И голень оказалась соединенной с бедром одной узкой полоской кожи. Тогда кусок железа летел с такой скоростью, что его почти не было видно. Рука этого парня двигалась еще быстрее, и Спеск почувствовал резкую, опустошающую боль в левом колене, но, даже падая на мостовую и задыхаясь от боли, он уже понимал, что должен заполучить этого парня для матери-Родины. Такой человек стоит куда больше, чем любая идиотская игрушка, изобретенная тридцать лет назад. Спеску никогда не доводилось видеть, чтобы человек двигался так, как этот парень. Он двигался не лучше, чем другие; он двигался совершенно иначе.И этот двадцатичетырехлетний офицер КГБ, самый молодой полковник в России, оставшись практически без ноги, падая на тротуар, принял решение, какое не осмелился бы принять никакой другой полковник. Он решил заполучить на службу Советской Родине этого парня. Может, тупицы чином повыше, сразу этого не оценят, но рано или поздно даже они поймут, что этот человек ценнее любых машин и приборов.Спеск пополз к машине, обливаясь слезами, и с трудом отъехал. Он найдет в Нью-Йорке соотечественников, которые обеспечат ему врачебную помощь. Оставаться здесь без Натана, со сломанной ногой было небезопасно.Римо вернулся к машине. Черный подросток скакал рядом, схватившись за запястье. Судя по всему, он попробовал дернуть Чиуна за бороду и, к своему разочарованию, тут же понял, что перед ним вовсе не немощный старый раввин.— До каких глубин пала твоя страна! Какая неописуемо ужасная низость! — сказал Чиун.— Что случилось?— Это существо осмелилось прикоснуться к Мастеру Синанджу. Их что, никогда не учили уважать старших?— Меня удивляет, что он до сих пор жив, — заметил Римо.— Мне не платят за уборку ваших улиц. Неужели тебя еще что-то удерживает в этой стране — стране, где дети смеют дотрагиваться до Мастера Синанджу?— Папочка, меня действительно кое-что беспокоит в моей стране. Но отнюдь не страх за твою жизнь. Есть другие люди, не обладающие твоим мастерством, а потому — беззащитные. Смита заботит какая-то машинка, которую кто-то там изобрел. А меня заботит нечто иное. Старая женщина была убита, а никому до этого нет дела. Никому никакого дела, — повторил Римо и почувствовал, как горячая волна прилила к голове и руки задрожали, словно его никто никогда не учил правильно дышать. — Так не должно быть! Это несправедливо. Это отвратительно.Чиун улыбнулся и многозначительно посмотрел на своего ученика.— Ты многому научился, Римо. Ты научился пробуждать свое тело для жизни, хотя большинство человеческих тел в этом мире проходят весь путь от утробы матери до могилы, так ни разу и не вдохнув жизнь полной грудью. Вряд ли найдется в мире человек, который сравнится с тобой. Но в течение всех долгих и долгих веков ни одному Мастеру Синанджу не удавалось сделать то, что хочешь сделать ты.— Что именно, папочка?— Положить конец несправедливости.— Я не надеюсь положить ей конец, папочка. Я просто хочу, чтобы ее было поменьше.— Пусть будет достаточно того, что в твоем собственном сердце и в твоей родной деревне торжествует справедливость.И Римо понял, что сейчас он в очередной раз выслушает историю Синанджу — как эта деревня была столь бедна, что в голодные годы нечем было кормить младенцев и их «отправляли спать» в холодные воды Западно-Корейского залива. Как много столетий назад первый Мастер Синанджу начал продавать свои услуги земным владыкам. И как тем самым было положено начало солнечному источнику всех боевых искусств, Дому Синанджу. И как, верно служа монархам, каждый Мастер Синанджу спасал детей. Вот в чем для Римо должна состоять справедливость.— И каждое задание, которое ты исполняешь в совершенстве, кормит детей Синанджу, — завершил рассказ Чиун.— Твоя деревня — орава неблагодарных бездельников, и ты сам знаешь это, — сказал Римо.— Да, Римо, но это наши неблагодарные, — возразил Чиун и во мраке ночи поднял вверх длинный палец, подчеркивая значимость сказанного.Вокруг было темно потому, что обитатели квартала уничтожили все уличные фонари, как только сообразили, что алюминиевые детали можно продать в утиль. По телевидению была показана специальная программа, посвященная темноте в бедных кварталах. Темнота называлась формой проявления геноцида — репрессивная система лишала негров источников света. Некий социолог провел тщательное исследование и обвинил городские власти в сговоре со скупщиками металлолома. В результате, утверждал он, специально устанавливаются такие фонари, которые легко сломать. «И снова негры приносятся в жертву ради сверхприбылей белых». Он не стал распространяться о том, кто именно ломает фонарные столбы и кто платит налоги, на средства от которых эти столбы устанавливаются.