Среди нас в качестве охраны были три вооруженных воина, и один из них по имени Маленький Камень разрядил свой длинноствольный мушкет в лошадь под ближайшим всадником, но тут же, сраженный ответным огнем, рухнул на песок.
Женщины и дети снова бросились к реке, и, должен признаться, я последовал за ними. Впрочем, когда Маленький Камень упал, у меня мелькнула мысль поднять его ружье и продолжить начатое им дело, однако другой воин оказался проворнее.
Почти все были уже в воде, и мы со Старой Шкурой тоже приготовились снова принять холодный душ, когда с берега кто-то крикнул по-шайенски:
— Возвращайтесь! Мы окружили их всех!
Я потащил вождя назад, причем на этот раз он слушался меня заметно охотнее. Протянув мне свой сверток с амулетами, старик сказал:
— Дай мне мое ружье. Я хочу успеть пристрелить парочку солдат, пока молодые воины не сделали все сами.
— Сейчас принесу, — ответил я и воспользовался этим предлогом, чтобы улизнуть. Вокруг толпилось полно женщин, и он вполне мог обойтись теперь без моей помощи. Кроме того, с юга быстро приближался большой отряд шайенов, а те, кто так вовремя пришел нам на выручку, окончательно отрезали кавалеристов от реки и теснили теперь наверх, навстречу подходящим силам.
Всадники Эллиота спешились и отпустили своих лошадей, а сами залегли в заснеженную высокую траву, совершенно скрывшись из глаз. Их местонахождение выдавали лишь облачка порохового дыма, появлявшиеся после каждого выстрела. Да, стреляли они довольно дружно, но уже поддались панике и плохо видели цель. Едва индейцы поняли это, они бросились в атаку и перебили их, как цыплят. Женщины и дети стояли совсем близко и смотрели. Сражение длилось минут двадцать, после чего настало время трофеев и скальпов
Не знаю, доводилось ли вам видеть бойню зимой. Подобное зрелище неприятно в любое время года, но на белом снегу оно особенно отвратительно… На холоде кровь быстро замерзает, и опоздавшим краснокожим приходилось порой раздевать трупы, орудуя ножом.
Я упоминаю это отнюдь не для излишней красочности, а лишь потому, что мне самому надо было раздобыть форму одного из убитых. Медлить не следовало — на жадных до сувениров полсотни краснокожих приходилось всего пятнадцать мертвых солдат. Мне повезло: я наткнулся на Маленького Медведя, который, стоя на коленях, снимал скальп. Только сейчас я понял, что он был одним из тех трех воинов охраны. На его голове красовался роскошный боевой убор из перьев, а левый рукав покраснел от крови. Кровь капала из раны на нос и губы убитого. Маленький Медведь довольно ловко управлялся с ножом, но левая рука его почти бездействовала, а справиться со скальпом одной правой совсем нелегкая задача.
Тем не менее он спокойно продолжал работать, а увидев рядом мои ноги, сказал, не поднимая головы:
— Давай так: я надрежу кожу до конца, а ты дернешь за волосы.
Сказано — сделано. Я встал на колени рядом с ним и через мгновение держал в руках каштановую шевелюру мертвого белого. Могу сказать только, что он был довольно молод. Разглядывать его подробнее я не решился, боясь узнать кого-нибудь из тех, кого знавал раньше. Ведь в том, что я делал сейчас, не было, по крайней мере, ничего личного…
— Ты храбро сражался, — сказал я Маленькому Медведю, протягивая трофей, — и этот скальп твой по праву.
Медведь вытер пот со лба, оставив на нем широкую кровавую полосу. Он выглядел усталым и больным, но после моих слов губы его тронула довольная улыбка. Жестом радушного хозяина, приглашающего гостя отведать кусок жареной индейки, он протянул мне нож и сказал:
— Отрежь что-нибудь для себя. Смотри, на этом пальце красивое кольцо.
— Спасибо, — ответил я, — мне вполне достаточно его одежды.
Маленький Медведь сделал жест, как бы говоря: «Чувствуй себя как дома, угощайся!» — тогда я снял с убитого форму и сапоги, а неподалеку нашел и его шляпу. Мертвый солдат лежал теперь на снегу в шерстяном нижнем белье. Сам того не желая, он оказал мне услугу, и я вдруг захотел ответить ему тем же, спася от дальнейшего членовредительства.
— Ты бы лучше перевязал руку, пока не потерял слишком много крови, — сказал я Маленькому Медведю.
Тот взглянул на свою рану так, словно увидел ее впервые, потрогал мышцу и поморщился.
— Вставай, — настаивал я. — Где твоя лошадь?
Посмотрев по сторонам, я увидел ее. И как вы думаете, кто держал повод? Разумеется, Ольга. Маленький Гус стоял рядом с ней, с завистью поглядывая на индейцев, снующих вокруг со своими страшными трофеями, и полосуя воздух игрушечным деревянным ножом, как бы снимая воображаемый скальп. Уверен, он бы с радостью поучаствовал в кровавом дележе добычи, однако Ольга крепко держала его за плечо. Но все, хватит об этом. Я и так слишком долго говорил о своей бывшей жене.
