Ему пришлось подождать — оператор немного запаздывал. Но как только появился оператор с телекамерой, всем вокруг словно бы впрыснули адреналин. Из машин набежали десятки чернокожих, сомкнули ряды, и оператору не составило труда выбрать для съемки такую точку, чтобы казалось, будто вся округа марширует перед домом адвоката.Они маршировали и что-то скандировали. Репортер поднес микрофон очень черному человеку с очень белым воротничком, покрытым складками лицом.Священник принялся говорить о маньяках-полицейских, стреляющих в невинных чернокожих юношей, ставших жертвами «самого страшного расизма в истории человечества».Чернокожий назвался преподобным Джосайей Уодсоном, председателем Совета чернокожих священников, сопредседателем Фракции церквей мира, исполнительным директором программы «Жилье для всех — 1», за которой должна вскоре последовать программа «Жилье для всех — 2». Голос его напоминал раскаты грома в горах Теннесси. Он призывал праведный гнев Всевышнего.Он оплакивал жертв белого варварства.Репортер страстно желал, чтобы преподобный Уодсон — мужчина весьма крупный — обращался к небесам, а не вниз, к нему, репортеру, и, если возможно, немного сдерживал дыхание.Концентрация паров джина в выдыхаемом преподобным Уодсоном воздухе была столь высока, что могла бы повредить защитное покрытие орудийной башни боевого корабля. Репортер старался не показывать, как тяжело стоять в зоне дыхания преподобного Уодсона.Уодсон потребовал положить конец жестокостям полиции в отношении чернокожих. Он рассуждал о многовековом угнетении. Репортер попытался задержать дыхание, чтобы не вдыхать окружающие преподобного пары.Ему также надо было скрыть от телекамеры, что черная мохеровая куртка преподобного отца оттопыриваются под мышкой. Там у него был револьвер с перламутровой рукояткой, и редактор никогда бы не выпустил на экран пленку, на которой чернокожий священник ходит по улицам вооруженный. Выпускающий редактор не хотел выглядеть расистом. А значит, все чернокожие должны были выглядеть добропорядочными. И разумеется, безоружными.Когда смонтированный материал был показан в программе новостей, все это выглядело следующим образом. Хорошо поставленным, со слезой, голосом преподобный Уодсон рассказывал об ужасной судьбе негритянской молодежи, и за спиной его маршировало разгневанные протестующие граждане, а рядом с ним согбенный репортер закрывал своим телом пистолет под мышкой преподобного и очень часто отворачивался, а когда его лицо оказывалось поблизости от лица преподобного Уодсона, то в глазах репортера стояли слезы.И создавалось впечатление, будто рассказ преподобного отца столь печален, что пожилой репортер не может сдержать рыданий перед телекамерой.Именно так прокомментировал сюжет диктор одной из иностранных телекомпаний. Насилие полиции в отношении негритянской молодежи столь ужасно, сказал он, что даже видавший виды белый журналист не смог не прослезиться. В считанные дни этот маленький сюжет прогремел по всему миру.И университетские профессора за круглыми столами обсуждали жестокость полиции, которая вскоре стала именоваться угнетением и эксплуатацией, а затем — вполне естественно — «геноцидом, спланированным и осуществленным полицией Нью-Йорка».Когда кто-то попытался было заикнуться о невероятно высоком уровне преступности среди чернокожих, ученые мужи откликнулись вопросом: а чего еще можно ожидать после такого полицейского геноцида? Вопрос этот был включен в программу экзаменов во всех университетах. И кто не знал правильного ответа, проваливался.Тем временем миссис Мюллер похоронили в запаянном гробу. Похоронное бюро попыталось было восстановить левую половину ее лица, где раньше был глаз, но воск не слишком удачно гармонировал со сморщенной старческой плотью. Залитый изнутри воск расправил морщины левой щеки, и она выглядела слишком юной для женщины, иммигрировавшей в Америку из Германии после войны.Так что было решено скрыть от всех плоды бандитских трудов; когда гроб был доставлен из церкви на кладбище Пресвятой Девы Марии и Ангелов, за ним шла довольно солидная процессия. И это крайне изумило дочь миссис Мюллер: она и не подозревала, что у ее родителей было так много знакомых, особенно среди тридцати-сорокалетних мужчин. Очень любопытных, кстати.Нет-нет, после родителей ничего не осталось. Да, у них был свой сейф в банке, но в нем оказалось всего несколько ценных бумаг. Безделушки? Один из мужчин в черном сказал, что его интересуют именно безделушки. Старинные немецкие безделушки.Дочь посчитала это потрясающе возмутительным. Но что может по-настоящему потрясти человека в наши дни? Итак, это — покупатель, занимающийся бизнесом прямо у свежевырытой могилы. Или для него это обычное дело?