— Хочешь, подарю Колокольчикова?
Ступин от неожиданности опешил. Такого помощника ему только и не хватает! Он так энергично замотал головой, что заболели шейные позвонки.
— Как я понимаю, отказываешься?… Зря. Володька — светлая личность, причем рвется в настоящее, а не в чиновничье, сражение…
Сергеев минут десять изощрялся в емких сравнениях и ехидных подначках. Кажется, старший лейтенант изрядно насолил ему своим бесстыдным лизоблюдством.
— Петр Петрович, почему вы от него не избавитесь?
— Как все у тебя просто, Аркаша, — уже не притворяясь, вздохнул Сергеев. — Числится засахаренный Володька внуком или другим родственником одному деятелю в Президентской Администрации. Тронешь — мигом полетишь на пенсию. С правом ношения формы и прочими льготами. А я, между прочим, ещё послужить хочу… Вот и держу рядом с собой дерьмо в цветной упаковке.
Генерал неожиданно выдал такое сложное словосочетание, что Ступин непроизвольно открыл рот. Матерился Сергеев редко, понижая голос, бурчал невнятно ругательства сквозь зубы. А тут выдал многоэтажное, четко и громко, будто лозунг во время демонстрации. Наверно, допек начальника «административный внучек», до самых печенок достал!
— Держу же возле себя этого типа не только потому, что боюсь неизбежных неприятностей, — отдышавшись, продолжил Петр Петрович. — Пусти его на линию, таких дел наворочает — всем управлением не разгребешь… Ты почему чай не пробуешь? Брезгуешь генеральским угощением, чистоплюй?
Майор послушно отхлебнул ароматный напиток.
— Что же мне делать?
— Мой совет, значит, понадобился? Ну, что ж, подарю… Обратись к сыщику Панкратову, смири гордыню. Мужик он, судя по моим данным, деловой и, главное, честный. Обидели мы с тобой его дурацкой слежкой, не без этого, но постарайся, если не извиниться, то хотя бы наладить добрые отношения…
Сергеев говорил долго и нудно, словно отходил от обычной напряженности, отдыхал от необходимости недоговаривать и таиться. Майор не слушал его, вернее, одновременно слушал и размышлял совсем о другом.
Как же он позабыл о существовании Андрея? Или ущемленное самолюбие взыграло, или ложная стыдливость прорезалась? Завтра же… нет, сегодня вечером навестит раненного сыщика, покается и предложит сотрудничество…
В крохотной квартире Андрея и Тани каждый день-праздник, отмечаемый если не шампанским, то радостными улыбками и длительными поцелуями. Больной проковылял от кровати к прихожую и обратно — достижение. Он выбрался на балкон и постоял, любуясь панорамой Москвы — ещё один шаг к полному выздоровлению. А уж когда Панкратов в сопровождении Гены и Тани спустился на лифте и, отдыхая, посидел на лавочке рядом с подъездом — грандиозное событие.
Казалось бы, живи и радуйся, а на душе у Тани скребутся черные коты. Из головы не идет страшный Жмурик. То он подстерегает девушку с ножом в руке, то целится в неё из окна дома, стоящего на противоположной стороны улицы. Ночью Таня просыпается, холодея от страха, и прижимается к широкой, надежной груди Андрея. Не жизнь — каторга, впору итти на поклон к психиатру.
Панкратов спал крепко, его не посещали ужасные «картины» бандитской расправы — за время службы в уголовном розыске он свыкся с мыслями о грозящей сыщикам опасности, научился преодолевать их. Разбудить его, даже такой умелице, какой была Таня, нелегко. Но её пальчики и губки творили чудеса. Тем более, когда ими командовала любовь.
Андрей проснулся так же неожиданно, как заснул. Обнял девушку ручищами, перевернул её на спину, приник губами к полуоткрытому жадному рту. И Таня с облегчением растворилась в любимом, одновременно, растворила его в себе…
— Ну, что ты терзаешься? — уговаривал её Панкратов. — Дом охраняется, любимый твой Генка целыми днями торчит в подъезде. Парень он ушлый, не то, что какой-то дерьмовый Жмурик — мышь к нам не проберется…
— Ты не знаешь Жмурика, — внутренне содрогаясь от недобрых предчувствий, твердила девушка. — Ради денег Петька в замочную скважину пролезет, через вентиляционную решетку достанет… Удирать нам нужно из Москвы, как можно скорей и подальше…
Панкратов и сам знает — нужно удирать. Не на всегда — хотя бы на время, пока уголовный розыск не повяжет Кавказца с его бандой. Остановка за малым: куда и где взять деньги?
Негодин растерянно разводил руками, с отцом разговаривать на эту тему не хочется да и бесполезно: откуда у пенсионера десятки тысяч?