Маленький Медведь между тем снова завозился над трупом, но я не успел заметить, что именно ему понадобилось на этот раз. Затем он встал и сказал:
— Ладно, я пойду, а ты можешь забрать остатки моего врага себе. Спасибо за помощь.
Он протянул мне руку, и я пожал ее, немного удивившись, что не чувствую ответной реакции его пальцев, как вдруг с ужасом увидел, что держу правую руку мертвого солдата. Медведь незаметно отрезал ее, всунул в свой рукав, вынув из него предварительно свою собственную руку и спрятав ее за спину.
— Ха-ха-ха! — рассмеялся он. — Хорошая шутка!
Все еще хохоча во все горло, он направился к Ольге, волоча за собой теплое нижнее белье несчастного солдата, словно целиком снятую с него кожу.
Теперь мне предстояло облачиться в синий мундир, стать чужаком среди индейцев, но это была единственная одежда, в которой я мог вернуться в лагерь и выяснить, что сталось с Солнечным Светом и ребенком. Они наверняка сейчас в плену, и форма кавалериста поможет мне выкрасть их и укрыть в безопасном месте. Никому и в голову не придет задавать вопросы солдату, ведущему куда-то скво с младенцем.
После бойни на берегу индейцы продолжили свой путь вниз по течению реки, и я увидел среди них Старую Шкуру, которого поддерживала под локоть молодая женщина… нет, не женщина, а Маленький Конь, который, ко всему прочему, был его родным сыном. Так что все встало на свои места: я выполнил свой долг по отношению к старому вождю, теперь же настал черед позаботиться о других и в том числе о самом себе.
Стрельба в долине давно уже стихла, а над нашим бывшим лагерем висел черный дым от горящих палаток. Часть шайенов отправилась в другие лагеря, и я сильно сомневался, что солдаты последуют за ними туда: в долине Уошито стояло более полутора тысяч палаток, из которых лишь пятьдесят — в селении Черного Котла. Уже перевалило за полдень, и все в округе знали о случившемся. Вдоль реки курсировали конные отряды индейцев, которые сами ни на кого не нападали, но наверняка преградили бы путь белым, реши последние продолжить свой победный рейд. Слабым местом краснокожих оставалось лишь одно: их лагеря растянулись на добрых десять миль. Наверное, именно там, в долине Уошито, и поняли они наконец все недостатки своих мелких разрозненных селений, поскольку восемь лет спустя, у Литтл Бигхорна, их палатки стояли столь плотно, что Кастер обломал о них зубы.
Джордж Армстронг Кастер. До сих пор я ничего о нем не слышал. Подобное заявление требует особого пояснения: индейцы почти никогда не знали, кто именно на них напал, ни во время схватки, ни после нее. Судите сами — я за всю битву видел вблизи лишь двух солдат: одного в палатке Старой Шкуры, а второго под ножом Маленького Медведя. Все мы знали только то, что на рассвете нас атаковали бледнолицые, одетые в синие мундиры. Кто ими командовал, нам известно не было, да, честно говоря, от этого никто особо и не страдал. Возможно, позже, на очередных мирных переговорах, какой-нибудь доблестный вояка и заявил бы: «Помните, как я наподдал вам в долине Уошито?» Только так индейцы и узнали бы, чьих это рук дело.
Кроме того, краснокожие никогда не стали бы называть белого человека его настоящим именем, а дали бы ему другое, соответствующее какой-то его черте характера. Так, генерала Крука они звали Три Звезды, генерала Майлза — Медвежья Шуба, а генерала Терри — Еще Один, возможно, потому, что у них кончились все имена.
Познакомившись с Кастером, шайены и их союзники стали звать его Длинноволосым, но я готов поклясться, что ни один из простых индейцев не узнал бы его даже на параде во главе своего воинства, а вожди, с которыми молодой генерал вел переговоры, не вспомнили его лица после того, как он срезал свои локоны. Но не будем забегать вперед.
Я отправился назад. О Кастере тогда мне еще действительно не доводилось слышать, однако, судя по кокарде на шляпе, мне достался форменный мундир батальона «G» седьмого кавалерийского полка. Не дай Бог, чтобы в сожженном лагере оказался именно этот батальон… Впрочем, я тут же отбросил подобную мысль, поскольку все равно не мог уже ничего изменить… но, на всякий случай, вырезал кокарду ножом так, как будто шляпу пробила пуля.
Двигаясь вдоль реки, я пытался вспомнить, нет ли где поблизости брода. Но память ничего такого не подсказала, и мне пришлось действовать наобум. Держа узелок с одеждой над головой, я снова вошел в ледяную Уошито. Вода доходила до подбородка, и я ежесекундно рисковал оступиться или быть сбитым течением. Но все обошлось. Более того, выбравшись на противоположный берег и с удовольствием переодевшись во все сухое, я почти сразу увидел в глубоком снегу довольно утоптанную тропинку и пошел по ней.
