– Вот только губы стянуло… рта раскрыть не могу… и знобит. Да еще хвосты свинячьи вертятся, как штопоры…
– Свинячьи? Ты скажи! – удивился Черенок.
– Да! Только закрою глаза, и сразу хвосты… – ответил Остап, переводя взгляд на Таню… – Танюша, ты гляди… бледная какая… Садись. И ты, Вася, садись. Перед покойником стоять будете…
Губы девушки задрожали.
– Брось, Остап, не разводи панихиду, – нахмурился Черенок.
Таня не отрывала глаз от дорогого и в то же время как будто чужого лица. Она осторожно взяла левую, необожженную руку летчика и ласково погладила ее.
Наступило молчание.
– Что с остальными? – нарушил молчание Остап.
– Все живы. Грабов, правда, еще не прибыл. Но час назад наземники сообщили, что он, подбитый, сел на Чушке, посредине косы, против бухты Опасной, и скоро должен приехать. Уманского санитарный увез в госпиталь, в Краснодар. А Оленин – по соседству. Во второй палате. Снаряд угодил ему в кабину, и Лису пришлось вытащить штук сорок осколков плексигласа из его лица, – рассказал Черенок.
Остап пожелал видеть Оленина.
Таня, держа руку Остапа, сидела недвижно. Когда Черенок пошел к Оленину, она подняла голову. Прохладная рука ее потянулась к лицу летчика и, коснувшись лба, дрогнула, словно дотронулась до раскаленного предмета.
– Страшный я, Танюша? – тихо спросил Остап.
Девушка отпрянула и быстро покачала головой. Потом, нагнувшись, торопливо прильнула губами к его лбу. На лицо Остапа капнула слеза. Маленькая рука нежно погладила его волосы…
– Танюша, если придется мне, как говорится, сжечь за собой мосты… Ну, не надо. Я говорю на крайний случай… – выдавил из себя Остап и вздохнул. – Н-да-а. О чем я? Да… Напрасно старушка ждет сына домой…
– Что ты говоришь, Остап? – с болью воскликнула девушка и заговорила быстро, словно в горячке: – Все будет хорошо, вот увидишь… Зачем ты говоришь так? Не нужно, не нужно.
Остап упрямо, не мигая, смотрел на нее.
– Завтра увезут меня в госпиталь. Увидимся ли? Я хочу тебе высказать все.
За дверью послышались шаги, и в палату вошел Черенок. Остап поднял глаза и, убедившись, что это он, тихо продолжал:
– Не раз бывали мы у черта в зубах. Вот и Вася тоже… Только брат наш в сыром виде, видать, не по вкусу черту! Не принимает… Но меня… вероятно, так не оставит, – вздохнул он. – Теперь я поджаренный, как шашлык. А Борода говорил, что от этой штуки сам черт копыта оближет…
Вспомнив друга, Остап умолк, задумавшись о его судьбе. В палату вошел Оленин. Он был в сером халате, в войлочных туфлях. Голова от шеи до макушки замотана бинтами. Она представляла собой белый шар с дырками для рта и глаз. Подойдя к кровати, Оленин остановился, молча вгляделся в лицо товарища.
– Откуда ты, невидимка? – прошептал Остап.
– Откуда и ты… – глуховато, скептически ответил Оленин.
– А-а… Как же это, Леонид, тебя так?..
– Случайно… Хотел отсечь того «месса», который тебе вцепился в хвост. Да разве на «горбатом» повернешься? Слон! Черепаха и та маневренней… – со злостью сказал Оленин и воткнул в отверстие, где был рот, папиросу. – На истребителе я бы и сам остался цел и фашиста угробил бы, а на штурмовике – на вот, полюбуйся… – хмуро говорил Оленин, потряхивая рукавами халата.
– Зря ты, Леня, так… – остановил его Черенок, – не поэтому. Я-то знаю. Со мной тоже бывало. Но огорчаться тебе нет нужды. Недели через две будешь в строю.
– А свободное время используй на изучение конструкций инкубаторов…
– Вот видишь, – подхватил Черенок, – Остап температурит, а не огорчается, о будущем думает.
– Думает, как жениться на деве райской? – так же угрюмо буркнул Оленин.
Черенок, Оленин и Таня ушли, но дверь в палату то и дело открывалась. В халатах, наброшенных поверх шинелей, осторожно на носках входили товарищи, справлялись о здоровье Остапа. Позже всех пришли Хазаров и Грабов. Замполит только что приехал. Самолет его, подбитый над Митридатом, утонул в проливе. Он и его стрелок добрались до Чушки в надувных резиновых лодках. Артиллеристы обсушили летчиков, обогрели и, посадив на машину, отправили на аэродром. По тому, как обрадованно зашевелился раненый Остап, Грабов понял, что тот давно уже с нетерпением ждет его.
– Как десант, товарищ подполковник? Все прошли? – были его первые слова.
– Почти все. Танки мы накрыли крепко.
Остап облегченно вздохнул и, повернушись на бок. попросил Нить. Сестра принесла стакан с водой.
