Там оказалась одна грязная белая собачонка с красными глазами и слюнявым ртом, которая по одной ей ведомой причине предпочла туше антилопы меня. Она вертелась у крупа нашей с Керолайн лошади, смотрела мне прямо в глаза, поднимая при этом верхнюю губу и низко угрожающе рыча. Я перетрусил, заерзал на своем и без того неудобном сиденье, но тут же получил от Керолайн удар локтем в бок, отчего едва не познакомился с милым песиком поближе.
— Не позорь меня перед нашими друзьями, Джек, — прошипела сестра, продолжая важно улыбаться собирающимся вокруг индианкам. Те, впрочем, были полностью поглощены видом мяса и не удостоили нас даже взгляда. Керолайн явно начинала терять терпение. Не знаю уж, что она там себе навоображала, но при первом взгляде на индейский поселок дрогнуло бы даже самое стойкое сердце. В голове неискушенного гостя тут же возникал вопрос: «Хорошо, передо мной их свалка, а где же город?» На мысль о свалке наводил и специфический аромат: над лагерем, словно туман, висели запахи, вдыхаемые с каждой новой порцией воздуха и повествующие обо всех без исключения процессах жизнедеятельности людей и их четвероногих помощников. Сейчас, правда, было довольно трудно оценить это по достоинству, поскольку все прочие запахи перебивала вонь лошадиного пота. Вообще, едва ваши легкие вдыхали подобную пряную смесь, вы понимали, что оказались в совершенно ином мире.
Однако, как и все прочее, запахи, если жить среди них, создают свою собственную реальность. Много лет спустя, оказавшись в поселке белых, я едва не задохнулся и долго еще тосковал по безвозвратно утерянной атмосфере индейской деревни.
Красный Загар спешился и, гордо выпятив грудь, пошел по лагерю, предоставив женщинам снимать с его лошади тушу антилопы. Вскоре он оказался в кругу других воинов, закурил трубку и принялся хвастаться удачной охотой. Старая Шкура между тем подвел свою лошадь к большой обшарпанной палатке, пестрящему сине-желтыми изображениями фигурок людей, стреляющих из лука, многочисленных солнц и треугольных гор, бросил поводья в руки стоящего рядом мальчишки, одетого в одну короткую кожаную рубаху и мокасины, низко нагнулся, придерживая цилиндр, и почти что вполз внутрь.
— Вот мы и дома, — сказала моя сестра Керолайн. Выглядела она крайне озадаченно. — Но можем ли и мы войти? Вот в чем загвоздка.
— Керолайн, — ответил я, — наше путешествие меня вконец измотало, отец убит, мать невесть где, а эта белая собака все еще пускает слюни. Я боюсь слезать.
Наконец-то Керолайн снова почувствовала себя хозяйкой положения.
— Ну уж эта поганая шавка меня точно не остановит, — твердо заявила она и, едва не врезав мне по физиономии каблуком сапога, когда перекидывала ногу через седло, тяжело спрыгнула на землю. Собака и ухом не повела. Следуя примеру вождя, Керолайн тоже отдала поводья индейскому мальчишке, пялившемуся на меня во все глаза. Я в ответ выразительно посмотрел на собаку, у которой на морде было написано, что она просто мечтает встретить меня внизу.
Парень оказался сообразительным и отвесил псине такого пинка, что она с воем скрылась из глаз. Я был очень ему благодарен, но и виду не подал, а просто спешился и, задрав нос, последовал за Керолайн, уже топтавшейся у входа в типи. В конце концов мы набрали полные легкие воздуха, словно собираясь нырять, и вошли.
Внутри царил таинственный полумрак. Огонь горевшего в середине земляного пола слабенького костерка из бизоньих лепешек позволял различать контуры предметов; еще немного света падало из дымохода, то есть дыры в самой вершине конуса. Оказавшись внутри, вы никогда бы уже не назвали запахи снаружи едкими и противными. Здесь просто невозможно было дышать, как если бы вы оказались под водой.
Немного спустя мои глаза привыкли к темноте, и я увидел дородную женщину, ставившую на огонь какую-то посудину. Она даже не посмотрела в нашу сторону. Вокруг неподвижно сидели странные темные фигуры, откинув головы на кожаные стенки палатки и протянув ноги к огню, но, присмотревшись, я понял, что это просто свернутые бизоньи шкуры. Было так темно, что мы продвигались вперед на ощупь, ежесекундно опасаясь наткнуться на спящего дикаря, которому подобное вторжение могло и не понравиться. Лишь почти обогнув очаг, мы увидели Старую Шкуру, тихо сидящего по ту сторону костра. Керолайн едва не свалилась на него, но вовремя успела вцепиться в полог и удержалась на ногах.
