Смотрю, Сережин почерк. «Откуда? – думаю. – Видимо, старое. Бывает такое…» Распечатала письмо, читаю и от слез ничего не вижу. Жив, оказывается, Сереженька! Пишет из госпиталя, ранен, сообщает, что скоро поправится и, возможно, приедет домой в отпуск. В этом письме и о вас было сказано много. Сережа сожалел, что расстался с вами, не обменявшись номерами полевых почт. В общем, хотите вы или не хотите, а как только встанете – жить будете у нас. Мы вас быстро поправим, к лету совсем будете здоровы.
Черенок засмеялся, ничего не ответил. Корнев хитро подмигнул ему. «Ого! Откажется он, наверное, попасть в квартиранты к хозяйке, имеющей такую дочку», – чуть было не выпалил он, но вовремя спохватился и скромности ради заметил:
– Вы еще не знаете, какими деспотами бывают иногда больные…
– Неправда! Неправда! – возразила дочь.
– Нет! – решительно сказала мать. – Пока в районе я хозяйка, он будет во всем подчиняться мне и выполнять все мои приказы. А он человек военный и должен знать", что такое приказ, – пошутила она.
– Расскажите, как вы встретились с братом и спасли его? – попросила Галина: – Мы с мамой ничего не знаем. Сергей хотя и обещал приехать в отпуск, но не приехал.
– О! Это длинная история, Галиночка. Как-нибудь расскажу вам…
В дверях показалась Наташа с поднятым в руке шприцем, покрытым марлевой салфеткой.
– Товарищи, – строго сказала она посетительницам, – больному пора выполнять назначения.
Мать и дочь поспешно поднялись, стали прощаться. Галина подошла к тумбочке и выложила на нее из сумки целую пирамиду желто-шафранных яблок. Наташа следила за ее быстрыми, ловкими движениями, и брови ее хмурились.
– Так вы и не рассказали… – с сожалением промолвила Галина Черенку, застегивая опустевшую сумку.
– Расскажу, Галиночка. Времени впереди еще много. Впрочем, подождите. Одну минуту. Бомбардир, будь другом, – повернулся Черенок к артиллеристу. – Посмотри в тумбочке, внизу лежит мой планшет.
Корнев нагнулся, достал планшет. Летчик покопался в нем и вынул вырезку из газеты.
– Здесь написано все, как было, – сказал он, передавая ее девушке.
Девушка, взглянув на потертую и пожелтевшую от времени газетную полоску, прочла заголовок и осторожно спрятала ее в карман. В палате остались только раненые и Наташа.
– Давайте руку… – нетерпеливо обратилась она к Черенку.
– Что вы, Наташенька! Разве можно довольствоваться одной рукой? – с деланным испугом воскликнул артиллерист. – Требуйте непременно обе, да и сердце в придачу, пока не поздно…
Наташа покраснела. Черенок, закатав рукав, обнажил руку, покрытую черными точками бесчисленных уколов.
– Доложите-ка, товарищ гвардии старший лейтенант авиации, какой это по счету? – спросил Корнев, наблюдая за манипуляциями сестры.
– Триста пятьдесят восьмой, товарищ капитан артиллерии!.. – отрапортовал Черенок и добавил, сжимая и разжимая кулак: – Пустяки еще…
– Объясните мне, пожалуйста, если не секрет, кто же эта красавица, фея кубанская, что за Сергей и что за загадочные отношения у вас с вашими паломницами? – спросил капитан после того как Наташа удалилась. – Я, по правде сказать, хотя и внимательно прислушивался к вашему разговору, но понял из него мало… Какое это у вас чудо с ее сыном произошло? Расскажи ты хоть мне.
– Какое там чудо!.. Самое обычное дело. Рассказывать долго, а слушать нечего, – нехотя ответил Черенок.
