К тому времени, как я попал в племя, им уже было позволено участвовать в общих сборах всех шайенов, но только когда последние проходили не в лагере семьи Горелой Дороги. Они так и остались Стыдливыми.
Однако теперь, после того как жирная девица вышла замуж за последнего холостого воина, шайенам Старой Шкуры стало угрожать прямое кровосмешение, поскольку их ряды давно уже не пополнялись, если не считать, конечно, Желтого Орла, но он погиб, оставив двух вдов и полнуй палатку ребятишек, которых пришлось усыновить Мелькающей Тени.
Поэтому я не думаю, что решение Старой Шкуры двинуться по весне на юг осуждалось, хотя оно и противоречило его собственному желанию держаться подальше от бледнолицых. Нам необходим был приток свежей крови, а большинство остальных шайенов обитало внизу, за плато. В окрестностях Пыльной реки стояло немало лагерей сиу, наших верных военных союзников, но, едва дело касалось семейной чести, Старая Шкура вел себя как последний сноб. Он и впрямь верил в историю своего племени, согласно которой шайены пользовались лошадьми уже тогда, когда все прочие ездили на собаках, и считал сиу недостойными подобных брачных уз, хотя никогда и не говорил об этом вслух.
Таким образом, женщины начали сворачивать лагерь: разбирали палатки, складывали шкуры и прочий скарб, привязывая все к спинам самым сильных собак. Вскоре пестрый караван двинулся в путь: кто ехал верхом, кто шел пешком, а с флангов нас охраняли воины. За караваном на юг тянулся длинный след лошадиного помета, обглоданных костей и золы многочисленных костров.
Для меня эта дорога стала началом возвращения в мир белых людей, хотя сам я тогда об этом и не подозревал.
Мы добрались до развилки Соломона у реки Канзас, сейчас это северная часть штата того же названия, и увидели огромный лагерь площадью больше мили, где обитали сотни семей шайенов, зимовавших, в отличие от нас, вместе. До сих пор мне не доводилось видеть столь грандиозного зрелища: около тысячи палаток образовывали гигантское кольцо, причем жилища каждой семьи стояли вокруг своего главного типи, в котором обитал вождь или шаман. Здесь были все семьи, о которых я до сих пор знал только понаслышке, не говоря уже о большом отряде воинов, именовавших себя Псами и выполнявших функции полиции.
Когда мы въезжали в лагерь, Старая Шкура чувствовал себя весьма неуютно. Я без труда читал это у него на лице, ведь лица индейцев, когда те находятся среди своих, столь же выразительны, как и лица всех прочих. Но никто не пытался нас остановить, никто не подошел и не спросил: «Куда это вы едете? Что вам здесь надо?» — как наверняка поступили бы с чужаками, и вскоре я заметил, что старый вождь явно вздохнул с облегчением.
Едва мы оказались внутри лагеря, к нему навстречу вышли вожди Горелой Дороги и приветствовали его как брата, приглашая поставить свои палатки рядом с их. Старое преступление было забыто. Все шло просто прекрасно, в честь нашего приезда забили недавно пойманного огромного бизона, и мне досталось несколько кусков великолепного сочного мяса, что было весьма кстати после долгого пути. Все вокруг наперебой приглашали нас в свои палатки, где оказывали всяческие знаки внимания… короче говоря, наше прибытие превратилось в национальный праздник.
Ораторы произносили речи, сказители распевали легенды, хееманех, к которым присоединился и Маленький Конь, исполнили благодарственную пляску, очень грациозную и тепло принятую. Среди зрителей шла оживленная беседа, Мелькающая Тень травил анекдоты из охотничьей жизни, кто-то жаловался на деспотизм шамана, кто-то сетовал на скудость припасов и скуку зимовки… Говорили о внезапной агрессивности бледнолицых, о том, как пострадал от них вождь Большая Голова, о том, что придет время, когда шайены поставят всех на место и восстановят справедливость. После этих слов выступили два шамана, Лед и Тьма, и заявили, что дадут воинам могучее заклинание, которое заставит пули бледнолицых ложиться на землю вокруг них, не причиняя им ни малейшего вреда.
Короче говоря, шайены, казалось, не имели ничего против того, чтобы разом уничтожить всех бледнолицых в долинах, — задача не из легких, но вполне выполнимая, если учесть размеры лагеря. Даже я загорелся этой идеей, ведь мы теперь могли выставить конницу в полторы тысячи воинов! Кроме того, на юге нас бы поддержали кайова и команчи, а на севере — арапахо и сиу. Я рассуждал как индеец, не думая о возможных потерях моей собственной расы. Возможно потому, что индейцы сделали для меня куда как больше, чем мои белые соплеменники, а потом никто и не собирался нападать, скажем, на Сент-Луис, Чикаго или Эвансвиль…
Я часто подкарауливал Ничто у тропинки, ведущей к реке, и, когда она проходила мимо, залезал ей под юбку и легонько Щипал за зад. Единственным ответом на столь повышенное внимание к ее особе было то, что ухаживаниям Койота она придавала не больше значения, чем моим. Мы с ним добивались ее расположения на равных, строго поделив участки военных действий: я, как уже отметил выше, ждал ее у тропинки, а он пытался обворожить в прерии, когда она собирала бизоний помет для костра. Ни о какой вражде или ревности и речи не шло, мы с Койотом были в совершенно нормальных отношениях. Но не больше. Вы знаете, как это бывает: у вас уже есть друзья, у вас уже есть враги, но нет ни малейшего желания заводить новых. Так же и у индейцев.
