Однако это дело, как и все прочие, требовало некоторого начального капитала для покупки специального ружья фирмы «Шарпе», изрядного запаса крупнокалиберных патронов к нему, повозки, мулов, а также найма человека для разделки туш. Да, да, не удивляйтесь, сэр, каждый уважающий себя охотник даже не притронется к ножу, чтобы снять шкуру с убитого им животного. Все они жуткие снобы, что и говорить. Звучит смешно и дико, но сами охотники на бизонов считали себя чем-то вроде аристократии. Самые знаменитые даже возили с собой целую свиту в десять-двенадцать человек, в которую входили кучер, повар, мальчик для мелких поручений и так далее, и тому подобное. Я уж не говорю об их арсеналах: дело в том, что дуло «шарпса» после нескольких выстрелов сильно нагревалось, а ждать, пока оно остынет, часто нельзя, поскольку за это время все стадо, учуяв запах крови и страха, умчится за горизонт.
Все мои проблемы решились сами собой, когда в одном из питейных заведений Канзас-Сити я повстречал человека по имени Оллардайс Т. Мериуезер. Я стоял у стойки, он подошел ко мне и разразился следующей речью.
— Сэр, — сказал он, — уверен, вы простите мою смелость, ведь мы с вами два единственных джентльмена среди всей этой неотесанной деревенщины. Нам наверняка есть о чем поговорить.
— Да ну? — удивился я.
— Именно так, сэр, — энергично кивнул мой неожиданный собеседник и представился.
— Кребб… Джек Кребб, — ответил я, пожимая протянутую руку.
— Кребб? — переспросил он. — Вы из какой ветви этой семьи, филадельфийской, нью-йоркской или бостонской?
Я подумал, что он один из бездельников из восточных штатов, приехавших на запад лечить легкие или что-нибудь еще, так как воздух прерий почему-то считался целебным. Отчаянно нуждаясь в деньгах, я почувствовал сильное раздражение против этого богатого белоручки, и, не заботясь о том, поверит он мне или нет, довольно нелюбезно брякнул первое, что пришло в голову:
— Филадельфийской.
— Жаль, — последовал ответ. — Мой знакомый Кребб был, значит, из нью-йоркской… или бостонской.
Теперь пора его описать. Среднего роста, он казался даже стройным, когда стоял к вам лицом, в профиль же его фигура напоминала котелок. Он был гладко выбрит, носил цветок в петлице, лайковые перчатки, трость с золотым набалдашником и прочую мишуру вроде толстой часовой цепочки, алмазной булавки в галстуке и так далее.
— Вы какой университет заканчивали? Гарвард, Йел? — невозмутимо продолжал любопытствовать тот.
— Первый, — наугад ответил я.
— А я — последний, но у меня осталась куча друзей в Кембридже. Все они из выпусков начала шестидесятых… Например, Монтгомери Бриар, Вильям Уиппл, Бертли Платт по прозвищу Док. Это парни из клуба «Индейский пудинг». Кроме того, Честер Ларкин, больше известный как Чет, или Мускусный Бык, затем — Сизый Голубь… этот из команды «Кенгуру»… Может, вспомнили кого-нибудь?
— Нет, я был в команде «Антилопа».
— Неужели? Позвольте снова пожать вам руку, сэр. Кто из нас, джентльменов, живущих в цивилизованном мире, не знает и не ценит «антилоп»! Ничего удивительного в том, что я сразу вычислил вас в толпе. Породу не скроешь!
Он разглагольствовал таким образом еще минут пятнадцать, и я, устав от потока малопонятных слов, допил свой стакан и собрался уходить. Но Оллардайс внезапно заявил:
— Сэр, у меня нет иного средства, как только воззвать к вашему милосердию. Я в ужасном положении. К несчастью, в отличие от вас, у меня нет крепких моральных устоев и, боюсь, банкирский дом Мериуезеров, во владение которым мне предстоит в скором времени вступить, поймет, что я — колосс на глиняных ногах… Короче говоря, сэр, я увлекся азартными играми и за две недели спустил пять тысяч долларов, которые выдал мне отец на деловые расходы. Телеграфировать ему бессмысленно, и вот я обращаюсь к вам, как к единственному собрату-джентльмену среди толпы этих увальней… Двадцать долларов, мистер Кребб, всего лишь двадцать долларов! Для вас это сущий пустяк, а мне он спасет жизнь! В обмен я предлагаю вам расписку, а в качестве залога — свою алмазную булавку.
Терпеть не могу давать деньги в долг, но упоминание о бриллианте тут же смягчило мою суровую душу: величина камня вызывала уважение, граничащее с восторгом, а что до двадцати долларов, то даже коробочка, в которой он выставлялся когда-то на витрине, стоила по меньшей мере раза в два больше.
Поэтому я не стал дожидаться, пока мистер Мериуезер образумится, и достал свой бумажник.
— Да благословит вас Господь! — едва ли не со слезами на глазах ответил тот, принимая деньги и отдавая мне драгоценную булавку. — Дай Бог, мы еще встретимся при более благоприятных обстоятельствах.
