Лейтенант-сапер насчитал пятьдесят четыре, танкист – пятьдесят одну. Разговорились о развернувшихся боях и удачной посадке летчиков на минное поле.
– Это вот он виновник, все поле усеял своими опасными игрушками. У него и фамилия опасная – Минин, – шутил танкист, указывая на сапера.
– Скажите, – поинтересовался Оленин, – нет ли у вас брата в авиации?
– Брата нет. Дружок – да, есть. Большой друг… Только вот никак не встретимся мы с ним, – ответил капитан, и в карих глазах его промелькнуло сожаление» – Ну, давайте приступим к эвакуации, – сказал он. – За что тут у вас трос зацепить?
Оленин показал. Спустя полчаса по минному полю двинулся странный кортеж. Впереди с автоматом за плечом шагал лейтенант-сапер, а следом за ним, покачиваясь, медленно полз танк с «илом» на буксире.
* * *
Если летчик подлетает на самолете к переднему краю в тот момент, когда там грохочет бой, он не услышит ни грозного гула орудийной канонады, ни сухого треска рвущихся на земле снарядов, ни свиста осколков. Рев мотора заглушает все звуки. Зато по радио чего только не услышишь! В уши бьет многоголосый шум: громкие возгласы одобрения, досады, выкрики торжества, радости, угрозы, тревоги, выраженные в состоянии крайнего душевного напряжения. А иногда тот, кто командует, охваченный волнением, в пылу боевого азарта забудется да такое ввернет словечко, что радистки на земле невольно закрывают глаза… Если взглянуть на передний край сверху, то перед глазами разворачивается зловещевеличественная панорама. Разрывы бомб и снарядов взметнули вверх массы бурой пыли, и она стоит над передним краем извилистой стеной, раскачиваясь в воздухе. По обе стороны ее тянутся цепи ярких огневых вспышек, точно обозначающие линии расположения войск. По этим вспышкам летчик обнаруживает скопления врага.
Именно такую картину надеялся увидеть Черенок, когда спустя несколько дней подлетал со своей группой к передовой. Но еще издали он заметил, что в привычной глазам панораме произошли большие изменения. Многокилометровая извилистая стена пыли стала прозрачно-розовой. Только в районе горных высот она оставалась по-прежнему темно-коричневой. В ней появился выгиб, напоминающий огромный кулак, направленный в сторону противника. Тысячи красноватых сполохов отчетливо обозначали контур выгиба. Радиостанция наведения генерала Гарина нацеливала всех штурмовиков в образовавшийся выгиб-рукавицу, который на глазах удлинялся, распухал, раздавался вширь. Бой продвигался в глубь Тамани. «Голубая линия» – надежда германского командования – прорвана. Грозные укрепления, еще вчера плевавшие смертью в лицо, остались за спиной. Подвижные наземные части советских войск ринулись в прорыв. Наступление развивалось стремительно и неотвратимо. Немцы отходили в огне, в дыму по развороченным дорогам, по разоренным станицам. Все более становился ощутимым соленый запах близкого моря – Керченский пролив. Огрызаясь огнем, немцы спешили переправить через него свои силы и технику. Между песчаной косой Чушкой и Керчью безостановочно сновали буксиры, самоходные баржи.
Группа штурмовиков под командой Грабова подлетала к Чушке со стороны Азовского моря.
Чушка. – коса, намытая морем, представляла собой узкую песчаную полосу, врезавшуюся в море на двадцать километров. Восточнее ее находился лиман с прозрачной золотисто-зеленой водой. С запада длинные валы белогривых волн свирепо обрушивались на песчаный берег. За проливом виднелся Керченский полуостров. Коса вдоль и поперек была исполосована гусеницами тягачей, танков и резиной тысяч колес. Золотой песок покрыт серыми пятнами скопившихся машин, батарей, обозов. Заградительный огонь зениток сверкал в небе ярко-желтыми молниями. Клочья серого дыма кудрявились маленькими облачками. Машина Грабова, маневрируя, шла среди разрывов.
– Попов, Скворцов, Аверин, внимание! – включил Грабов передатчик. – Бомбить с трехсот метров. Один заход. Стрелки, следите за воздухом! Атакую баржу!
«Илы», качнув крыльями, пошли в крутом пике на желтую ленту косы. По песку заметалась человеческая масса. Она дробилась, рассеивалась, растекалась во всех направлениях, ища спасения в море, где взвивались огромные бело-рыжие водяные столбы. Зенитки остервенело били пo самолетам, Но Штурмовики, не меняя курса, шли на цель. Вот они уже над водой. С ревом и грохотом пушек, с пулеметной дробью пронеслись над песчаной полосой и ушли в сторону Ахтанизовского лимана.
Приблизившись к таманскому берегу, Грабов оглянулся назад. Скворцова не было. Замполит развернул машину влево и вдали, сбоку, увидел самолет Скворцова. Попов, шедший сзади, стараясь выдержать правильный интервал, погасил скорость, но все же его машина вылезла вперед ведущего. Он еще сбавил скорость, но самолет снова вырвался вперед.