Вождь держал в руках каменную трубку со стянутым медными кольцами деревянным мундштуком длиной фута в полтора. Нам некуда было деваться, и мы просто стояли и смотрели на него. Он запустил руку в небольшой кожаный мешочек и набил трубку, а толстая женщина сунула в огонь прутик, подержала его там, пока на конце не засветился красный уголек, а затем передала Старой Шкуре. Тот раскурил трубку и передал ее Керолайн.
Моя сестра, какой бы тертой она ни прикидывалась, никогда в жизни не курила. Она повертела трубку в руках, приличия ради восхищенно поцокала языком и отдала назад. Вождь сообразил, что она не понимает, чего, собственно, от нее хотят, и повелительно ткнул пальцем в бизонью шкуру справа от себя, приказывая ей сесть. Затем он вставил мундштук ей в рот, вытянул губы и сделал ими несколько всасывающих движений, сопровождающихся характерными звуками.
Керолайн послушно повторила. Уверен, что все происходящее в палатке она восприняла как некий сексуальный ритуал или нечто в этом роде. Вождь между тем бормотал заклинания, отводя от себя злую волю гостей, и с облегчением вздохнул, когда изо рта Керолайн повалил дым. Индейцы верят, что демоны не выносят дыма, поскольку он — следствие очистительного огня.
Наконец Старая Шкура забрал у сестры свою трубку, из которой уже поднималась лишь жиденькая струйка дыма. Глаза Керолайн остекленели и слезились, но она молча вцепилась зубами в шейный платок в ожидании самых ужасных последствий и не проронила ни звука. Да, старуха Керолайн была парнем что надо.
Вождь выбил трубку и якобы случайно просыпал всю золу сестре на сапоги, желая ей тем самым (как я узнал впоследствии) всяческих напастей. Затем он снова залез в кисет, достал щедрую щепотку адской смеси, в которой лишь жалкая часть была табаком, а остальное составляли сушеные листья и коренья, а также порошок из мозга бизоньих костей.
Индейцы изобрели курение. Вот, пожалуй, и все, что они изобрели.
После того как он прикончил вторую трубочку своего зелья, его настроение резко улучшилось. Вождь хихикал, добродушно болтал, а потом обратился к женщине у очага. Видимо, он отдал ей какие-то распоряжения, так как она тут же вышла, потом вернулась и бросила в булькающую на огне посудину кусок антилопьего мяса.
Вскоре по палатке пополз аппетитный запах. Причем он явно просочился и за пределы жилища вождя, поскольку минут через пять у входа раздались голоса и появились гости. Первым явился следивший за лошадьми мальчишка, за ним — еще одна дородная индианка, очень похожая на нашу хозяйку, а следом — детина в коже и перьях, его подружка, Красный Загар и целая процессия детей, возглавляемая удивительно красивой женщиной с блестящими черными волосами и добрыми, как у самки оленя, глазами.
Вся толпа села кружком вокруг очага и уставилась на котелок. Большинство пришло со своими чашками и костяными ложками. Никто не сказал ни слова и даже не посмотрел на нас с Керолайн.
Минуту спустя мы с сестрой получили по полной кружке бульона, затем обслужили остальных. Старая Шкура не притронулся к еде, а просто сидел на своей буйволовой шкуре и бросал вокруг себя довольные взгляды.
И тут мне вспомнилось, как краснокожие, приходившие к нашему каравану и пившие кофе с печеньем, всегда говорили «хау, хау». Я все еще чувствовал себя не в своей тарелке и был страшно голоден, но еда принесла мало пользы моему бедному желудку, будучи практически несъедобной. Объясню почему. Мясо антилопы приготовили крайне неудачно. Индейцы щедро приправляют свою еду салом и совсем не пользуются солью (они ее тогда почти не знали). Кроме мяса в котелок бросили изрядную толику ягод виргинской черемухи, разварившихся в полную кашу, и несколько кореньев, не имеющих никакого вкуса до тех пор, пока вы их не проглотите. После же этого они ползут вниз по пищеводу, оставляя ощущение, будто вы наелись битого стекла.
Однако, как упоминалось чуть выше, я вспомнил их странное восклицание и решил его вставить. На нас по-прежнему не обращали никакого внимания, но я уже понял, что настроение индейцев меняется мгновенно, и, обращаясь прямо к Старой Шкуре, громко и внятно заявил: «Хау, хау, хау». Согласитесь, это требовало определенной смелости. Керолайн пребольно ткнула меня в бок, но Старая Шкура остался страшно доволен.
— Хау, хау, — немедленно отозвался он и произнес речь, в которой, как я узнал потом, дал мне мое первое индейское имя — Маленькая Антилопа, или Вока на языке шайенов. Само по себе это имя мало что значит для меня, так как, живя у индейцев, я их сменил немало. Но оно было первым. Боюсь, вам трудно представить себе, что чувствует десятилетний мальчишка, оказавшийся в племени дикарей. Ничего, я помогу. Я искренне полагал, что моя смелость может стоить мне скальпа, и впал в щенячий восторг, когда этого не случилось.