Радость его была столь велика, что он выскользнул из салуна, даже не попрощавшись. Впрочем, меня это мало беспокоило: за двадцать долларов я приобрел настоящее сокровище.
Я расплатился с барменом и, пряча сдачу в карман, случайно обронил свое приобретение. Упав на пол, «алмаз» разлетелся на несколько кусков, наглядно доказав, что за его сияющей огранкой скрывалось обыкновенное стекло.
Выскочить на улицу, догнать негодяя и припереть его к стене, поднеся к носу дуло револьвера, было делом одной секунды. Оллардайс даже не удивился и совершенно спокойно заметил:
— Быстро же вы раскусили мой маленький обман, сэр.
— Точно, — ответил я, — и теперь собираюсь вышибить тебе мозги.
Получив свои деньги назад, я рассмеялся, поскольку всегда с симпатией относился к людям остроумным и храбрым, и, убрав свой револьвер, заметил:
— Я ведь тоже своего рода шулер. По рождению и призванию.
— О сэр, боюсь, что не могу похвастаться тем же. Лет до двадцати я был чист, как слеза младенца.
— И как это мне сразу не бросилось в глаза, — продолжал я, — что штаны на тебе еле держатся, вся одежда выглядит так, словно ее собака жевала, а в башмаке дырка?
— О, я знавал лучшие времена, — с гордостью ответил Оллардайс. — Но удача отвернулась от меня, и выгляжу я довольно плачевно… Однако признай, старина, что техника безупречна. Ты весьма охотно купил ту булавку.
— Святая правда, — кивнул я, — и не урони я ее, тебе бы удалось меня надуть.
— И теперь, — тяжело вздохнул он, — моей грешной особой займется ближайший полицейский участок, не так ли?
— Знаешь, Оллардайс, — рассмеялся я, — твой трюк не так оскорбителен, чтобы терять из-за него свободу. Лично я не выношу тюрем и решеток, так как не верю в их действенность. На мой взгляд, если с кем не поладил, то пристрели его на месте или отпусти на все четыре стороны. Сейчас мне до чертиков нужны деньги, но без известных ухищрений их не добыть. А ты, как видно, по этой части мастер.
Было любопытно наблюдать, как к нему постепенно возвращается чувство собственного достоинства. Он отряхнул шляпу, откинул руку с тростью, и все дефекты его одежды снова точно испарились. Чудо, да и только. Оллардайс действительно был превосходным актером и мог бы заколачивать немало, работая в театрах.
— Сэр, — торжественно произнес он, снимая правую перчатку и протягивая мне руку, — отныне и навсегда — я ваш верный раб.
Оллардайс предложил провернуть авантюру с брошью. Моя роль заключалась лишь в том, чтобы пойти в ювелирный магазин и купить там брошь, которую он присмотрел заранее.
— И сколько она стоит? — спросил я.
— Долларов триста, сущие пустяки, — ответил он и смахнул невидимую пылинку со своего лацкана с таким видом, что человек непосвященный никогда бы не заметил, в каком ужасном состоянии упомянутый лацкан находился.
— Будь у меня триста долларов, — заметил я, — мне бы и в голову не пришло промышлять мошенничеством.
— Мой дорогой Джек, — сказал Оллардайс, — подходя к каждому вопросу, следует оценивать свои принципы в строгом соотношении с тем, что ты собираешься из этого извлечь. Наша цель — две тысячи долларов, и для получения их не стоит даже задумываться о каких-то жалких трех сотнях. Мои многочисленные таланты проявлялись по-разному, в том числе и в области карманных краж. Требуемая сумма будет получена за один вечер. Теперь ты захочешь спросить меня, почему же при такой ловкости я до сих пор не миллионер. Почему, скажем, я не спер твой бумажник вместо того, чтобы всучить фальшивку? Отвечаю. В этом-то и вся загвоздка. Каждый человек имеет определенное представление о себе как о личности. Условно говоря, создает формулу самого себя. Я мошенник, Джек, и должен строго блюсти кодекс своей профессии, если хочу жить в мире с самим собой. Допускает ли мой кодекс залезть к кому-нибудь в карман? Да, но только если это не самоцель, а средство достижения чего-то большего. Стоит мне забыться, и пальцы потеряют былую ловкость, меня поймают с поличным и посадят за решетку, как жалкого воришку…
Этот плут мог философствовать неделями, и я прервал его, заявив, что пора приниматься за решительные действия. На следующий вечер он вернулся с деньгами. Нет сомнений, мой новый знакомый был законченным проходимцем, но, похоже, в его рассуждениях крылось разумное зерно, — по крайней мере, ему удалось справиться с соблазном пропить три сотни в ближайшем салуне, и он принес их для общего дела.