Именно в это время в квартире Панкратова появился Ступин…
— К тебе идет майор Ступин, — обьявил по мобильнику Гена-лейтенант. — Важен, будто надутый индюк. Перевязанную руку держит напоказ в виде ордена…
Почти все сотрудники уголовного розыска знали в лицо наиболее видных офицеров из Службы безопасности. Ступина не любили — глупейшая слежка за майором Панкратовым не могла пройти незаметной и наложила свой отпечаток на отношения двух силовых ведомств.
Таня, услышав о появлении нежеланного гостя, затаилась на кухне — подруг в доме у неё не было, выходить на улицу, даже в сопровождении Гены, после встречи с киллером, категорически запрещено.
Дверь открыл Андрей.
— Ба, да ты уже герой? — неискренне удивился Аркадий Николаевич, увидев перед собой все ещё бледного, но бодрого сыщика. — А мне сказали: после операции никак не оклемается…
— Оклемался. Проходи.
Неприветливость можно списать на состояние здоровья, но Ступин понял истинный подтекст. Полуобнял за плечи бывшего подозреваемого, вместе с ним прошел в комнату. По пути заглянул на кухню и довольно приветливо поздоровался с Таней.
— Добрый вечер, хозяюшка… Простите, побеспокоил…
— Ничего… Посидите с Андрюшей, почаевничайте, а то он зачах в одиночестве…
— И вы — с нами.
Удивительно разнообразен русский язык — в одной и той же фразе можно совместить несколько содержаний, нередко противоположных по смыслу. В данном случае, пожелание временно исчезнуть…
Таня поняла правильно.
— Нет, с вами сидеть мне, простите, некогда. Вы уж поговорите о своем, мужском, а я займусь кухней, стиркой — бабьими делами.
Демонстративно заперла дверь, ведущую в гостиную, она же — спальня и кабинет.
— Хорошая у тебя половина, понятливая, — расплылся в довольной улыбке Ступин. — С полуслова разобралась что к чему и почему.
Полное лицо госбезопасника раскраснелось, сыщик ещё больше побледнел. Первый — от неловкости, второй — от сдерживаемого гнева.
Что понадобилось от больного человека этому холеному хитрецу? Хватит, наобщались вволю, узнали друг друга до донышка. Одна слежка, организованная госбезопасностью за сотрудником уголовного розыска, чего стоит.
Панкратов вспомнил договоренность со Ступиным провести разработку банды Пузана-Храмова совместными усилиями, как он честно делился с напарником добытой информацией, как люди Ступина неизвестно с какой целью пасли его. На душе появился грязный налет, мешающий отвечать улыбкой на улыбку, доброжелательностью на дружеские обращения.
Ступин сидел, баюкая раненную руку, и никак не решался на полную откровенность. Нет, не решался — не то слово, он просто не привык раскрываться, считал, что сотрудник госбезопасности — тот же боксер на ринге, обязан всегда думать о защите.
Панкратов терпеливо ожидал.
Они обменивались короткими, ничего не говорящими фразами о здоровьи, положении в стране, криминальном скачке, ценах, развале экономики, короче, обо всем и ни о чем конкретно.
Неожиданно Аркадий Николаевич вспомнил короткую фразу Сергеева: «покайся, попроси прощения».
Ох, до чего же трудно каяться! Особенно, для сверхсамолюбивого человека, каким был Ступин. Но он все же с»умел отыскать обкатанные словечки, расплывчатые фразочки.
Начал с малого.
— Слышал, тебя — на пенсию?
В Андрее все сжалось. До чего же противные слова: пенсия, пенсионер, инвалид! Но показывать свою ущербность, плакаться, жаловаться на неудачи и судьбу Панкратов так и не научился.
— Да, оформили, — с безразличной улыбкой подтвердил он. — Подлечусь, отдохну… Рука у тебя действует? Работать не мешает? — нанес он ответный удар.
— В норме, — пошевелил пальцами Ступин. — А вот с работой… в отставку отправили, — удивляясь своему непривычному состоянию, признался он. — Не из-за ранения — посчитали, что провал друг за другом двух операций — моя вина.
Оба пенсионера помолчали, переваривая взаимые откровения.
— Кажется, мы с тобой немало наворочали ошибок, — запинаясь на каждом слове, приступил к покаянию Ступин. — Забудем?
— Забудем, — охотно согласился Панкратов, положив тяжелую руку на плечо собеседника. — Впредь постараемся не грешить? — с хитрой улыбкой предложил он.
Аркадий облегченно засмеялся — процесс «покаяния» прошел на удивление безболезненно и гладко, он ожидал больших трудностей.
— Чем собираешься заняться? Газетки почитывать и природой любоваться?
— Пока не знаю… Скорей всего, придется покинуть столицу, переехать, скажем, на Дальний Восток.
Панкратов, не скрывая и не умалчивая, рассказал о возникших осложнениях. И это откровенное повествование, как ни странно, окончательно смыло с души налипшую грязь недоброжелательности.