– Кислого хочется, чего-нибудь кислого, уксусу, что ли, сделайте… а?
– Подождите, – остановил сестру Хазаров и протянул ей левой рукой бутылку, завернутую в газету, в то время как правая быстро водила щеткой по усам. – Откупорьте это и дайте ему, – сказал он.
– А что тут, в бутылке? – с подозрением спросила сестра.
– Кабернэ. Легкое вино. Из совхоза Абрау-Дюрсо. Дочка прислала.
– Спасибо, товарищ подполковник… Оставьте лучше себе. Я выпью воды с уксусом… – с чувством произнес растроганный Остап.
– Ладно, не лезь поперед батьки в пекло.
Остап не стал больше возражать. Повернув голову к замполиту, он спросил:
– О Георгии Бороде не слышали? Где он? Подполковники переглянулись. Хазаров кашлянул и, насупив брови, нехотя ответил:
– По моей просьбе дивизия делала запрос на Малую землю. Генерал посылал офицера связи, но тот никого не разыскал. Среди десантников, которые вышли из окружения, Бороды не оказалось. Стрелок Рогачев также не найден. В последний раз их видели матросы на Митридате во время боя с танками. Вот все, что известно. Но это еще ни о чем не говорит… Возможно, кто-то из них ранен. Борода не может погибнуть, – твердо закончил подполковник.
Остап и Грабов задумчиво молчали. Мысль о смерти Бороды казалась им дикой, невозможной…
Сестра принесла кружку и подала Остапу. Он взял ее и торжественно-печально произнес:
– За здоровье Георгия Бороды!
Терпковато-кислая ароматная жидкость огнем растеклась по жилам. Остап перестал дрожать. Его стало быстро клонить ко сну.
– А губа-то была не дура у того, кто это самое кабернэ изобрел, – уже совсем сонным голосом пошутил он и тотчас уснул.
Подполковники тихо вышли из палаты.
На следующий день утром одновременно с восьмеркой Черенка, улетавшей на запад штурмовать Ак-Монай, санитарный самолет улетал на восток, увозя Остапа в Краснодар. На старте у полотнища стояла Таня, с тоской смотрела вслед таявшему в дымке самолету. За ночь она осунулась Под глазами появились синие тени Прядь волос, выбившись из-под шапки, трепетала на ветру. Такой она запомнилась Остапу в последнюю минуту, когда его вносили в кабину.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
На вершину скалы, свисавшей над морем, стремительно выскочил танк. Хобот пушки угрожающе поворочался и замер. Люк откинулся. Над башней показался молодой капитан в черном ребристом шлеме. Расправив плечи, он уперся руками в теплую броню и огляделся. Впереди, насколько хватал глаз, расстилалось море. Мелкая зыбь играла нежными сине-оранжевыми тонами. Огромное багровое солнце медленно опускалось к горизонту. Снизу, из-под скалы, чуть слышно доносился шум прибоя. Танкист сорвал с головы шлем, вытер ладонью лоб и радостно полной грудью вдохнул свежий морской воздух. Сердце от волнения замерло. Наконец-то цель, к которой они столько дней стремились, достигнута. Севастополь снова стал советским. Танкист прислушался. Вокруг стояла непривычная тишина. Вдруг над самой его головой пронзительно вскрикнула чайка. Капитан поднял голову. Появление белокрылой птицы было так неожиданно, что он невольно вздрогнул и рассмеялся.
– Экипаж, внимание! Радисту передать донесение – вышел на южную сторону мыса Херсонеса. Мыс от фашистов очищен Докладывает капитан Пучков.
Танкисты один за другим вылезли из машины. Где-то далеко раздались редкие револьверные выстрелы. Танкисты насторожились, но выстрелы прекратились. Это были последние выстрелы «вальтеров». Там, у серых руин древней херсонесской крепостной стены, офицеры 17-й армии генерала Альмендингера, не успевшие эвакуироваться, кончали жизнь самоубийством. В это же время над мысом Херсонесом появилась группа штурмовиков, ведомая Черенком. Группа имела задание бомбить германские корабли, вывозившие остатки фашистских войск в румынские порты. Черенок пристально вглядывался в очертания берега. Берег был пуст. Только далеко в синеве моря таяли серые полоски дыма. Наблюдая за землей, Черенок удивился молчанию зенитных батарей.
– В чем дело? – Он хотел было запросить станцию наведения, но его самого предупредила наземная рация:
– Возвращайтесь на свой аэродром. Война в Крыму окончена.
Черенок повторил приказ и снизился к земле. Вся группа полетела вдоль скалистого берега, над местами, где только еще вчера шли бои. С вершины скалы вспорхнула в небо зеленая ракета. Черенок успел заметить краснозвездный танк и качнуть крыльями, обозначая этим приветствие. В ответ ему со скалы замахали руками люди, но с высоты летчик не мог разглядеть их. Он уже летел над Севастополем – городом русской славы. И восхищение перед силой и мужеством советских воинов, оборонявших, а затем штурмовавших укрепленные рубежи героического города, теплой волной охватило его. В чистом вечернем небе был такой необъятный простор, такая безграничная свобода, что, казалось, даже бронзовый орел на памятнике погибшим кораблям шире расправил свои крылья и сейчас взлетит с гранитной иглы.