И она с тоской пожалела о тех временах, когда некоторые вещи еще считались возмутительными, и ощутила острую боль в сердце, и подумала, как ужасно было ее старой матери умирать в одиночестве, и как страшно стало навещать родителей после того, как в их квартале произошли такие перемены.— Никаких безделушек, черт вас раздери! — крикнула она.И в тот же день у бывшего дома Мюллеров появилась бригада рабочих и принялась разрушать его до основания.Они приехали в сопровождении вооруженных полицейских, каждый из которых был выше шести футов ростом и владел приемами каратэ. Дом отгородили от улицы стеной из бронированных щитов. В руках у полицейских были дубинки. Старую развалюху методично разобрали по кирпичику, и останки дома покинули квартал не навалом в грузовиках, а в огромных белых ящиках. Надежно запертых. Глава 2 Его звали Римо, и он ехал вверх — не в лифте, а под лифтом. Он вдыхал запах работающего мотора и спекшейся смазки, ощущал легкую вибрацию длинных тросов, когда кабина останавливалась, и чувствовал, как эта вибрация волной бежит от кабины — сначала вниз, к фундаменту, а потом к пятнадцатому этажу, выше которого шли еще пять этажей пентхауса — роскошного особняка на самом верху здания.Правая рука Римо надежно охватывала болт в днище кабины. Люди, цепляющиеся за разные предметы, ради сохранения жизни, обычно быстро выбиваются из сил именно потому, что боятся за свою жизнь. Страх увеличивает силу и скорость сокращения мышц, но отнюдь не выносливость.Если вы вынуждены за что-то держаться, надо стать органичным продолжением этого предмета, самому стать частью выступающего из днища болта, и рука должна не сжимать, а как бы удлинять его собой. Как Римо и учили, он легко соединил пальцы с болтом и напрочь забыл об этом. Так что, когда лифт снова пришел в движение, Римо плавно качнулся и поплыл вверх.Держался он правой рукой и потому слышал шаги людей у себя над правым ухом.Он находился здесь с раннего утра, и теперь, когда лифт остановился на уровне пентхауса, Римо понял, что ему осталось висеть под лифтом совсем немного. На этот раз все было не так, как раньше. Римо услышал, как защелкиваются замки — двадцать, по числу этажей под ним. Это запирались двери шахты лифта. Его об этом предупреждали. Потом он услышал напряженное дыхание сильных мужчин. Они проверили кабину лифта сверху. Об этом его тоже предупреждали. Телохранители всегда проверяли крышу лифта, потому что там кто-то мог прятаться.Потолок кабины был закрыт бронированным стальным листом, пол — тоже.Таким образом, никто не мог проникнуть в кабину ни сверху, ни снизу.Лифт — единственное уязвимое место в офисе южнокорейского консула в Лос-Анжелесе. Все остальное, весь пентхаус — самая настоящая крепость.Римо предупреждали об этом.Когда его спросили, как он собирается проникнуть туда, он ответил, что ему платят за дела, а не за рассуждения. И это было правдой. Но еще большей правдой было то, что Римо тогда действительно не знал, как собирается проникнуть в офис, более того — он даже и думать об этом не хотел и, самое главное, не желал вести никаких разговоров на эту тему. И потому он отделался каким-то многозначительным замечанием, подобным тем, какие ему самому приходилось выслушивать вот уже более десяти лет, а утром того дня, на который руководство назначило исполнение задания, он просто неторопливо подошел к зданию с роскошной крепостью на крыше и начал действовать, без заранее обдуманного плана.В последнее время ему и не приходилось почти ничего обдумывать. На первых порах различные защитные ухищрения — запертые двери, труднодоступные места, десятки телохранителей — создавали для него проблемы. И решать эти проблемы вначале было увлекательно.А этим утром, непонятно почему, он думал о нарциссах. Была весна, и он видел их не так давно, а сегодня утром размышлял об этих желтых цветах и о том, что теперь, нюхая их, он ощущает совсем не то, что прежде, до того как стал тем новым человеком, которым был теперь. В прежние времена он вдыхал нежный аромат цветов. А теперь, когда он нюхал цветок, он вдыхал в себя все его движения. Это была симфония пыльцы, достигавшая апофеоза в его ноздрях. Это был хор и крик самой жизни. Принадлежать к Дому Синанджу, понимать и постоянно продолжать постигать вершины знания, хранящегося в небольшом северокорейском селении на западном побережье Корейского полуострова, означало знать жизнь во всей ее полноте. Теперь одна секунда заключала в себе больше жизни, чем целый час в былые времена.Разумеется, иногда Римо уставал от такого количества жизни. Он предпочел бы, чтобы ее было поменьше.