Кроме того, я не выказывал особого нетерпения: шайен обычно ухаживает за своей пассией лет пять, мне стукнуло пятнадцать, так что у меня была еще куча времени в запасе. Готов побиться об заклад, вы и не подозревали, что краснокожие столь медлительны в этом. Но шайены — воины и, пока совсем не припекло, предпочитают свободу. Когда целый день сражаешься, ночью хочется просто спать, и ничего больше…
Что ж, сэр, время в этом большом лагере летело быстро, и вскоре подошел черед солнечной пляски, затеваемой лишь для того, чтобы доказать всем, и себе в первую очередь, превосходство Людей над прочими племенами. Едва дело доходило до самоистязания, Маленький Медведь всегда оказывался на высоте. И на этот раз он обвешался неимоверным количеством шипов и шакальих черепов и слонялся по лагерю кровоточащей тенью. На следующий день все его тело являло сплошную рану, но он ходил с гордо поднятой головой, всем своим видом выражая полное презрение к боли и страданиям.
Вам может показаться, что последующее поведение шайенов вообще типично для них: после стольких разговоров о том, как вышвырнуть всех бледнолицых со своих земель, и после разного рода церемоний, должных укрепить их в этом решении, они начали сворачивать лагерь и готовиться к походу… назад, дабы держаться подальше от неприятностей. Все очень просто. Индейцы все время воюют между собой, но им просто не доставляет никакого удовольствия драться с белыми. Это абсолютно неблагодарное занятие, особенно если чудом удается победить.
Каждое мини-племя, то есть семья, двигалось чуть поодаль от остальных, но вскоре они образовали два внушительных по размерам потока, один из которых отправился на север, к плато, а другой — на юг, в Колорадо, к торговому форту Вильям Бент у рек Пургатори и Арканзас. Мы отправились вместе с Горелой Дорогой.
Но пока краснокожие отошли не так уж далеко от места бывшей стоянки, самое время сказать, что Старая Шкура полностью достиг своей цели и выдал замуж большинство свободных девиц. Их мужья шли теперь с нами, а вождь пребывал в столь приподнятом настроении, что наверняка опять забрался бы под чужую бизонью шкуру, находись он по-прежнему в лагере Горелой Дороги. Я не раз замечал, как при взгляде то на одну, то на другую толстуху в глазах его появлялось мечтательное маслянистое выражение. Мою голову подобные мысли тогда еще не посещали, мне просто хотелось иногда услышать мягкий голос Ничто, заглянуть в ее огромные черные глаза…
Примерно через день пути вернулись наши разведчики и доложили, что нам навстречу движется конная колонна солдат. К тому времени уже трое шайенов были вооружены карабинами, и Бугор, давно мечтавший опробовать их в деле, предложил принять бой. Но Старая Шкура и верховные вожди Горелой Дороги, заботясь о женщинах и детях, решили повернуть обратно на юг и соединиться с другими шайенами. Мы повстречали их недалеко от Развилки Соломона. Конечно, это были лишь остатки былого огромного воинства, остальные ушли далеко вперед, но все же теперь мы насчитывали около трех сотен воинов и штук пятнадцать ружей, что казалось шайенам мощной и прекрасно оснащенной армией.
Возбуждение перед предстоящей схваткой было столь велико, что я даже не сразу разобрался со своими собственными соображениями на этот счет: поначалу мне было абсолютно наплевать на избиение бледнолицых в западной прерии, поскольку я не знал других белых к западу от Сент-Джо, кроме остатков моей семьи, да и те наверняка уже перебрались к мормонам в Солт-Лейк-Сити. Но, подумав получше, я понял, что не смогу принять участия в этой бойне. Предстояло нешуточное сражение с кавалерией Соединенных Штатов, а я был теперь шайенским воином, причем неплохо себя зарекомендовавшим. Итак, мне предстояло стать либо трусом, либо предателем, и я искренне сожалел, что драться мы будем не с кроу.
Размышляя таким образом, я покрывал себя красными и желтыми полосами боевой раскраски и затачивал плоским камешком наконечники стрел. Есть люди, которые в момент принятия трудного решения не могут ничего делать, давая мозгам полный простор для работы, но я не из таких: если мои руки чем-то заняты, то и голова работает лучше, а если УЖ и это не помогает, то тем более бессмысленно сидеть, теребя подбородок или чеша в затылке.
