Молча сунув в зубы приготовленную ему папиросу, он с жадностью затянулся.
Балагур и шутник, любимец товарищей, он терпеть не мог, когда у него выспрашивали то, о чем ему не хотелось говорить. Не дождавшись от него ответа, Школяр перевел вопросительный взгляд на бортстрелка. Уманский сдвинул брови, вздохнул:
– К сожалению, не могу точно ответить. Должно быть, Скворцов умер…
– Брось, архитектор! – жестко отрубил Остап. – «К сожалению!» «Умер!»… Ему не привыкать. Он в каждом своем вылете умирал трижды…
– Что-о? – заикнулся Уманский.
– Умирал, говорю, трижды… От страха за свою шкуру… Получая боевое задание, умирал, над целью умирал и по пути на базу умирал, боясь разоблачения. Некрологов не надо.
– Все-таки он свой человек, товарищ лейтенант. Летал, воевал… – несмело возразил Школяр, продувая и разглядывая на свет сетку маслофильтра.
– А ты сначала научись отличать настоящего человека. Дырка от бублика – это не бублик, дружище… – предостерег его Остап и пошел напрямик через поле к стоянке Оленина. Оттуда ему настойчиво махала Таня.
Остап был зол. Таня почувствовала: произошло что-то очень плохое, но что именно, не знала, а спрашивать не решалась, зная, что это бесполезно. Остап отшутится, а то и просто промолчит.
Оленина на стоянке не было. Поставив на место машину, он выключил мотор и ушел на командный пункт.
Пока Таня заправляла пулеметную ленту в патронный ящик, Остап рассказал, что во второй эскадрилье вечером командир полка устраивает «банкет» в честь именинника Бороды и что он в числе приглашенных.
Таня повернулась к нему, и Остап заметил в выражении ее лица что-то необычное, странное, такое, будто Таня хотела что-то сказать и не могла осмелиться. Пристальный взгляд летчика остановился на девушке.
– Ну… говори, – сказал он доброжелательно и твердо.
Тане стало досадно, что он так быстро разгадал ее намерение. Она отошла в сторону, где на пустых-патронных ящиках лежала ее куртка, достала из нее сложенный вчетверо потертый на местах изгиба листок и, вернувшись, протянула его Остапу.
– Это выпало из гимнастерки Скворцова… Из кармана… – сказала она, глядя куда-то в сторону.
Остап зашуршал листком, и девушка услышала его тяжелый, хриплый выдох. По щекам летчика пошли красно-фиолетовые пятна. Лицо исказилось. Перед Таней стоял другой, совершенно не знакомый ей Остап. Она ужаснулась. Ни один человек в полку не видел его таким.
Двумя пальцами с гадливостью, словно заразу, Остап держал за угол потертый листок. Это была фашистская листовка-пропуск, подобранная Скворцовым летом в станице.
– Какая язва!.. Какое пятно на весь полк!.. – шептал сквозь зубы летчик.
Случай был столь невероятный, что летчик терялся, не зная, как поступить: сообщить ли командованию или умолчать, скрыть от всех такой позор?
– Один дьявол теперь… Трус ушел на дно и баста.
Концы в воде…
Он чувствовал себя так, словно вся вина в этом деле ложилась на него самого. Вспоминая все случаи, происшедшие со Скворцовым за полгода, он отчетливо представил себе картину только что проведенного боя, представил себя в паре со Скворцовым и содрогнулся. А вдруг в полку, кроме Скворцова, окажется еще такой же, который в минуту смертельной опасности бросит своего товарища на растерзание врагам, а сам, спасая себя, сядет на вражеский аэродром?
– Нет, молчать нельзя. Молчать – значит предать товарищей, – глухо выдохнул он. – Скажу. Пусть это всем нам будет уроком.
Спрятав листовку в планшет, Остап пошел на командный пункт.
* * *
Шторм наутро внезапно утих, точно новороссийское ущелье прихлопнули крышкой. Горизонт прояснился, стал светел и чист. Сквозь прозрачный воздух резко вырисовывались очертания крымских берегов. Над притихшим, маслянистым, ленивым морем заблестели пропеллеры машин. Эскадрильи самолетов, гудя низкими басовыми нотами, ринулись через пролив. Спустя час после завтрака группа Черенка уже подлетала к Соленому озеру. Над Эльтигеном в небе творилось что-то невообразимое. Дым, огонь, трассы, взрывы. Вражеская передовая сотрясалась от пушечных выстрелов. То у левого, то у правого крыла, то перед самым мотором рвались снаряды. Руки летчиков, методично двигая рулями, бросали машины из стороны в сторону. Несмотря на сильный зенитный огонь, Черенок уверенно вел группу на небольшой высоте своим излюбленным строем развернутого фронта.
Слева был он – ведущий, рядом Борода, за ним Попов и Аверин. Над западной окраиной Эльтигена, где немцы сосредоточивались для атаки, бомболюки штурмовиков распахнулись, и сотни мелких противотанковых бомб посыпались на серые коробки танков.
Штурмовики крутым разворотом вышли на море и, растянувшись цепочкой, ринулись на повторную штурмовку.