Настал мой черед. Я взял деньги и отправился в первоклассный ювелирный магазин «Коллер и К°», где и купил описанную мне ранее брошь. Ошибиться я не мог, все совпадало в точности: золотая пластина в форме сердечка с рубинами по краю и маленьким бриллиантиком в середине. С меня спросили четыреста долларов, я же предложил триста и сделал вид, что собираюсь уходить. Они согласились. Меня явно приняли за разбогатевшего фермера с кучей денег в кармане, увлекшегося какой-нибудь смазливой шлюшкой, что для Канзас-Сити было более чем обычным явлением.
На следующий день в магазин зашел Оллардайс и, узнав, что брошь продана, устроил настоящую истерику. Он, мол, едва дождался своих ежемесячных пятисот долларов и сразу же бросился покупать украшение, которое присмотрел на витрине для своей невесты. И вот теперь…
Оллардайс так сокрушался и переживал, что в залу вышел сам Коллер и проводил безутешного покупателя в свой кабинет.
Старый ювелир решил заняться этим делом лично.
— Помилуйте, сэр, — развел руками он, — мы и представления не имели, что эта вещица так вас заинтересовала. Однако окажите нам честь, посмотрите другие украшения, кто знает…
Но Оллардайс вновь заметался по комнате, стеная и заламывая руки. Нет, совершенно исключено! Ничто другое его не интересует. Боже, какая потеря!
— Видите ли, сэр, — вконец растерялся старик, — мы получили ту брошь в одном экземпляре… но позвольте мне телеграфировать в Нью-Йорк, и я уверен, через пару недель нам пришлют еще одну, точно такую же.
Услышав о Нью-Йорке и двух неделях, Оллардайс упал в обморок, и Коллеру пришлось послать одного из продавцов за стаканом воды для клиента. Тот быстро пришел в себя. Две недели! Нет, это совершенно невозможно. Завтра же он собирался уехать в Сан-Франциско к невесте. И если магазин вернет ту брошь или достанет ее точную копию до отправления его поезда, то он согласен заплатить вдвое, нет, втрое больше против первоначальной цены.
Коллер чуть не задохнулся от неожиданности, но сработал его профессиональный опыт, и он быстро проговорил:
— Это вполне возможно, сэр, вполне возможно… А цена ее была… была тысяча долларов, насколько я помню.
Оллардайс беспечно махнул рукой:
— Значит, я заплачу вам три тысячи. Но поторопитесь, ваше время истекает завтра в полдень. Я остановился в отеле «Эксельсиор».
И ушел, оставив визитную карточку.
Покупая брошь, я тоже как бы случайно обмолвился, где живу.
Проводив необычного клиента, ювелир тут же бросился ко мне. Мне не хотелось посвящать Амелию в свои дела, и я проводил его в спальню, плотно закрыв за нами дверь. Тому была еще одна причина: девочка как раз занималась с синьориной Кармелой, и скрежет их пения мог сорвать переговоры.
— Мой дорогой мистер Кребб, — начал старый лис, — случилась ужасная вещь. Эта брошь была куплена и полностью оплачена другим джентльменом еще до вашего прихода. Однако нерасторопный продавец забыл поставить меня в известность. Скажите, не мог бы я вернуть вам деньги и забрать брошь? В качестве компенсации за моральный ущерб могу гарантировать вам десятипроцентную скидку на наши другие товары.
Я мысленно хохотал до слез. В самом деле, все участники событий были обманщиками, пытающимися как можно успешнее надуть друг друга. Взять хотя бы старика Коллера, ожидаемая прибыль которого составляла две тысячи семьсот долларов в обмен на смехотворную скидку.
Разумеется, никакой симпатии к нему я не испытывал и заявил, что возврат броши вообще не подлежит обсуждению, поскольку моя маленькая племянница, знаменитая певица, просто влюбилась в нее, и я скорее перережу себе глотку, чем разлучу их. Кроме того, покупка состоялась совершенно легально, с соблюдением всех правил и законов, и если он занимается какими-то темными делишками, то меня это не касается.
Тогда он предложил мне больше заплаченного, и так, шаг за шагом, добрался до искомой суммы — двух тысяч. Я не подгонял его, опасаясь, что, если назову ее ему сам, он тут же скончается прямо у меня на ковре. Сразу видно, что в этом деле я был еще новичком.
Наконец мы ударили по рукам, и он достал пачку долларов, увидев которую я пожалел, что не поднял его еще на пять сотен.
Минут через двадцать мы встретились с Оллардайсом в баре для подведения итогов.
— Я зарегистрировался в «Эксельсиоре», — сказал мой приятель, — и оставил для Коллера у портье записку следующего содержания: «Планы поменялись. Уезжаю на недельку поохотиться в Топеку. Наш уговор в силе. Вернусь и заплачу». Это несколько прикроет мое поспешное бегство из города.
— И куда ты собрался? — полюбопытствовал я.
— О, в Сент-Луис. Там меня никто не знает. А как ты, Джек? Я бы и тебе советовал убраться из Канзас-Сити. Коллер пока ничего не сможет доказать, но вскоре все поймет и доставит тебе кучу неудобств. Не хочешь отправиться со мной? У тебя есть способности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54