Римо огляделся по сторонам. Чиун медленно покачал головой.— Я собираюсь выяснить, кто убил миссис Мюллер, — сказал Римо.— И что потом?— Потом я прослежу за тем, чтобы справедливость восторжествовала, — заявил Римо.— Ай-ай-ай! — запричитал Чиун. — Что за бездарное применение сил для ассасина! Моя ювелирная работа, мое драгоценное время — и все это тратится в порыве эмоций.Обычно, столкнувшись со столь ярким проявлением глупости Запада, Чиун отгораживался от Римо завесой молчания. Но на этот раз он не стал молчать. Он спросил, какую справедливость ищет Римо. Если старушку убили молодые люди, то они отняли у нее всего несколько лет жизни. И стоит ли за это отнимать многие годы их молодых жизней? Это будет несправедливо.Тело человека, которого убил Римо, лежало на тротуаре. Полиция прибудет утром, подумал Римо. Кое-кто из окрестных жителей видел, как я его убил, значит, кто-то мог видеть и то, как убийцы или убийца выходил из дома миссис Мюллер. А если это была целая банда, то кто-то из них наверняка разболтал об этом.Смит сообщил некоторые подробности о приборе, который они ищут, и о работе Герда Мюллера в Германии. О смерти старушки он сказал лишь одно: ее явно убили случайные люди.— Эй, вы! — окликнул Римо какую-то толстуху, высунувшуюся из окна. Ее огромные шаровидные груди покоились на толстых черных скрещенных руках. — Вы здесь живете?— Не. Я просто прихожу смотреть, как живут цветные.— Я хочу заплатить за информацию.— Брат, — сказала женщина глубоким гортанным голосом. — Такой человек всегда найдет друзей.Римо протянул пятерку, деньги были приняты, и женщина спросила, где остальное. Римо поднес две стодолларовые бумажки к самому ее лицу. Она попыталась схватить деньги, но Римо опустил их и снова поднял, и ей показалось, будто деньги уже были у нее в руках, а потом на мгновение растаяли в воздухе. Это ее так удивило, что она попыталась еще раз. А потом еще.— Как ты это делаешь? — спросила женщина.— У меня есть чувство ритма, — ответил Римо.— А что хочешь знать?— Здесь жила одна старая женщина, белая женщина.— Ага. Миссис Мюллер.— Точно.— Убили. Я знаю, это она, ты ее ищешь. Все спрашивают.— Знаю, знаю. Но вы не видели никого, кто в тот день входил к ней в дом? Что говорят соседи?— Ну, об этом меня уже спрашивали. Вот. Но я не дура. Ничего не сказала. Смешно — спрашивают, спрашивают, а это — простое убийство.— Вы ее знали?— Не. Белые редко выходят из дому. Только в безбожные часы.— Безбожные часы? Это когда? — удивился Римо.— Девять утра, — пояснила женщина.— А вы не знаете, чей это район? Какой банды? Может, они знают больше. Я хорошо плачу.— Хочешь знать, кто убил, белый мальчик?— Именно этого я и хочу.— "Лорды".— Вы точно знаете?— Все знают. «Лорды», это их улица. Они хозяева. Их участок. И тебя убьют, белый мальчик. Лучше зайди в дом. И твой смешной желтый приятель тоже.Римо снова поднял деньги и на этот раз позволил женщине схватить их.Но свой конец бумажек он не отпускал.— А почему вы можете высовываться из окна, не боясь держать его открытым, и все такое? — спросил он.— Я черная.— Нет, — возразил Римо. — Шпану это не остановит. Они убивают любого, кто слабее их, и цвет кожи вас не спасет.— Я черная, и я разнесу башку любому, — заявила женщина и достала из-под подоконника обрез охотничьего ружья. — Вот мой спаситель. Четыре года назад я одному отстрелила яйца. Валялся вон там на тротуаре и выл. А потом я еще плеснула ему в глаза щелока.— Чего? — Римо не верил своим ушам.— Кипящего. Лучшее средство. У меня все время горшок на плите. А белые — только посмотри на них! Не ведут себя так, как уважаемые люди. Я черная. Я говорю, как говорят на улице. Отстрелила яйца и — щелок в рожу, и с тех пор живу спокойно. А ты и твой смешной дружок — лучше зайдите на ночь. А то будешь сам, как тот белый, которого ты убил. Тут больше белых не осталось, как раньше. Нет, сэр.— Спасибо, бабуля, но я рискну. Итак, «Лорды», вы говорите?— "Саксонские Лорды".— Еще раз спасибо.— Полиция знает. Они знают, кто убил. Те, что забрали тело. Очень рано, я еще не встала. Они приехали и совершили варварство. Там, в переулке. Там раньше был переулок, а теперь нет. Дом снесли. Но тогда был переулок. А мальчишки — они еще не легли спать. И они ничего плохого не хотели. Они не знали, что полиция, думали — просто белые. А эти совершили жестокость и попали парню в руку. Вот варварство!Римо не интересовали подробности акта варварства полиции по отношению к черному парню, пытавшемуся отнять у полицейского пистолет.— А вы знаете, кто из полицейских знает того, кто убил старушку? — спросил он.— Я не знаю легавых по имени. Не вожусь с ними. У меня нет наркотиков, нет притона.