«Что такое с замполитом?» – подумал летчик. – Внизу немцы, а он еле плетется».
Сквозь стекла кабины ему было видно суровое, сосредоточенное лицо Грабова. Замполит наклонялся в кабине, что-то крутил рукой, что-то передвигал. Из патрубков мотора вырывались выхлопы дыма.
«У него с мотором неладно», – догадался летчик и машинально скользнул взглядом по фюзеляжу «звездочки» от винта до хвостового оперения. Яркая красная звезда с белой окантовкой, только минуту назад блестевшая на зеленом фоне борта Грабовской машины, исчезла. Летчик вплотную подлетел к Грабову и распахнул форточку кабины. Предположения его оказались правильными. Мотор был поврежден. Масло уходило из бака и черной массой уползало по фюзеляжу к хвосту, закрывая отличительные знаки. «Звездочка» с каждой минутой теряла скорость. Аверин и догнавший их Скворцов также выскочили вперед, не в силах держаться строя.
– Товарищ подполковник, что у вас? Отвечайте! – спросил Попов.
Последовала пауза, и затем в наушниках послышался спокойный голос замполита:
– Группа, внимание! Приказываю Попову принять команду и следовать на базу. У меня пробит маслопровод, давление ноль… Иду на вынужденную посадку…
В тот же момент «звездочка» резко уменьшила скорость, нырнула к земле. Сердце Попова замерло: замполит садится на вражескую территорию.
Через минуту «звездочка», подняв за собой хвост коричневой пыли, приткнулась возле дороги. «Илы, выполняя приказ, пошли на базу. Попов не находил места в кабине. „Погибнет подполковник… Попадет фашистам в руки – конец“.
Он хорошо знал, что ждет Грабова в фашистском плену, но еще лучше знал, что Грабов никогда не сдастся в плен. «Нет! – решил он. – Приказ выполнять не буду. Нельзя его оставлять одного».
Он энергично развернул самолет назад.
– Аверин, Скворцов! Приказываю следовать на базу. Аверин, веди. Я возвращаюсь к Грабову. Как понял? Покачай! – крикнул он.
«Илы» качнули крыльями и, не меняя курса, пошли на северо-восток. Через две минуты, прижимая самолет к земле, Попов проскочил над искалеченной «звездочкой». Глаза его прощупывали поле. Решение созрело мгновенно. Он накренил машину в вираж и посмотрел вниз. Грабов со стрелком стояли у крыла самолета и махали ему руками, указывая на восток. Но летчик, не обращая внимания на сигналы, выпустил шасси и спикировал, показывая, что будет приземляться.
Когда он заходил вторично, то увидел, что Грабов бежит по полю от своей машины. Поняв намерение летчика, замполит лег на землю вдоль борозды, раскинув в стороны руки, изображая живой посадочный знак «Т».
Попов планировал на посадку, когда в наушниках прозвучал голос стрелка:
– По дороге с востока одна машина!..
Попов взглянул вправо, но рассмотреть ничего не успел. С лежавшей на земле «звездочки» навстречу ему взвилась красная ракета: запрет посадки!
«Телеграфные провода!» – догадался летчик, заметив у дороги столбы, и дал газ. Еще несколько секунд – и проволока навернулась бы на винт… В наушниках снова прозвучал голос стрелка:
– Приближается вездеход!
Но Попов, не слушая его, разогнал самолет и впился глазами в столбы, прикидывая, на какой высоте должны висеть невидимые нити проводов. Еще секунда, неуловимое движение ручки, самолет вздрогнул и на стойках шасси повисли куски оборванной проволоки. Путь для посадки был свободен.
«Ну, держись, Попов», – шепнул про себя летчик.
Тело его слилось с машиной, он весь внутренне сжался. Приземлившаяся машина, тяжело ударяя хвостом по рыхлой земле, запрыгала вдоль борозд. Комья сухой земли грохотали по закрылкам. Летчик что было сил старался удержать направление. В наушниках настойчиво гудели сигналы стрелка. Попов не отвечал. Наконец самолет остановился.
– Чего гудишь? – с раздражением спросил летчик стрелка.
– Вездеход с немцами свернул с дороги к нам… Попова бросило в холодный пот. Поспешно развернув машину, он распахнул колпак кабины и приподнялся на сиденье. К самолету бежали Грабов и стрелок, а на другой стороне поля пылил бронетранспортер.
– Скорее товарищи! – закричал летчик. Но те и так бежали во всю силу. Стрелок, вначале державшийся далеко сзади Грабова, стал догонять его.
Не в силах дальше ждать, Попов подкатил машину им навстречу. Через секунду в задней кабине сидели трое. Не закрывая колпака, летчик форсировал мотор, и машина тяжело, с натугой оторвалась от земли. Под самолетом мелькнул бронетранспортер, и тотчас же в крыльях вспучилась обшивка от пробоин.
– Ах вы! Плоскости мне дырявить? – выругался летчик, убирая шасси.
