Лавр настаивал на немедленном переселении невесты в его городскую квартиру, Ольга Сергеевна не соглашалась.— Нет, Фёдор, трижды нет! Твое новое жилье еще не готово, а в старое я не хочу возвращаться и никогда не вернусь! Как ты только не понимаешь!Сегодня Лавр был необычно сух и серьезен. Слишком сильный стресс он пережил, узнав о покушении на Ольгу, о слежке Дюбина за сыном. Но главное — Оленька, ее безопасность и спокойствие!— Я настаиваю! Ты просто не желаешь понять всю степень опасности. Безумец ни перед чем не остановится, потому что — безумец!Логика — железобетонная! Безумец потому что — безумец,. Экономика должна быть экономной. Сплошная тавтология! Но как иначе убедить упрямую женщину?— Ошибаешься, милый. Мне знакомы все степени опасности, вплоть до самой крайней. Уже умирала. Но не умерла же? Успокойся, ничего со мной не случится… Тем более, когда ты рядом.Последняя фраза как бы поставила точку. Тем более, что ее, эту фразу, подкрепила женская ручка, погладившая Лавра по щеке. Он почувствовал, что тает, тает на подобии весеннего снега под жарким солнцем, но сжатая пружина внутри не ослабла, наоборот, сжалась еще сильней.Ольга положила руки ему на плечи, запрокинула голову. Как же мало нужно человеку для счастья, подумал Лавр, обнимая ее за талию, немного ласки, короткого взгляда лукавых глаз. И тогда сразу становится легко и просто, все опасности рассыпаются карточным домиком, маньяки становятся добрыми дядюшками…В этот момент замурлыкал чертов мобильник.— Извини, Оленька… Сейчас…Звонил, конечно, Федечка. В свойственном ему ускоренном ритме, он сообщал самые свежие новости, свои планы на будущее, связанное с приездом Лерки.— Да, сынок, — рассеяно отвечал Лавр, глядя на отошедшую к окну Ольгу. — Внимательно слушаю… Значит, приехали? Это хорошо… А где они сейчас?… Понятно… Это кто? Ах, брат… Конечно, поможем, как не помочь!…Закончив разговор, Лавр присел рядом с невестой, обнял ее за плечи.— Очередная неприятность? — спросила она, снова погладив его по щеке. — Как же я устала от всего этого!— Видишь ли, Оленька, младший Лавриков имел неосторожность столкнуться с одним провинциальным медведем, и этот далеко не сказочный мишка причастен к моей отсидке в СИЗО. К счастью, нашлись умные головы, которые выпустили меня на свободу…— Увлекательно! Похоже на начало эпической поэмы…Ольга Сергеевна не играла, тем более, не шутила — она старалась скрыть охвативший ее страх. Слишком много навалилось на плечи Федора, выдержит ли он? А если выдержит, не даст ли, естественный для любого человека отпор? Тогда прольется кровь. Много крови.— И еще один немаловажный штрих. Лавриков-младщий имел неосторожность влюбиться в чудесную девочку, которая живет под боком у медведя. Сейчас она с матерью гостит у нас в деревне.Любую женщину волнует чужое счастье, нередко волнует сильней, чем собственное. Соединились влюбленные — невольно вспыхивает зависть, расстались — сожаление. Кирсанова не исключение из общего правила.— И медведь вознамерился похитить девочку Машу?— Примерно так. Но начал с ее брата, которого может попросту сожрать. В отместку всем Лавриковым — и старшему, и младшему. Таким образом с сказочный Мишка превратился в поганое чудище.Вот оно то, чего она так боится! Кровавые разборки, горе для матерей, сёстер и жён. И для невест… Только не показать страх, вести себя спокойно, показывать детскую заинтересованность. Ах, какая чудесная сказка, какие добрые медведи и красивые девочки!Не получилось!— Если я правильно понимаю, благородный рыцарь печального образа, добрый молодец решил сразиться с чудищем?— И немедленно! Значит… Какое то время меня не будет рядом… Ну, день, два… Всего навсего парочка коротких летних дней.Так она и думала — отпор, схватка, кровь. Но не отговаривать же, не привязывать человека, который рвется в бой. Да еще какого человека — прирожденного бойца, привыкшего побеждать, оставляя на поле боя и свою кровь, и свои истрепанные нервы, несовременного правдолюбца и вполне современного криминального авторитета.— Ошибаешься, Федор, летом дни длинные, а с учетом твоего отсутствия станут еще длинней.— Тогда постараюсь управиться за сутки, — нерешительно опустил он планку. — Как пойдет…Все же придется его привязать, решилась Ольга Сергеевна. Вот только не на жесткую сворку — на тонкую незримую нить. Если Лавр действительно любит ее — эта «нить» не только спасет его, но и возвратит назад, к ней. Но «привязывать» нужно предельно осторожно, постепенно, начиная с малого.— Ты же только что обещал… Закончил, мол, переступил через прошлое. Значит грош цена этим клятвам?Лавр заподозрил подвох. Неужели она не понимает, что его поездка к «медведю» не прихоть, не желание развлечься?