Вдруг Черенок заметил, как перед его прицелом блеснул какой-то странный предмет – не то сабля, не то снаряд, не то лопасть винта, и тут же самолет Бороды, резко клюнув носом и теряя высоту, понесся прямо на деревню.
– Борода, что случилось? Отвечай, Борода! – тревожно крикнул Черенок, разворачиваясь вслед за ним. Но самолет Бороды уже проскакивал над обгоревшими крышами домов.
Все произошло так быстро, что Борода даже не успел опомниться. Машина судорожно затряслась. Теряя высоту, она промчалась над Эльтигеном, разнесла крышу какого-то дома и, зацепившись за развалины стены, со скрежетом грохнулась на землю. От тупого удара в лоб перед глазами летчика закружились зеленые спирали.
«Ранен», – подумал он, хватаясь за голову, но, посмотрев на ладони, не увидел крови. Оглушал тягучий, монотонный звон в ушах. Совсем близко раздавалась бешеная пулеметная стрельба. Борода, шатаясь, кое-как вылез на крыло. К горлу подкатила тошнота. Он покачнулся и грузно присел. Через минуту овладел собой, услышал за спиной голос:
– Эй! Летчик! Ты живой?
Борода повернулся и увидел у обломков самолета двух бойцов в ватных стеганках, сапогах и черных матросских бескозырках. Из-под расстегнутых воротников на груди проглядывали полосатые морские тельняшки.
– Цел? – спросил один из них.
– А чего мне сделается? – вызывающе отозвался Борода. Ощупав огромную шишку, вскочившую на лбу, он поморщился и потряс головой.
– Помочь, может быть, тебе в чем? – снова спросил моряк.
Но Борода, не отвечая, продолжал крутить головой. Моряк, сняв с ремня фляжку, отвернул пробку и протянул летчику.
– Подкрепись, друг. Это шнапс, трофейный… Борода взял фляжку и стал глотать, закрыв глаза.
Высосав добрую половину, он поморщился, плюнул и опустил сосуд на колено.
– Мерзость…
Из задней кабины вылез Рогачев, присел на кучу кирпичей и стал сосредоточенно бинтовать себе палец.
– Пулеметом пришибло… – ответил он на вопросительный взгляд летчика.
Борода, не выпуская фляжки из рук, поднялся, обошел вокруг самолета, осмотрел мотор. От прямого попадания снарядом по винту лопасть оказалась отрезанной по ступицу. Окончив осмотр машины, он подошел к морякам и протянул руку.
– Будем знакомы… – представился он. – Примете нас в свой экипаж? Теперь нам скоро не выбраться отсюда. Придется оставаться с вами до победы.
– Давай, давай. Таких мы принимаем… Пойдем к нашему капитану, пока фрицы не начали «сабантуй»…
Борода вторично приставил ко рту фляжку и, сделав пару основательных глотков, передал ее стрелку.
– Достань из кабины банку «второго фронта». Из НЗ. Вкусней нет ничего, а угощать товарищей надо. Насчет еды у вас, конечно, того… плоховато? – спросил он.
– Да ни того ни сего… – в тон ему ответил моряк. – Если есть, угостите закурить, товарищ лейтенант.
Закурили. На горизонте со стороны Тамани показалась очередная группа штурмовиков.
– Ну. пошли к вашему капитану, – сказал летчик, обращаясь к морякам. – А ты, Рогачев, пока я хожу, сними с самолета часы и пулемет с турелью.
Часа через два Борода вернулся. Его сопровождали три матроса с саперными лопатами в руках и карабинами за спиной. За время его отсутствия Рогачев снял и вычистил пулемет, смотал ленты, отвернул турель и успел даже полюбоваться мозаичным рисунком на полуразвалившейся стене старой мечети.
– Поехали, Рогачев… – как ни в чем не бывало сказал Борода.
– Куда?
– На эти самые гастроли… Наше место теперь на правом фланге десанта. С этого часа мы представляем собой пулеметный расчет. Будем огнем турельного крупнокалиберного поддерживать морскую пехоту.
Он вынул из планшета карту-километровку, присел на корточки, разостлал ее перед собой и, водя по ней ногтем, принялся тоном наставника знакомить стрелка с обстановкой.
– Нас включили в состав морского батальона капитана Величко, Героя Советского Союза… Того самого, помнишь? – о котором писали в нашей газете, что его батальон на плацдарме Мысхако в один день выдержал сто пятьдесят самолетовылетов «юнкерсов».
– Помню, – подтвердил Рогачев.
– Следовательно, для тебя ясно, к кому мы попали и что от нас потребуется?..
– Будьте покойны, товарищ лейтенант. Авиация не пасовала перед царицей полей, не спасует и перед морскими Нептунами… – сказал Рогачев, подмигнув морякам.
– Значит, договорились. А теперь закурим по одной и двинемся.
Борода отсыпал каждому табаку и оторвал по клочку армейской многотиражки.
На улице, вблизи разбитого «ила», начали рваться снаряды. Вокруг затюкали осколки.
– Похоже, что нас самих выкуривают отсюда, – хмуро пошутил Борода. – Пошли, товарищи, – обратился он к бойцам.