Вездеход стоял среди поля. Попов круто развернулся – и через несколько секунд транспортер был у него в перекрестье прицела, а немного спустя уже горел ярким факелом.
Покончив с вездеходом, летчик зашел еще раз и дал очередь по брошенной «звездочке». Но на этот раз неудачно – «ил» не загорелся. Раздосадованный неудачей, летчик зашел для повторной атаки.
– Попов! Прекращайте стрельбу и ложитесь на – курс, – услышал он требовательный голос Грабова, включившегося в переговорный аппарат.
– На борту командую я, – твердо ответил Попов и взял курс на северо-восток, оставляя внизу подожженную «звездочку».
Несколько минут они летели молча. Потом Попов сказал:
– Товарищ подполковник, извините… я немного погорячился…
– А вы не забывайтесь, товарищ лейтенант! За один только полет вы уже дважды нарушили устав, дважды не выполнили приказание.
Попов насупил брови.
– На сколько суток ареста мне следует рассчитывать? – хмуро спросил он после минутного молчания.
В ответ ему мембраны задрожали от громкого смеха.
– Не рассчитывай, Попов. Ареста не будет. Молодец! А насчет устава, так еще Петр Первый говорил: «Не держись устава, аки слепой плетня». Действуйте сообразно с обстановкой…
* * *
Хазаров принимал на посадку группу Остапа, когда над аэродромом появился одиночка «ил». Не сделав положенного круга, он как ни в чем не бывало выпустил шасси и пошел к посадочному знаку. Заметив столь явное нарушение летной дисциплины, Хазаров, шевельнув усами, схватил микрофон.
– Ты куда это лезешь поперед батьки в пекло? Га? Уходи на второй круг! – закричал он грозно.
Но «ил» уверенно спланировал и приземлился у «Т» на три точки. Это был номер шесть Попова.
– Каков гусь?! – возмутился Хазаров. – Вот я тебя научу, как садиться… Разболтались! В цирк превращают аэродром… – Но тотчас спохватился, отставил микрофон «А где же четвертая машина – „звездочка“ Грабова? Время давно уже вышло. Больше горючего у него не хватит. Неужели сбили?» – подумал он с тревогой.
Поглядев еще на горизонт, подполковник, тяжело ступая, пошел к своему трофейному «Опелю». Через минуту вылезая из машины, он остановился пораженный. У стоянки шестого номера на коричневом фоне капонира выделялись четверо обнявшихся мужчин. Он узнал в центре грузную фигуру замполита, справа от него немного смущенного Попова. Слева в белых подшлемниках стояли их стрелки. Руки Грабова с отцовской нежностью обнимали молодых людей.
В это время на аэродром со стороны станицы въехала запыленная трехтонка с прицепом. В ее кузове лежал ободранный бескрылый «ил», прикрученный тросами. В открытой кабине «ила», перегнувшись за борт, сидел Оленин и раскуривал огромную «козью ножку».
Из-под камышового навеса, придерживая кобуру пистолета, выбежал Зандаров. Он порывисто подбежал к машине и огромными ручищами бережно снял Оленина и поставил на землю. Минуту оба молча смотрели друг на друга, потом их руки соединились в крепком пожатии. Расчувствовавшийся Зандаров взял у Оленина папиросу, с жадностью затянулся дымом и бросил ее на землю, а взамен протянул ярко-цветистый, с ажурным набором мундштук.
– Возьми, Леня… – с чувством произнес он. – На память. Кури!
Сзади подошел Черенок. Поздоровался.
– Ну, как самочувствие? – потряс он руку Оленина.
– Прибыл! «Пешком на самолете»… как говорится, – хмуро ответил Оленин.
– Да, – улыбнулся Черенок, кивая на трехтонку с «илом».
Уманского – стрелка Оленина – окружили стрелки других машин. Подошли Остап, Борода, и шумная группа двинулась к командному пункту. Оленин, жестикулируя, рассказывал, как проходил воздушный бой. Зандаров поддакивал, добавляя подробности. Уманский юмористически повествовал о неприятной посадке и показывал рисунок, сделанный им на минном поле.
– Пробоин много? – поинтересовался Остап.
– С полсотни наберется…
– Серьезные?
– Разные… Винт требует замены, руль поворота да радиатор. Послезавтра можно снова в воздух.
Из – под камышового навеса донеслись звуки баянов. Это стрелок Бороды – Рогачев и техник Левченко разучивали марш гвардейцев. За землянкой, против оконной отдушины, бледно-розовым пятном цвел душистый горошек. Перепрыгнув через него, к летчикам подбежала оружейница Таня. Выгоревшие за лето на солнце волосы ее задорным хохолком выбивались из-под пилотки. Губы девушки расплывались в радостной улыбке. В синих глазах играли веселые искорки.
– Товарищ лейтенант, разрешите доложить? – обратилась она к Оленину. – На стоянке вас ожидает ведро горячей дождевой воды и новый подворотничок! – Мамочка моя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44