Кроме того, я отвлек на себя внимание вождя, чем сильно помог Керолайн, которая поспешно выловила из своей чашки большой кусок вареной антилопы и незаметно выбросила его, подпихнув под нижний край обтягивающих типи шкур. Снаружи тут же раздалось счастливое тявканье и звук поспешно удаляющихся собачьих лап.
Чем больше я приглядывался к обычаям племени Старой Шкуры, тем более привычной и нормальной казалась мне жизнь дикарей. Правда, было в ней и немало непонятного. Так, например, повздорив с приятелем и даже всерьез подравшись с ним, индеец мог уже через несколько минут сидеть за его «столом» спокойно, как клерк в конторе. Многие эмоции белых людей так и оставались для краснокожих загадкой. Они просто не видели в них смысла. Индейцы вообще сильно отличаются от всех прочих народов.
Позднее Старая Шкура признался, что испытывал к нам тогда двойственное чувство: он боялся демонов и хотел от них избавиться, но уже никак не мог этого сделать, поскольку эти самые демоны преломили с ним хлеб, то есть антилопу, в его палатке, оказав ему великую честь.
Акт преломления антилопы был чисто символическим, ведь по индейским законам хозяин не может прикоснуться к еде, пока все его гости не насытились, но, как говорится, положение обязывает.
После взаимного «хау, хау» вождь шепнул несколько слов толстухе у котелка, и она знаками объяснила мне, чтобы я шел за ней. Я повиновался, и мы направились к выходу, огибая по дороге сосредоточенно жующих и чавкающих, как козлы, шайенов. Оказавшись снаружи, я взглянул на небо. Оно уже наполовину потемнело, а на горизонте было исполосовано пурпурными мазками, отделенными друг от друга розовыми прожилками.
В том возрасте я не очень-то разбирался в красотах природы, а вспомнил сейчас о небе лишь потому, что, опустив голову, я увидел у типи своего давешнего врага — проклятущую белую собаку. Я сделал вид, что мне до нее и дела нет, но это не помогло. Ее зубы с вожделением сомкнулись на моей штанине, и она наверняка сожрала бы меня, если бы в этот момент женщина не оглянулась.
Ее звали Бизонья Лёжка, и она была женой Старой Шкуры, а другая толстуха в палатке — ее младшей сестрой по имени Белая Корова, которая по традиции шайенов перебралась после свадьбы сестры в ее новый типи и исполняла те же обязанности при вожде, что и его жена, причем в полном смысле этого слова.
Но, как бы там ни было, Бизонья Лежка рассмеялась и, показывая на собаку, о чем-то меня спросила. Истолковав мой затравленный взгляд как утвердительный ответ, она оторвала от моих штанов протестующе визжащего пса и внесла его в палатку, где тут же раскроила ему череп каменным молотком, опалила на огне шкуру, разрезала тушу на несколько кровоточащих кусков и бросила в котелок вариться. Все это время она не переставала улыбаться.
Старая Шкура смотрел на нее с нескрываемой гордостью. Для индейца нет большего лакомства, чем вареная собака, особенно если она белая. Неделями не видя мяса, шайены все же не трогали собак, приберегая их для празднеств и важных гостей.
Боюсь, однако, что мы с Керолайн не смогли оценить по достоинству ту честь, которой удостоились. Сестра стойко перенесла бойню у каравана и даже смерть нашего па, но зрелище убийства и разделки несчастной собачонки прямо у нас на глазах доконало ее, и она сидела теперь скрестив ноги, беззвучно раскачиваясь из стороны в сторону и впившись зубами в крепко сжатый кулак.
Именно в этот момент Старая Шкура внезапно посмотрел на Керолайн и так громко чихнул, что цилиндр сполз ему на левый глаз, а затем и вовсе свалился, так как чих повторился. Еще дважды его большой нос издавал звуки, напоминавшие лай голодной лисицы, а медаль на груди прыгала и со шлепком возвращалась на место.
Все собравшиеся мгновенно позабыли об угощении и уставились на нас, словно увидели впервые. Женщина с оленьими глазами даже пересела рядом с Керолайн и стала ее пристально разглядывать. Та же изо всех сил пыталась сдержать рвоту, поскольку из котелка начал распространяться запах мокрой шерсти, повешенной для просушки слишком близко к огню. Красивую индианку звали Падающая Звезда, она была женой Красного Загара и родила ему семерых детей, находившихся здесь же, в палатке, включая и самого младшего, таращившегося на всех бусинками блестящих птичьих глаз. Его кожаная люлька была устроена так, что он мог спокойно справлять все свои надобности, не покидая ее.
Любопытство Падающей Звезды отвлекло Керолайн от проблем с желудком, она протянула ей руку и, собравшись с силами, сказала:
— Страшно рада познакомится, миссис…
Но, вместо того чтобы ответить на приветствие, индианка вдруг запустила руку сестре в штаны, а затем быстро ощупала ее грудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54