И вот, думая о желтых цветочках, он вошел в белое здание из кирпича и алюминия, с окнами от пола до потолка, с великолепным мраморным порталом, с фонтаном, омывающим пластиковые цветы в вестибюле. Вошел и поднялся на лифте до десятого этажа. Там он немного поиграл кнопками «Стоп» и «Ход», пока десятый этаж не оказался у него на уровне пояса, скользнул вниз, нашел в днище кабины выступающий болт и обхватил его правой рукой; потом, после короткой суматохи на разных этажах, кто-то снова привел лифт в движение. А Римо висел под днищем и ждал, пока наконец лифт не поднялся на самый верх здания, в пентхаус.О чем тут думать? Еще много лет назад его наставник Чиун, нынешний Мастер Синанджу, сказал ему, что люди сами всегда покажут, с какой стороны на них легче всего напасть.Зная свое слабое место, они именно его защищают рвами, бронированными щитами или телохранителями. И вот Римо, получив задание и узнав о всех мерах безопасности, направился прямиком к лифту, думая о нарциссах, потому что больше ему особо не о чем было думать.А теперь нужный ему человек вошел в лифт, задавая вопросы по-корейски.Заперты ли замки на всех дверях шахты, чтобы никто не помешал поездке вниз? Конечно, полковник. Проверили ли верхний люк? Да, полковник. Вход с крыши? Да, полковник. Выход на первом этаже? Да, полковник. И — о, полковник, как великолепно вы смотритесь в этом сером костюме!Не отличить от американца, да?Да-да, вылитый бизнесмен.Наше дело — это и есть бизнес.Да, полковник!И все двадцать этажей тросов пришли в движение. И лифт пошел вниз.Римо начал раскачиваться из стороны в сторону. В такт его движениям медленно опускающийся лифт в двадцатиэтажной шахте тоже начал раскачиваться, как колокол с живым языком. Механизм совершенных человеческих мускулов раскачал лифт до такой степени, что на уровне двенадцатого этажа кабина стала ударяться о стойки и стены шахты, высекая искры и содрогаясь при каждом ударе.Пассажиры лифта нажали кнопку экстренной остановки. Тросы вздрогнули и замерли. Римо медленно качнулся три раза, на третьем махе подтянулся на руке в щель между полом лифта и полом этажа, потом, просунув левую руку сквозь резину створок кабины, ударил по раздвижной двери и энергично толкнул ее левым плечом.Дверь разъехалась, хлопнув, как вылетающая из бутылки шампанского пробка. И Римо оказался в кабине.— Привет! — как можно вежливее произнес он по-корейски, зная, что, несмотря на американский акцент, приветствие его прозвучало так, как звучит оно в северокорейском городке Синанджу: другими диалектами корейского Римо не владел.Низкорослый кореец с суровым худым лицом выхватил из-под синего пиджака полицейский кольт 38-го калибра. Неплохая реакция, отметил про себя Римо. Одновременно он понял, что человек в сером и есть полковник, тот который ему нужен. Корейцы, имеющие телохранителей, полагают ниже своего достоинства драться самим. И это странно, ибо полковник считался одним из самых великолепных бойцов на Юге страны, одинаково хорошо владеющим приемами рукопашного боя с ножом и без ножа, а если надо — то и неплохо стреляющим.— Как вы полагаете, это не составит для вас слишком сложной проблемы? — был задан вопрос, когда Римо получил задание вместе с информацией о феноменальном мастерстве полковника.— Не-а, — ответил Римо.— У него черный пояс, — напомнили ему.— А? Ну да, — ответил Римо.Его это мало интересовало.— Не хотите ли посмотреть кинопленку, показывающую его в действии?— Не-а, — ответил Римо.— Он, наверное, один из самых опасных людей в Азии. Он близкий друг южнокорейского президента. Он нужен нам живым. Он фанатик, так что это будет нелегко.Так инструктировал Римо доктор Харолд В. Смит, директор санатория Фолкрофт, служившего крышей для особой организации, не соблюдавшей законы страны во имя того, чтобы вся страна их соблюдала. Римо был безымянным исполнителем на службе этой организации, а Чиун — наставником, который дал Римо куда больше, чем можно было купить за все золото Америки.Ибо наемные убийцы-ассасины из Синанджу продавали свои услуги императорам, королям и фасонам задолго до того, как западный мир начал вести счет времени, но никогда не продавали секреты своего искусства.Поэтому, когда Чиун за деньги обучил Римо искусству убивать, секретная организация получила то, за что заплатила. Но когда Чиун научил Римо дышать, и жить, и думать, и постигать внутреннюю вселенную своего тела, создав новое существо, способное использовать свой мозг и тело с эффективностью, превосходящей возможности обыкновенного человека по меньшей мере в восемь раз, Чиун дал организации куда больше того, на что она рассчитывала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21