Моряки взвалили на плечи турель, Рогачев, кряхтя, поднял тяжелый пулемет, а Борода забрал с самолета все остальное, что можно было унести. Укрываясь за разрушенными домами, они двинулись к переднему краю. В окопах, куда они вскоре пришли, чувствовалось напряженное ожидание чего-то. Краснофлотцы и бойцы-бронебойщики настороженно вглядывались в гребень высотки, лежащей впереди. В развороченном блиндаже саперы установили на шпалах турель. Над головой зияла дыра. В просвете ее виднелась полоска синего неба.
Борода осмотрел огневую точку. Неподалеку ударил снаряд, и земля тонкими струйками потекла на головы.
– Не мешало бы квартиру подремонтировать… – критически заметил Рогачев, стряхивая с комбинезона коричневый налет глины.
В промежутке между двумя разрывами в блиндаж зашли моряки. Поверх черных бушлатов на них были надеты защитные плащ-палатки.
– Ух, бородища шикарная какая! Что, дед, с неба на подмогу спустился? – спросил один из них.
Борода, не отвечая, возился с пулеметом, устанавливая его стволом в амбразуру. Протерев стекло прицела, он перезарядил пулемет и высунул наружу голову, чтобы посмотреть, куда дать пробную очередь. В тот же момент у его головы цокнула пуля.
– Не высовывайся, дед. Бороду осмалишь… – подтрунил моряк, оттаскивая его от амбразуры.
– Ничего, она у него от снайперов заколдованная… – засмеялся другой.
– Бросай, братва, подначку! – унял матросов бравый старшина второй статьи. – Не обижайся, браток, – повернулся он к летчику. – Ребята это от души. Вот на лучше, возьми… – подал он ему карабин, – пригодится…
– А патроны? – спросил летчик, заглядывая в пустой магазин.
– Вот чего нет, того нет… – развел старшина руками.
– Ладно. Обойдемся, – напыжился Борода. – У нас и свой инструмент что надо… – И в подтверждение нажал спусковой крючок. Турельный часто заработал.
– Ничего машинка… Эта, пожалуй, и танк срежет… – похвалил старшина.
Разговор оборвал минометный налет. Из соседнего окопа замахали бескозырками. Блиндаж опустел. Наступила подозрительная тишина, и вдруг кто-то издалека крикнул:
– Танки справа-а…
Борода, высунувшись из блиндажа, присматривался к изрытому воронками полю. День клонился к вечеру. От холмов на восток потянулись расплывчатые тени. Рокот танковых моторов, сначала смутно доносившийся сквозь грохот пальбы, быстро нарастал.
– Товарищи! – раздался звонкий твердый голос моряка, командира роты. – Отступать нам некуда. Нас поставила здесь Родина, и мы будем стоять насмерть. Враги не пройдут. Моряки не пропустят.
Эти волнующие слова прозвучали, как клятва.
«Да, нас поставила здесь Родина. Мы будем стоять насмерть. Враги не пройдут», – отозвалось в сознании Бороды, и он невольно залюбовался статной осанкой моряка в черной запыленной шинели с блестящими пуговицами. Перед глазами летчика, как в мареве, блеснули крылья самолетов, сверкнули ледяные вершины гор, чьи-то искристые зрачки и еще что-то светлое, хорошее, отчего на сердце сразу стало тепло.
К рокоту моторов стал примешиваться лязг металла. Летчик инстинктивно сжал в руке пистолет и расправил бороду. Рогачев уперся спиной в кольцо турели и впился глазами в стекло прицела.
– Рогач, что видно на экране? – спросил Борода.
– Поле, товарищ лейтенант, – услышал он в ответ, и в то же время почувствовал, как чья-то рука опустилась на его плечо. Он оглянулся. Политрук роты моряков с пропитанным кровью бинтом на голове протягивал ему противотанковую гранату.
– Возьми, лейтенант. Это наш самый главный калибр… Бей только наверняка. Больше не дам. Нету.
Гул моторов нарастал. Стреляя на ходу, на гребень высоты с грохотом и скрежетом выползли немецкие танки. Грязно-пегие коробки, грузно покачиваясь с боку на бок, устремились на окопы десанта. Из стволов пушек хлестали огненные языки. Борода, как наэлектризованный, не отрываясь смотрел на танки. Над головой зловеще свистел раскаленный металл. Танки приближались. Но десантники молчали.
«Чего ждут моряки?» – с тревогой подумал летчик, глядя вдоль окопов.
Сжав в руке единственную гранату, он выбрался из блиндажа в траншею и встал рядом с. политруком. Вдоль стены траншей стояли бойцы с напряженными, суровыми лицами. Глаза политрука горели лихорадочным блеском. Правая рука его с засученным по локоть рукавом сжимала связку гранат.
А танки подходили. все ближе, и тут Борода увидел, как политрук, словно на пружинах, подпрыгнул и выскочил из окопа. Танки были рядом. Теперь Борода не замечал уже ни развороченного поля, ни запыленного неба. Он видел только одни серые коробки, двигающиеся на него да мелькающий впереди пятнистый плащ политрука, слившийся с землей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44