Аркадий Карасик
Офицерская охота
Глава 1
Большая комната освещена тусклым светом, проникающим сквозь разбитые ставни. Луна то прячется за темными облаками, то снова выглядывает. На полу — обрывки бумаг, разорванные книги, выпотрошенные ящики из письменного стола и шкафа, беспорядочные груды одежды, обуви.
На беду себе построил дом лесник Артем Пахомов. Сам отбирал метровые в обхвате деревья, вместе с братьями рубил, ошкуривал. На славу получился пятистенник, на заглядение. Когда обмывали новоселье, весь таежный поселок радовался и, конечно, завидовал. Великий умелец Артемка, что в работе, что за столом.
Нелюдимый лесник, из которого двух связных слов не вытащить, выстроил свои хоромины подальше от поселка, ближе к лесу. Соседи, друзьями Артем так и не обзавелся, не раз предупреждали: рискуешь, паря, наведается косолапый либо, не дай Бог, недобрый человек… Пахомов посмеивался и кивал на висящую на стене верную тулку, из которой за полсотми метров в монету попадал. Дескать, не боюсь ни бандитов, ни зверья, пусть наведываются.
И вот теперь полувисит «умелец» опутанный веревками, подвешенный к вбитым в стеновым бревнам крюкам. Рубаха до пупа разодрана, из-под неё выглядывает широченная мускулистая грудь в синяках и багровых кровоподтеках. Лицо окровавлено.
Вплотную к леснику — человек с ножницами в одной руке и с бензиновой зажигалкой — в другой. Черные, горящие злобой глаза, будто воткнуты в лицо лесника, сваленная на бок редкая бородка, подрагивающие то ли от перепоя, то ли от наркотиков руки. Поодаль — два его кореша. Пьют прямо из горлышка литровой бутыли самогон, щерят небритые физиономии.
На кушетке — семилетний мальчишка, такой же широколобый, как и отец. Сжался, забился в угол. В глазах — ужас. Из соседней комнаты доносятся женские причитания.
— Говори, падло, где золотишко? — рычит бандит, брызгая слюной. — Все одно найдем, все обшмонаем. Тогда — мочканем. Скажешь — живым оставим.
— Ничего у меня нет… Зря мучаете, мужики…
Голос хриплый, переполнен болью.
— Пожалей пацана, фрайер. Не скажешь — за него возьмемся… На неделе убил золотонош, попользовался — поделись. Сам подумай, что дороже: жизнь или золото?
Мужчина поднял голову.
— Запытаете Коляна, с того света приду, душить стану…
Садист хрипло рассмеялся. На своем веку он и не такие угрозы слышал, и не такое видел. Семь ножевых ран, три — огнестрельных сами за себя говорят. Что ему месть мертвеца?
Вспыхнул длинный огонек зажигалки, коснулся груди человека — на ней появился очередной черно-багровый след. Лесник напрягся, глухо застонал.
— Говори, падло, говори!
Устали оба: и привязанный к стене, и его палач. Бандит уселся на кушетку рядом с Коляном, покровительственно потрепал пацана по голове. Мальчишка вздрогнул и вжался в стенку.
— Не боись, сявка, пока не трону. Скажи бате — пусть признается. Всем будет хорошо: и отцу, и матери, и тебе. Цынкани отцу!
Колян набычился, уставился на часы, висящие напротив на стене. Говорить он явно не собирался.
— Ах, ты, волчонок!
Не размахиваясь садист ударил «волчонка» по щеке. Голова мотнулась, на подобии воздушного шарика, повязанного к тонкому шнуру. В ответ — непримиримый взгляд, сжатые губы
— Выдра, подавай сюда бабу!
Бандиты притащили женщину, сорвали одежду, голую распяли на полу. Она извивалась, царапалась, выла. Кричать не осталось сил.
— Супруженницу пожалей, лесник. Не признаешься — трахнем по очереди. На твоих глазах… Где припрятал золотишко? В прирубе? Под полом? Говори, падло!
— Не троньте Грушу, — выдавил Пахомов, не привык к просьбам, мучился. — Я — в ответе, с меня и спрос… Богом клянусь, не убивал золотонош, не грабил их барахлишка.
— Не бери на понт, сявка, ментовская подстилка, овца шебутная!… Скажешь или бабу пробовать?
— Нету золотишка… Клянусь… Пожалейте жинку…
Главарь усмехнулся и повелительно кивнул. Выдра взгромоздился на женщину, его дружки придерживали её за руки и за ноги. Нервно смеялись, похотливо смотрели на действия приятеля.
— Ой, не надо… Пожалейте… Артемка, спаси!… Колян, отвернись, не смотри…
Пацан рванулся к матери.
— Не надо!!! Мамочка… мамочка!
Главарь тряс мальчишку, задирал ему голову.
— Скажи отцу пусть раскалывается, слышишь, волконок — скажи!
Отец пытался разорвать веревки, глаза почти вылезли из орбит, окровавленный рот открыт, видны корешки выбитых зубов. Столпившиеся вокруг насилуемой женщины бандиты рыгочут, заранее готовятся, расстегивают ширинки.
