то. Идею надо развивать, совершенствовать. Тут большая экономия подготовительного времени, а отсюда и большее количество самолетовылетов. Оперативность и еще многое, что сразу охватить трудно. Считаю, что о твоей работе надо немедленно доложить командованию.
– А может быть, рано еще шум поднимать? – заколебался техник. – Возьмем быка за рога по-настоящему, а тогда уже поставим всех, как говорят юристы, «де факто»…
Ляховский прищурился, покрутил лацкан кармана и, достав из кармана коробку с табаком, стал сворачивать папиросу.
– Я хочу, чтобы приоритет в этом деле принадлежал нашей передовой эскадрилье, – сказал он серьезно.
Черенок внимательней, чем обычно, посмотрел ему в глаза, покачал головой и улыбнулся.
– Ладно, после ужина приходи ко мне, поговорим поподробнее.
В этот вечер Черенок и Ляховский были у Грабова. Засиделись допоздна. Поговорив об изобретении старшего техника, Грабов рассказал, как сам он до войны. занимался изобретательством. Потом пили чай, слушали радио, после чего возник новый разговор. Черенок почувствовал усталость, извинился и ушел, а Ляховский и Грабов остались продолжать беседу.
На рассвете летчиков подняли. Наскоро выпив по кружке горячего кофе, Черенок с Олениным и Поповым отправились на командный пункт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44