— Дела, — задумчиво протянул Ступин. — А я хотел предложить вместе поработать… на общественных началах.
— Что за работа? — оживился Андрей.
— Наша, обычная… Дело в том, что я кое-где засвечен и мое появление там противопоказано. Ты — другое дело, тебя в той фирме никто не знает… Задача — розыск и освобождение похищенного бандитами генерала Иванчишина.
— Два инвалида против накачанной банды? — усомнился Андрей, зная — согласится, обязательно согласится. Ибо розыскная работа — возвращение к привычной трудной жизни, из которой его так безжалостно вышвырнули. — Припахивает наивностью…
— Таких жеребцов, как мы с тобой, рановато списывать на мясо, — разгорячился Аркадий. — Только ответь: согласен или нет?
— Согласен…
Ступин извлек из кармана и разгладил на столе лист бумаги с изображенными на ней уродцами, косой избушкой и кроваво-красным знаком вопроса в овале.
— Тогда слушай…
Глава 4
Гаврила Афанасьевич Железнов, получивший на зоне кличку Пудель, при всем желании не мог запомнить всех своих многочисленных фамилий, под прикрытием которых он прожил три четверти сознательной жизни. Тем более, настоящую, полученную от родителей.
Семья считалась вполне благополучной. Отец — инструктор райкома партии, курирующий торговлю, мать заведовала продуктовым магазином. Но благополучие было только внешним. Глава семьи — высокий мужчина с выпирающим брюшком и залысинами — на собраниях и совещаниях громил выпивох и морально нечистоплотных партийцев, числился в рядах устойчивых и надежных борцов за чистоту партийных рядов. По вечерам втихомолку «расслаблялся», глушил спиртное, как воду — стаканами.
Мать приносила с работы туго набитые сумки, ужиная, пила наравне с мужем, иногда подносила и сыну — нет, не водку, рюмаху красненького. Мужик обязан пить, твердила она, но не превращаться в запойного алкаша — знать меру.
Рос Артем — в далеком детстве он носил это имя — любознательным парнишкой, особенно, интересовался взимоотношениями людей. В том числе, и сексуальными. Но сильной тяги к женщинам не испытывал, считал близость с ними одной из разновидностью отдыха.
Главное для любого мужчины, по его мнению, — обогащение. Неважно какими путями и средствами — законными, полузаконными либо преступными. Мать ворует в своем магазине — молодец, главное не сам факт воровства, а то, что она не попадается. Отец получает взятки, пользуется своим служебным положением — ничего зазорного, каждый живет, как может.
На мальчика, а потом на взрослого парня, действуют примеры из родительской жизни, диаметральная противоположные слова и поступки. Однажды, отец взял сына с собой в райком и он стал свидетелем «воспитательной» его беседы с каким-то продавцом промтоварного магазина.
— Нам стало известно о ваших внебрачных связях с молоденькой продавщицей секции обуви. Подумать только, член партии, заместитель секретаря низовой её организации опустился до аморальных поступков!
— Но Аннка не возражала… Наоборот…
— Избавьте нас от мерзких подробностей! Ваше поведение будет разобрано на бюро, и.я уверен, товарищи дадут ему соответствующуй оценку. Таким, как вы, не место в партийных рядах!
Инструктор райкома гневно поднял вверх карающий палец. Молодой парень опустил голову, побледнел…
Через несколько дней отец задержался на работе и мать послала Артема выяснить куда он запропастился. Телефон в кабинете онемел, технический секретарь тоже не отвечает. Дежурные милиционеры знали мальчишку — он частенько навещал райком — и пропустили его.
Комната инструкторов райкома заперта, а вот из-за соседней двери доносятся странные звуки — какой-то ритмический шорох, приглушенные стоны, всхлипывания. Артом приоткрыл незапертую дверь, заглянул. На письменном столе — женщина с задранным подолом и бесстыдно раздвинутыми ногами, между которыми устроился отец…
Вот тебе и аморальный поступок, несовместимый с пребыванием в партии, насмешливо подумал мальчишка, с любопытством наблюдая за судорожными движениями любовников… Нет, нет, отца он не осуждал — впервые отметил для себя пользу быть выше других. А что может быть выше, чем пребывание в партии?
Вот дядя Паша из соседнего подъезда, умный, толковый человек с высшим образованием, работает всего лишь слесарем ЖЭК, а — говорят, отказался вступить в КПСС и ему «перекрыли» кислород. А отец института так и не закончил, зато активничал в комитете комсомола, потом — партии. Скоропалительно «прошел» через ЦПШ — центральную партийную школу, переиначенную острословами в «церковно-приходскую». И вот — инструктор райкома, перспектива — завотделом, секретарь и так далее…
Первый вывод — вступить в партию. Легче легкого: написать заявление: хочу быть в первых рядах ленинской партии, несколько напыщенных фраз и обещаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47