Мекензевы горы остались позади, внизу поплыли обгоревшие остовы зданий Качи. В далекой дымке показался белесый колпак Чатыр-Дага.
«Вот, – думал Черенок, – еще одна кампания закончена».
Он живо представил себе, как завтра Москва будет салютовать их фронту, как тысячи людей выйдут на Красную площадь, вскинут головы в ночное небо и будут радоваться новой победе. С ними вместе будет и Галина, она придет обязательно, он в этом уверен.
За год разлуки с девушкой Василий внешне почти не изменился. Все то же открытое смуглое лицо, худощавые плечи, прямой взгляд немного усталых, немного печальных глаз, глубокая морщинка на лбу, придающая лицу выражение озабоченности. Но если он не изменился внешне, то как летчик и командир стал опытней. Сейчас он командовал второй эскадрильей, и в штабе дивизии поговаривали о нем как о способном, исполнительном офицере, умеющем отлично решать боевые задачи.
Группа прилетела в Биюк-Онлар. Груженные бомбами самолеты тяжело опускались на зеленое поле посадочной полосы. Тревожные глаза техников провожали их до самых стоянок. Впервые за всю войну Черенок вернулся на базу, не выполнив задания. Война в Крыму закончилась. И хотя все нетерпеливо ждали этого конца, никто не представлял, что все произойдет так невероятно быстро.
С этого дня в полку была объявлена передышка. Начальник штаба Гудов понял это по-своему. Не дав никому опомниться, он немедленно раскопал в штабном сундучке расписание занятий, которые проводить во время боев было некогда. Начхим, единственный человек в полку, способности которого в деле противохимической обороны продолжали оставаться невыявленными, человек, скучающий от профессиональной незанятости, также обрадовался.
– Сейчас самый раз начать тренировку в противогазах-, наверстать упущенное, – заявил он начальнику штаба, и тот отдал приказ: – «Надеть всем противогазы и находиться в них сперва четыре часа, а затем и двенадцать».
Летчикам, утомленным беспрерывными боями, истосковавшимся по спокойной жизни и обрадовавшимся дням отдыха, приказ показался несправедливым. Видя, как лица людей помрачнели, Грабов посоветовался с Хазаровым, и тот отменил приказ. Он рассуждал так: незачем без особой надобности утомлять людей, только что вышедших из боя, да еще в Крыму, да еще в мае, да еще в такой момент, когда через несколько дней начнется большой перелет на другой фронт. Куда – никто не знал. Некоторые полковые «стратеги» предсказывали, что их оставят на юге и перебросят в Румынию; другие утверждали, что в Белоруссию. А пока в высших штабах решался этот вопрос, летчики отдыхали. Общежитие на этот раз помещалось в огромном пустующем сарае – бывшем совхозном свинарнике. Коек и нар не было. Спали прямо на полу, на свежескошенном, пахучем клевере. Вдоль стен, над головами, висели ряды ржавых колец. Под ними сквозь известковую побелку просвечивали надписи, выведенные какой-то ядовито-синей краской. Самая яркая оказалась у изголовья Зандарова: «Племенной хряк Аристократ. Вес 400 кг».
Пылкий здоровяк Зандаров, не терявший самообладания в самых тяжелых переплетах, оказался мишенью для остряков. Быстрые на выдумки, они изводили его своими шутками. В этом заключалась своего рода разрядка после длительного физического напряжения на фронте. Зандаров же выходил из себя и втайне завидовал умению Оленина ловко парировать нападки насмешников. Оленин был не в лучшем положении. Над его ложем красовалась вывеска: «Хряк Кардинал. Вес 350 кг».
К сожалению, следы «изобразительного искусства» на стенах не придавали помещению уюта. Но иногда достаточно какой-нибудь мелочи, чтобы все преобразилось. Стоило Тане Карповой принести букет сирени и поставить его в кувшине на стол, и все ахнули. Через час все общежитие утопало в цветах. Огромные букеты пышными гроздьями висели у изголовий, стояли на окнах. Продернутые в кольца наподобие вееров, они закрыли надписи. Таня с чисто женской заботливостью помогала наводить порядок. Ей было весело и смешно учить таким простым вещам больших неуклюжих людей.
«Право, как дети. Не подскажи – вовек сами не догадаются», – думала она, и эти мысли льстили ее самолюбию.
Всю долгую, тяжелую зиму Таня не переживала так остро разлуку с Остапом, как в эти майские дни. В последнем письме Остап писал ей, что его выписка из госпиталя – вопрос ближайших дней. И эти несколько дней она жила в состоянии томительного ожидания.
Черенок также получил письмо от Остапа и одновременно письма из Москвы от Галины и от Сергея Пучкова; по дате на почтовом штемпеле он понял, что Сергей находится в Крыму, где-то близко. Это подтверждала и Галина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44