— Нелюди! Нехристи! С того света достану!
— Не достанешь!
Главарь, придерживая пацана левой рукой, взмахнул правой. Нож вошел точно в горло лесника.
Колян потерял сознание.
Очнулся утром. На крюках висит мертвый отец, на полу — замученная мать с вспоротым животом…
Так и не добившись признания, бандиты ушли. Прихватили кой-какую одежонку, женские украшения, хозяйкую тулку. Пацана не тронули — наверно, решили: с испугу окачурился…
Капитан Пахомов дико закричал и… проснулся. Тело покрыто потом, будто он не сон увидел, а окунулся в кипяток…Сколько лет минуло с той поры, не может забыть. И — простить. Почти каждую ночь приходят к спящему окровавленный отец и убитая мать.
Недолго свихнуться.
Убийц тогда так и не нашли. Да и как отыщешь их в таежном просторе среди немногочисленных деревень и поселков? А может быть милиция не здорово-то и старалась, опасаясь мести со стороны других банд. Пульнут из кустов — возбуждай новое уголовное дело по факту убийства сотрудника уголовного розыска…
Хмурое утро неохотно занималась над подмосковным гарнизоном. Дождя не было, но тучи клубились, то сливаясь в почерневшую гряду, то расходясь и пропуская в прогалы неяркое солнце.
Обычно капитан — теперь уже бывший капитан, отставник — вначале делал капитальную зарядку, потом уже — под холодный душ. Это — когда спал без снов. Теперь, «повидавшись» с убитыми родителями, изменил распорядок — отправился в ванную.
Может быть, отец на самом деле попользовался китаезами, равнодушно думал он, стоя под щекочущими тело холодными струйками. С какой стали бандиты наехали не на деда Фаддея, ни на об»ездчика Прошку, а именно на лесника?
После душа выскочил на балкон, помахал руками, поприседал. Постепенно мышцы теряли сонную одурь, приходили в норму. Соответственно, улучшилось настроение, жизнь перестала казаться тусклой и беспросветной.
Военный городок просыпался. Из казарм выбегали голые до пояса солдаты, из недавно построенных многоэтажек к школе торопилась ребятня. На балконах появились женщины — вывешивали на просушку вещи, выколачивали прикроватные коврики.
Раньше Пахомову не доводилось наблюдать пробуждение жилого поселка — чуть свет мчался в подразделение, где его ожидала суматошная служба. И не только в будни, но и в выходные и праздничные дни. Новости узнавал поздно вечером от жены.Та была набита ими до отказа, по макушку. Кто с кем развелся, кто на ком женился, кого из знакомых офицеров перевели в другие гарнизоны. Работать в военном городке женщинам негде, сплетни и пересуды скрашивали им жизнь, позволяли не чувствовать себя ненужными «безработными».
Вот уже месяц, как Света с ребятишками уехала на Кавказ к матери. Правильно сделала — там легче прокормиться, нежели на скудное офицерское «денежное довольствие», которое, к тому же, выплачивается с разрывом в два-три месяца.
Разве последовать за ней?
Раньше, до увольнения, капитан просто мечтал покинуть осточертевший гарнизон, с головой окунуться в гражданскую жизнь… Боже, сколько сейчас возможностей для делового человека! Открывай ту же шашлычную на перекрестке, привози из — за рубежа «капиталистические» шмотки и торгуй ими, набивая свой карман «нетрудовыми» башлями… А почему, спрашивается, нетрудовыми? Это ещё как посмотреть, с какой стороны ощупать. Пока доберешься до тех же Эмиратов, набьешь сумки и баулы дешевыми товарами, пока довезешь их до России — семь потов сойдет.
А вот уволился и мечты о привольной жизни выветрились из головы. Все оказалось намного сложней. Ту же шашлычную открыли кавказцы, попробуй поконкуретничать — мигом открутят башку. Челноку нужен первоначальный капитал, попробуй сколотить его из скудного денежного содержания. А на что ещё может претендовать пехотный капитан без мирной профессии и опыта работы в том же банке?
Пахомов прошелся равнодушным взглядом по многочисленным кубкам, заполнившим остекленные полки, по грамотам, развешанным на стенах.За отличную стрельбу…За победу в соревнованиях по пулевой стрельбе… За первое место в соревнованиях по самбо… Кому, спрашивается, все это нужно? Разве наняться обучать будущих телохранителей и охранников? За нишенские поллимона в месяц.
Нет, преподавание и торгашество не для него!
Черт с ним, с бизнесом! Сегодня Пахомов поедет в первопрестольную наниматься в «рабство». Охранником — так охранником, швейцаром — так швейцаром, лишь бы платили погуще…
От раздумий оторвал телефонный звонок.
— Здорово, Колян! На унитазе посидел? Под душем постоял?
Федор Поспелов, старший лейтенант, теперь уже — запаса. Такой же безработный горемыка. Нет, не горемыка — генеральский сынок, подпитываемый папашиными достатками.
— Доброе утро, Федя. Все сделал, как положено. Есть проблемы?