Мы отправили женщин и детей на юг, к реке Арканзас, а сами снова поставили палатки. Затем шаман Лед привел нас к маленькому озерцу, воды которого, по его словам, должны были сделать нас неуязвимыми. Когда солдаты начнут стрелять, сказал он, нам надо поднять руки ладонями вверх, и все пули будут падать у наших ног, не причиняя ни малейшего вреда.
Вот тут-то мне все стало ясно: меня наверняка убьют.
Когда живешь среди индейцев, подобные озарения приходят нечасто. Да, я знаю, что лекарство Волка-Левши вылечило мою страшную рану на голове, но ведь я был без сознания и просто не имел возможности рассуждать! Вдребезги пьяный человек может свалиться с крыши, отряхнуться и пойти дальше, тогда как трезвый на его месте разбился бы в лепешку. Я вовсе не утверждаю, что волшебство, колдовство или магия, называйте это как хотите, не может остановить ружейную пулю. Я только хочу сказать, что пулю не сможет остановить тот, кто в это не верит. То есть я. Все эти заговоры и внушения вполне могли помочь Буфу, Красному Загару, Маленькому Медведю, но не мне.
Если вы внимательно меня слушали, то без труда вспомните, как воин кроу — тот, которого я убил, — распознал во мне белого ночью. А теперь-то предстояло сражаться днем! Я был весь вымазан краской, но ведь у меня рыжие волосы! Мне не хотелось, чтобы все было слишком явно, и, когда пошли последние приготовления к бою, я подошел к Старой Шкуре с такими словами:
— Дедушка (а именно так и следовало обращаться к мужчине его возраста), я не знаю, как мне следует поступить. Я не хочу показывать врагу цвет моих волос, но и не хочу обрезать их, чтобы враг не подумал, что я трус и боюсь быть скальпированным. С другой стороны, я слишком молодой и неопытный воин для полного головного убора из перьев.
Вождь задумчиво пожевал губами, а потом снял свой видавший виды цилиндр и надел его на меня. Размер был определенно не мой: лишь уши помешали ему опуститься мне до плеч.
— Носи это, пока сражаешься, — сказал Старая Шкура, — но не потеряй и не забудь вернуть потом, ведь мне дали его вместе с медалью Великого Отца из главного стойбища бледнолицых.
Дабы мое новое приобретение не свалилось, я проделал в полях дырки, пропустил через них веревку и завязал ее под подбородком.
Отряд выступил. Я ехал рядом со старым вождем, который восседал на своей лучшей лошади. Вскоре мы с ним оказались на небольшой возвышенности, и он сообщил мне, что навстречу нам движутся двести пятьдесят всадников, до них еще миль пять, а еще через три мили за ними следует пехота. Как я ни вглядывался в даль, я видел только пыльную прерию, и ничего, кроме нее.
Вождь обратил ко мне свои старые выцветшие глаза и сказал:
— Нам предстоит разбить бледнолицых, сынок. Впервые я встречаюсь с ними как с врагами. Я всегда считал, да и продолжаю считать, что всем их поступкам должно быть какое-то объяснение… Они, конечно, странные и, похоже, не знают, где находится центр вселенной. Поэтому-то я никогда и не любил их, хотя и не испытывал к ним ненависти. Но последнее время они нехорошо поступали с Людьми. И мы должны проучить их.
Тут в его взгляде промелькнула какая-то неловкость, он смущенно почесал нос и продолжил:
— Не знаю, помнишь ли ты свою жизнь до того, как попал к нам и стал любимым сыном для меня, для Бизоньей Лежки да и для всего нашего народа… Твое появление наполнило гордостью мое сердце и принесло славу в мой типи… Мне не хотелось бы говорить о той твоей прошлой жизни, тем более что она, возможно, и стерлась в твоей памяти. Я только хочу сказать, что, если ты все-таки не забыл то время и считаешь, что духи твоих предков не позволяют тебе выехать сегодня против бледнолицых, ты можешь не участвовать в битве, и никто не посмеет сказать тебе дурного слова. Ты и так уже неоднократно доказал, что ты мужчина, а мужчина должен слушаться лишь своего сердца, и никто не смеет задавать ему вопросов.
Он так и не сказал мне: ты ведь тоже белый, но дал на всякий случай полное отпущение грехов. При всем его высокомерии к тем, кому не посчастливилось изначально принадлежать к племени Людей, ему все же хватило такта проявить уважение к моим чувствам, равно как и к обстоятельствам моего рождения.
— Дедушка, — ответил я, — сегодня хороший день, чтобы умереть.
Услышав такие слова, индеец никогда не станет доказывать вам, что вы ошибаетесь, что надо трижды подумать о возможных последствиях, что жизнь дается только раз… короче говоря, не несет всей той чуши, что положено нести в подобных случаях среди нас, белых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54