– И что вы за народ такой, летуны? – возмутился Корнев. – Сколько мне ни приходилось сталкиваться с вашим братом, не пойму я вас. У каждого целый сундук всяческих приключений, а ни одного слова не вытянешь.
– Да что рассказывать? Ничего особенного. Случай, каких тысячи на фронте, – проворчал Черенок, машинально барабаня пальцами по одеялу. – Самый что ни есть обыкновенный. Разве такие еще случаи бывают! Ну, коли хочешь, – слушай.
И он рассказал Корневу, как они с Леонидом Олениным дрались под Ростовом, о своих скитаниях во вражеском тылу, о встрече с Пучковым в сарае возле Матвеева Кургана.
– Вот тебе, капитан, и вся история. И, как видишь, чудес никаких здесь нет. А теперь, прошу тебя, позови сестру. Пусть кольнет еще, голова разболелась, – закончил Черенок.
* * *
После очередной дозы морфия Черенок не почувствовал привычного облегчения. Наоборот, головная боль все усиливалась. Ему казалось, что кто-то беспощадно стучит по его голове молотом, как по наковальне.
– Наташа, еще укол… Сделайте, пожалуйста! – попросил он.
– Не могу, дорогой. Врач приказал прекратить вводить вам морфий. Прошлым уколом я ввела вам уже не морфий, а дистиллированную воду.
– Что?! – вскрикнул Черенок. – Воду? – Позовите врача!
– Что случилось? – Чем вы недовольны? – послышался через минуту голос ординатора.
– Я прошу немедленно ввести мне морфий, – настаивал Черенок…
Врач стоял в раздумье у его кровати.
– Послушайте, товарищ Черенков, – заговорил он спокойным и дружеским тоном. – Вам больше нельзя принимать наркотики. Вы дошли уже до предела. Не прекратите – погибнете!
– Кому какое дело, что я погибну? Морфию мне! – закричал тот, впадая в ярость.
– Ничего сделать не могу, – твердо ответил ординатор. – Потерпите. Я знаю, что это трудно, но вам надо собрать все силы и терпеть. Со временем все пройдет. Лучше я прикажу сейчас дать вам вина или стакан спирту, чего хотите. Выпьете и уснете.
– Не нужен мне ваш спирт! – вспылил Черенок. – Я смотреть на него не могу, не то что пить. От одного его запаха душу выворачивает.
– В этом нет ничего особенного, это явление обычно для всех наркоманов. Но вы не волнуйтесь. Надо перебороть привычку. Заставьте себя. Переломите. У вас иге не сила, а силища. Вы же летчик! Смотрите, дело ваше, но если вы не бросите морфий – вы больше не штурмовик. Будете выписываться из госпиталя, я в справке так и укажу, что морфинист. Вас тогда к аэродрому и близко не подпустят!
Черенок молча смотрел на потолок.
– Я не хотел вам сегодня говорить об одном деле, волновать вас на ночь, но раз так – скажу. Вы газету читали?
– Мне не до газеты, – грубо оборвал его Черенок.
– А вот и напрасно. Возьмите, посмотрите вот здесь.
Врач сунул ему в руки газету и указал на отчеркнутое красным карандашом место на первой странице, где был напечатан Указ Президиума Верховного Совета о награждении посмертно орденом Ленина летчика, старшего лейтенанта Василия Черенкова.
– Орденом Ленина… посмертно… – еле слышно прошептал, бледнея, летчик. Затем, как бы внезапно очнувшись, громко спросил:
– Орденом Ленина? А почему посмертно? – и строго взглянул на врача.