— Не проблемы — проблемищи, — жизнерадостно расхохотался Поспелов. — На бутылку не хватает — войдешь в долю?
Николай промолчал. От отца в наследство перешло отвращение к спиртному. В каком бы виде оно не подносилось — водка, коньяки, вино, пиво. Даже шампанского душа не принимает.
— Не пью и тебе не советую, — менторским голосом ответил он. — В Москву не собираешься?
— А ты что, в замочную скважину подсмотрел? — удивился новоиспеченный отставник. — Собираюсь и тебя приглашаю составить компанию. Имеется деловое предложение…
Какое может быть предложение у безработного, равнодушно удивился Пахомов. В приложении к раскованноу характеру Федьки — расслабиться в обнимку с бутылем и отправиться к бабам.
А вдруг появилась у деятельного приятеля свежая идея?
— Добро. Через сорок минут встречаемся на автобусной остановке…
— Через сорок — не пойдет. Клавка столько наворочала на стол — за час не управишься с завтраком. Подруливай — поможешь.
Есть Коляну не хотелось. По утрам обычно обходился чашкой крепкого кофе с двумя бутербродами. Но подстегнуло любопытство — что нового изобрел предприимчивый дружок?
Открыл древний полированный шкаф, купленный в давние лейтенантские времена по просьбе-требованию Светланы, прошелся взглядом по пустующим вешалкам, на которых недавно висели платья и костюмы жены. Сейчас осталась только его офицерская форма, начиная со старой гимнастерки и кончая новомодными непривычного цвета рубашками и тужурками.
Новая форма Николаю не по душе, разве можно её сравнить со старой, удобной, бросающейся в глаза? Разве сравнишь шинель и пальто, скромную фуражечку с нынешней, как именовал её капитан, «выпендряловкой?
Что же надеть для посещения первопрестольной? Форму не хочется, глубоко в душу вгрызлась обида на несправедливое увольнение из армии. Если уже пепеключаться на гражданскую действительность, то сразу, без колебаний. Это походит на прыжок с трамплина либо с утеса в незнакомую речку с неизвестной глубиной. Там возможно встретят отставного офицера смертельные камни или вязкая, засасывающая в себя «прыгуна», жижа.
Пахомов, брезгливо морщась, натянул серые брюки, клетчатую рубашку, отглаженный женой перед от»ездом кургузый пиджачишко. И отправился в соседнюю девятиэтажку.
Клавка, действительно, «наворочала». На столе — ни сантиметра свободной площади, все заставлено жратвой. Естественно, не деликатесами, на них нет денег. Даже с учетом отцовских подачек. Масло, дешевая «овчиннорубленная» колбаса, творожек, молоко, и — главное украшение — пироги, пышки, пирожки, блины.
Подобного изобилия Пахомову хватило бы на неделю, а Клавка подсовывает и подсовывает, будто гость припас второй желудок.
— И какое имеется предложение? — не выдержал Николай, оприходовав суповую миску гречневой каши с молоком. — Выклыдывай.
Федор сторожко покосился на колдующую возле газовой плиты жену и приложил палец к губам. Дескать, помалкивай, не время и не место для серьезного разговора.
Пахомов согласно кивнул и положил на свою тарелку кусок кулебяки. Хозяин «приклеился» к блюду с пирожками, начиненными картохой…
— Кушайте, мужички, набирайтесь силенок, — добродушно приговаривала женщина, подкладывая на тарелки все новые и новые порции. — А то из отставных офицеров превратитесь в отставных мужиков. Кто тогда приголубит осиротевших ен, к кому им прислониться?
Друзья смешливо переглядывались, отшучивались, но за показной бесшабашностью пряталась тоска людей, вырванных из привычного уклада жизни. Впереди — неизвестность, что она подсунет безработным воякам, чем «наградит»?
Наверно, поняла офицерская половина неуместность подшучивания, которое сродни болезненным уколам в наболевшее, исколотое место, и замолчала. Чай пили в сгустившейся тоскливой атмосфере безнадежности.
— Придется и мне наряжаться в гражданское, — вздохнул Федор. — Неудобно выглядеть пижоном рядом с разодетым «бизнесменом»…
Десять минут — до остановки автобуса и полтора часа езды до Москвы Поспелов хранил молчание. Нет, он не молчал — наоборот, непрерывно болтал, но — ни слова об обещанном «предложении». Раскололся старший лейтенант в Бауманском садике, избранном им для таинственной беседы по причине слабой его посещаемости.
— Держать язык за зубами не разучился?
— Никогда не был трепачем, таким, как ты, — сердито пробормотал Николай, оглядывапя пустыную аллею, по которой метрах в ста от них прогуливались два пенсионера. — Выкладывай.
То, что услышал Пахомов, было настолько необычным, что он буквально открыл рот.
Позавчера бывший начальник штаба полка, нынче — такой же горемыка, предложил Федору прогуляться по леску, окаймляющему гарнизон, подышать свежим воздухом, поплакаться друг другу на несчастную офицерскую судьбу-злодейку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43