С мундиром мне повезло не очень. Как нетрудно догадаться, он принадлежал более высокому человеку. В то же время он так жал мне в плечах, что пришлось, несмотря на холод, не застегиваться, чтобы хоть как-то скрыть это от постороннего глаза. Сапоги же оказались настолько велики, что мои ноги делали сначала шаг внутри них, а уж затем передвигали их дальше. Шляпа сползала то на затылок, то на нос, хоть я и стянул ее ремешком под подбородком… Что ни говори, довольно жалкое зрелище, и я изрядно повозился, прежде чем мой новый наряд перестал сидеть на мне, как на вешалке.
Но приключения того дня только начинались. Пройдя ярдов двадцать по тропе, я заметил за деревьями шайена и глазом не успел моргнуть, как тот спустил тетиву. Больше всего меня поразили две вещи: во-первых, я до сих пор не слышал, чтобы при выстреле из лука раздавался такой грохот, а во-вторых, чтобы стрела летела так медленно. Я видел, как она неуклонно приближается к моей голове, словно пробивая внезапно затвердевший воздух, и почти без труда сумел уклониться от нее так, что острый железный наконечник прошел чуть выше моей головы. Разумеется, меня спасла лишь мгновенная реакция, но я и раньше замечал, что иногда, в минуту опасности, время как бы замедляет свой бег, давая неповоротливым человеческим мозгам возможность оценить ситуацию и принять решение. Через мгновение объяснился и странный грохот: взглянув на индейца, я увидел его на снегу в луже крови, а рядом — всадника, кавалерийского капрала с дымящимся карабином в руках.
— Бог мой! — крикнул он. — Ну и местечко же ты выбрал, чтобы облегчиться!
Да, сэр, он решил, что мне приспичило. А как еще, позвольте узнать, мог тот капрал объяснить мое одинокое блуждание в снегах?
— Эй! — снова окликнул он меня и постучал пальцем по макушке своей лошади. — Ты, часом, не ранен?
Скосив глаза, я увидел оперение проклятой стрелы, пробившей мне шляпу в дюйме от черепа. Со стороны наверняка казалось, что я стою с продырявленной головой. Я молча вытащил стрелу, отбросил ее в сторону, вскочил на лошадь позади него, и мы отправились назад в лагерь.
У первых палаток капрал спешился и направился к группке голубых мундиров и отдал честь. Я последовал его примеру.
— Сэр, — начал он, — я разведывал…
— Минуту, — перебил его офицер и посмотрел на меня.
Я стоял, озираясь по сторонам и почти не узнавая места, где прожил несколько недель. Одни солдаты все еще сгоняли пленных женщин и детей, другие — захваченных шайенских лошадей. Везде царили смерть и разорение.
— Подойди, солдат, — сказал офицер.
Поняв, что приказ относится ко мне, я приблизился. Это был довольно симпатичный молодой человек, высокий, с хорошей фигурой, пшеничными усами и длинными белокурыми волосами, доходящими до самых плеч. На воротнике его кителя сияли две золотые звезды, по одной с каждой стороны.
Из-под густых светлых бровей на меня смотрели ледяные бледно-голубые глаза, и голос, похожий на скрежет мельничного колеса, произнес:
— Застегнись!
Я поспешно повиновался.
— Ты под арестом, — снова проскрипел офицер. — Назови свое имя сержанту охраны.
Подобравший меня капрал решил, как видно, оказать мне еще одну услугу.
— Прошу прощения, господин генерал, — сказал он, — но я нашел этого человека невдалеке от берега, и мне пришлось убить дикаря, чтобы спасти его. Он, бедняга, ранен стрелой в голову, и, похоже, немного не в себе.
Я тут же воспользовался его предположением и с идиотской улыбкой склонил голову набок, выкатил глаза и свесил язык.
Лицо генерала исказила брезгливая гримаса.
— Ладно, уберите его отсюда, — сказал он. — Это полевой лагерь, а не кабинет психиатра.
— А теперь, — продолжил мой благодетель, — если генералу угодно выслушать рапорт моих разведчиков…
— Не угодно, — оборвал его генерал. — Ваш рапорт ничего не стоит, если вместо того, чтобы выслеживать неприятеля, вы спасаете психов. — Он повернулся к остальным офицерам и добавил: — Пристрелить захваченных лошадей!
Один из тех, к кому он обращался, крепко сбитый полковник с физиономией отца большого семейства, рассматривал меня с нескрываемым любопытством и удивлением, словно догадываясь о правде. Теперь же слова генерала отвлекли его, и он возразил:
— В табуне восемьсот лошадей, сэр! Не лучше ли нам сохранить их для себя…
— Вы слышали приказ, Бентон? — рявкнул генерал. — И меня не интересуют ваши соображения о том, что лучше, а что хуже!
Бентон с упреком взглянул на него и сказал моему капралу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54