Тот пожал плечами и с деланным равнодушием ответил, пряча в усах улыбку:
– Очевидно, считают вас погибшим. И на самом деле, должен вам сказать: разве можно быть уверенным в каком-либо выздоровлении, если вы не бросаете свои нехорошие привычки…
– К чертям собачьим эти разговоры! – крикнул Черенок, поднимаясь с подушки. – Я жив и буду жить! И раньше чем умру, еще тысячу фашистов угроблю! Что вы по мне панихиду справляете? Плевать мне на ваш морфий! Видите, меня не забыли. Самой высокой наградой наградили. А мне ее еще заслужить надо, эту награду… Сегодня же напишу в полк письмо… полевая почта… – мучительно напряг он память, закрыв глаза. Все тело его вытянулось. Вдруг он вздохнул, словно сбросил с себя тяжкую ношу, и скороговоркой выпалил: – Девятнадцать триста двадцать семь! Волков, командир! Майор Волков! Вспомнил! – радостно кричал он, стуча кулаком по койке: – Ха-ха-ха! Порядок! Теперь полный порядок! О-го! Мы еще повоюем. Мы еще в день победы…
– Ну вот и чудесно, – улыбнулся врач. – Слышу речь настоящего мужчины, фронтового летчика. Поздравляю! – он крепко пожал Черенку руку. – Остается только выпить по такому случаю. Обмыть орден, чтоб эмаль не потрескалась, – шутливо добавил он, выходя из палаты и возвращаясь с Наташей, которая несла бутылку, наполненную спиртом.
Ординатор, наливая в стакан спирт, спросил:
– Вам как, с водой или без? Черенок поморщился. Возбуждение уже прошло, и он опять ответил, что пить не будет, что вообще он никогда не пьет, даже если есть желание, а теперь, когда желания нет, тем более.
Поставив стакан на тумбочку, врач вышел.
Через минуту в коридоре раздался мерный стук костылей, и в палату вошел Корнев, с хитрым видом нюхая воздух.
– Хе-хе… А ведь правы были наши предки, когда, изобретя спиртягу, назвали его духом… – осматриваясь кругом, расплылся он в улыбке. – Э-э! Да у тебя никак выпивка! По какому случаю? Не опоздал ли я, не дай бог?
Но его успокоили, и Черенок, подавая ему газету, показал Указ Президиума Верховного Совета.
– Вон оно что! – пробежав глазами Указ, воскликнул артиллерист. – Поздравляю, брат, от души поздравляю. Только почему ты в Указе покойником значишься? – удивился он.
– Ничего. Скоро опять в живые переберусь. Ты знаешь, ведь я номер полевой почты вспомнил!
– О-о! В таком случае имеются уже два повода выпить!.. – с живостью воскликнул Корнев. Врач, вновь вошедший в палату, прибавил, что появилась еще и третья, не менее важная причина…
– А именно? – спросил капитан, повернув к нему голову.
– Товарищ Черенков с сегодняшнего дня «плюет на наш морфий»! – торжественно объявил врач.
– Серьезно? – недоверчиво спросил капитан, – Тогда пируем! – Он налил себе стакан и, любуясь прозрачной жидкостью, прищелкнул языком. – Бриллиант! Чистая слеза.
Черенок почувствовал, как по телу его прошла дрожь, но собрался с духом и влил в себя полный стакан спирту. Через десять минут он спал.
Последующие дни пронеслись как в тумане. Утром он просыпался, лежа мыл себе холодной водой лицо, с отвращением выпивал заранее приготовленный стакан спирту и снова погружался в сон. Раненые из других палат спрашивали Корнева, как там поживаем летчик, на что артиллерист неизменно отвечал:
– Лечится… Клин клином вышибает.
Приходила Александра Петровна Пучкова с Галиной, но их не пустили к Черенку. Врач сказал, что разрешит свидание не раньше чем через неделю.
В следующее воскресенье стало официально известно, что госпиталь сворачивается и все раненые будут эвакуированы в тыл. По списку Черенок Должен был ехать в Дербент. Об этом позвонили в райком Александре Петровне, которая позже разговаривала с главврачом и начальником госпиталя. Зная намерение Пучковой оставить его в Черкесске, Василий догадывался о содержании их переговоров. Поэтому, когда на утреннем обходе главный врач спросил его, правда ли, что он не хочет уезжать в тыл, он подтвердил, что правда.