— Спасибо, мэм, и приятного вам вечера.— Ты симпатичный парень. Побереги шкуру, слышь?Этот полицейский участок в Бронксе носил прозвище Форт Могикан. Окна его были забаррикадированы мешками с песком. Когда Римо подошел к зданию, из бокового переулка выехала патрульная машина с торчащими из окон «Калашниковыми» и с ручными гранатами на приборной доске.Римо постучал в запертую дверь участка.— Приходите утром, — раздался голос из-за двери.— ФБР, — произнес Римо и перебрал пальцами пачку удостоверений, которую всегда носил с собой.Он нашел удостоверение агента ФБР со своей фотографией и поднес его к глазку двери.— Ну, ФБР, и чего ты хочешь?— Хочу зайти и поговорить, — сказал Римо.Чиун огляделся по сторонам с видимым презрением.— Признаком цивилизованности, — сказал Чиун, — является то, как мало надо людям знать о средствах самозащиты.— Тс-с-с, — зашипел Римо.— С тобой кто-то есть?— Да, — ответил Римо.— Отойдите на пятьдесят ярдов, или мы откроем огонь.— Я хочу поговорить с вами.— Это полицейский участок города Нью-Йорка. Мы открываемся для посетителей только в девять утра.— Я из ФБР.— Тогда подключись к нашим телефонам из города.— Я хочу поговорить с вами лично.— Патруль вернулся благополучно?— Патрульная машина, что ли?— Да.— Тогда да.— Как вам удалось добраться сюда среди ночи?— Нормально, — сказал Римо.— У вас что, конвой?— Никакого конвоя. Мы одни.— Оглядитесь по сторонам. Никого вокруг нет? За вами никто не следит?Римо огляделся по сторонам.— Нет. Никого, — сообщил он.— О'кей. Заходите. Только быстро.Дверь приоткрылась, и Римо протиснулся в щель. Чиун — за ним.— Что это за старик? Фокусник? Тогда ясно. Это он вас сюда доставил, — сказал полицейский.Волосы у него были темные, а лицо избороздили морщины, наложенные возрастом и постоянным напряжением. Рука его лежала на рукоятке пистолета.Его очень заинтересовало, что это за старик в странном одеянии. И не прячет ли он под одеждой оружие. Он решил, что старик — волшебник, иначе этим двоим не удалось бы живым добраться до Форта Могикан. Звали полицейского сержант Плескофф. Он получил звание сержанта за то, что за все время службы не выстрелил ни в одного так называемого «представителя Третьего мира». Он многое знал о преступлениях и преступниках. Он видел сотни ограблений и двадцать девять убийств. И был очень близок к тому, чтобы произвести свой первый в жизни арест.Это был американский полисмен новой формации — не громила-расист с бульдожьим лицом и тяжелым подбородком, а человек, способный вести диалог с жителями. Своим подчиненным сержант Плескофф тоже нравился. Он следил за тем, чтобы их ведомости на жалованье всегда были в порядке, и не был одним из тех ограниченных, старомодных зануд-сержантов, которые, посылая вас на дежурство, в самом деле надеются, что вы не покинете пределов штата Нью-Йорк.Сержант ждал, не выпуская Римо и Чиуна из поля обстрела двух пулеметов, установленных на столах возле двери.Римо показал свое удостоверение.— Вы, вероятно, не знаете, что тем домом на Уолтон-авеню занимается ЦРУ, — сообщил Плескофф.— Я здесь не по поводу дома на Уолтон-авеню. Я здесь по поводу убитой женщины. Старой женщины. Белой женщины.— Ну, это уж слишком! — сердито воскликнул Плескофф. — Приходишь в такой район и ожидаешь, что полицейский участок будет открыт среди ночи, да еще спрашиваешь насчет убийства какой-то старой белой женщины. Какой именно старой белой женщины?— Старой белой женщины, которую привязали к кровати и замучили до смерти.— Какой именно старой белой женщины, которую привязали к кровати и замучили до смерти? Ты что, думаешь, я гений и должен помнить всех белых, убитых на моем участке? У нас для этого есть компьютеры. Мы тебе не какие-нибудь старомодные полицейские, которые теряли хладнокровие только из-за того, что кого-то замучили до смерти.Плескофф закурил сигарету. Зажигалка у него была золотая.— Можно мне задать вопрос? Я знал на своем веку множество полицейских, — сказал Римо, — но ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь из них разговаривал так, как вы. Чем вы тут занимаетесь?— Мы пытаемся строить между полицией и местными жителями такие взаимоотношения, чтобы они отвечали чаяниям и стремлениям общины. И я могу гарантировать, что каждый сотрудник моего отделения отдает себе отчет в том, каковы чаяния представителей Третьего мира и как... Послушай, не стой перед дверью! Иногда они стреляют через глазок.— Снаружи никого нет, — сказал Римо.— Откуда ты знаешь?— Знаю, — сказал Римо.— Удивительно. В мире вообще много удивительного. На днях я видел странные узоры на бумаге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21