– Почему же? Ведь там условия значительно лучше и лечение… – пожал плечами главврач.
– Мало ли что, товарищ полковник. Зато отсюда до фронта рукой подать. Прошу оставить меня где-нибудь поблизости… – попросил Черенок.
Главврач не возражал оставить больного долечиваться в районной больнице, так как выздоровление теперь протекало нормально:
– Значит, мы оставляем вас в этой же палате. Только вот" Наташу придется от вас забрать… – показал он на сестру. – Или, может быть, и вы останетесь? – с хитринкой спросил он ее.
– Ну, что вы, товарищ полковник. Он теперь и без меня обойдется, – зарделась девушка.
Когда врач ушел, Наташа задумчиво постояла некоторое время у печки, потом молча подошла к окну и бессознательно поскребла ногтем наросшую на стекле изморозь. Видно было, что она волнуется.
– Я… письмо ваше отправила в полк, – чуть слышно сказала она.
– Спасибо, Наташенька, за письмо и за все. Я всегда буду помнить о вас. Никто не сделал мне так много хорошего, как ваши руки, – сказал он и мысленно добавил «маленькие бархатные руки». – Как стало бы холодно и неуютно в жизни, если бы на свете не было таких добрых рук!
– Что у меня за руки? Шероховатые, красные от сулемы.
Наташа присела на кровать и провела руками по его щекам.
– Правда. Чувствуете? – спросила она, взглянув ему в глаза. Он молчал, растроганный. – Вот мы и расстаемся, – грустно сказала она. – Ночью уезжаем на фронт… Жаль… А кто вы мне? Чужой, неизвестный… Случайно встретились… А вот когда приходит время расставаться, кажется, от сердца отрываешь…
Голос Наташи дрогнул. В глазах блеснули слезы. Она наклонилась, порывисто поцеловала летчика и, вскочив, убежала из палаты, впервые громко стукнув дверью.
– Наташенька, золотая! Вернись! – крикнул он, но ответа не было. В коридоре слышались торопливо удаляющиеся шаги.
* * *
Прошел еще месяц. Нога у Черенка постепенно срасталась, оставалась лишь незначительная ранка, которая ему почти не мешала. Слабость проходила. Молодое тело с поразительной быстротой приобретало былую силу. Он уже без посторонней помощи поднимался с постели, и опираясь на костыли, бродил по длинному коридору больницы. Тренировка доставалась нелегко. Острая боль вызывала слезы, но летчик пересиливал себя и с каждым днем радостно ощущал, как крепнут его мышцы.
Александра Петровна Пучкова уже не раз предлагала ему переехать к ним на квартиру, но Черенок, не желая стеснять ее, упорно отмалчивался. Сама Пучкова редко бывала дома, а с тех пор как начали таять снега, пригреваемые мартовским солнцем, стала еще больше задерживаться в районе, разъезжая по возрождаемым колхозам, где шла напряженная подготовка к севу.
Галина навещала часто. Приходила то одна, то с подругой Надей – черной, курносой девушкой, с которой вместе в прошлом году кончала десятый класс. Вначале больше говорили о войне. Черенок рассказывал девушкам о свои:: боевых друзьях: комиссаре Грабове, летчиках Попове, Бороде, Остапе Пуле, Оленине. Слушая его, Галина мечтательно прикрывала глаза и отчетливо представляла себе этих суровых, мужественных и жизнерадостных людей, бесстрашно борющихся с врагами ее Родины.
А один из них вот лежит, такой простой, скромный и загадочный… Он был там… Он заглянул по ту сторону того, что зовется жизнью, и вернулся обратно. Когда Галина так думала, ее бросало в дрожь.
Василий казался ей необыкновенным, таким, как те могучие герои, о которых она читала в книгах своих любимых поэтов Байрона и Лермонтова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44