— Оленька, сын — не прошлое, он — настоящее. Попал парень в серьёзную переделку. Попытка отстранить меня, заставить быть равнодушным — просто так, от страха… Как мне поступить? Оставить, как есть? Отдать на заклание?Он прав! Как бы поступила она, узнав, что Ванечке грозит опасность? Неужели Лавр уговаривал бы невесту остаться рядом с ним, не спешить на помощь сыну?— Ладно, уговорил. Поезжай в медвежье логово, разберись с чудищем. А мы с Иваном будем ожидать твоего возвращения. Только не забывай… сам знаешь о чем…— О том, что послезавтра, ровно в пятнадцать ноль-ноль — торжественная регистрация брака?В казалось бы обычном вопросе прозвучала такая радость, такое ликование, что Кирсанова ощутила радость, гордость и… боль.— Все же вспомнил?— Для того, чтобы вспомнить, надо забыть. Я не забывал.Настала пора набросить «нить», сплетенную из любовного тяготения.— Тогда ты не должен забыть о моем твердом условии. Минута опоздания и регистрация не состоится. Ни послезавтра, ни вообще в будущем.— А этого не хочешь? — Лавр по детски сложил пальцы и показал женщине фигу. — Не мечтайте, моя королева, не рассчитывайте! Управлюсь и прилечу во время. Тогда — марш-марш в новую жизнь под бравурную мелодию господина Мендельсона. Все старое, отжившее — на свалку!— Никаких свалок не будет! У нас с тобой такая насыщенная старая жизнь, что просто грешно отказываться от нее.— Ты, как всегда права, Василиса Прекрасная и Всемудрая! Так пусть с нами останется каждый былой день… Гуд бай, май лав, ещё раз — гуд бай!… Глава 11 Через полчаса после пленения Кирилла, Мамыкин передумал. Знал он за собой этот грешок: ляпнет сгоряча, потом походит, покормит собак, порассуждает и… поступает по другому, противоположному только что принятому решению. Гораздо безопасней держать узника не на знакомой всем барже, а на небольшом островке в незаконченной лаборатории. Управлять царством-государством можно и оттуда. К услугам хозяина — сотовая связь, факсы, услужливые шестерки.Григорий Матвеевич переселился на остров в недостроенное жилое здание. Вернее вказать, дворец над водой. Жил он там холостяком, жена наотрез отказалась сопровождать мужа. Далеко от монастыря, да и жить в окружении грубых парней, лишить себя общения с подругами и знакомыми — будто попасть в заточение.Где то она права — настоящее заточение — тюрьма, карцер. Ну, ладно он, требует бизнес, а женщина почему должна страдать? Вот и пусть молится в одиночестве, расшибает себе лоб, ставит свечки во здравие болящего супруга и за упокой его бандитских деяний.Черницын станет ежедневно доставлять от нее длинные послания, от которых пахнет ладаном.Мамыкин побродил по берегу острова, полюбовался заречными далями и вдруг вызвал Летуна. Недостроенное жильё не подходит для проживания, тем более, для работы. Ни сотовая связь, ни факс, ни посыльные не могут заменить ему непосредственного руководства районом. Лучше возвратиться на дебаркадер.Григорий Матвеевич метался офлажкованным волком, он не знал, с какой стороны и кто угрожает его благополучию. Звериное чутье заставляло его то лететь на остров, то возвращаться в привычную комнату на старой барже.В восемь вечера приехал на моторке толстый, неповоротливый боевик по кличке Бугай. Поднялся на палубу и вручил Черницыну черный портфель. Освободившись от опасной ноши, облегченно вздохнул, взял автомат и устроился на привычном месте — на корме.Пашка отнес портфель в кабинет хозяина. Мама, как обычно, сидел в плетенном кресле и о чем-то размышлял. Его мучили сомнения, волновали происходящие в Москве события. Как бы они, эти события, не отразились на нём. Напрямую или рикошетом. Увидев первого шестерку, единственного человека, которому он более или менее доверял, изобразил приветливую улыбку.— Что новенького, Пашенька? С чем пожаловал, голубчик?— Вот, — протянул Черницын портфель. — Если не считать мелких долгов, это — последняя выплата за товар. Пока не пойдут новые партии, предоплаты не будет. Дилеры нервничают…Мамыкин и сам знал о колебаниях рынка сбыта самопала и наркоты, но по обыкновению притворялся ничего не знающим лохом. Так удобней и безопасней. Подчиненным ни к чему догадываться о тревогах хозяина, на то они и подчиненные.— Чего вдруг?— Новая контора по борьбе начинает прижимать, а каналы для отмазки еще не налажены.Они прошли в другую комнату. Мама, как и положено, впереди, шестерка — следом.— Новые веники не долго чисто метут, быстро изнашиваются. Оглядятся борцы, войдут во вкус, и все — возвратятся на круги свои. Разве что драть станут больше, чем их предшественники.Григорий Матвеевич рассеяно перекрестился на образа, торопливо пробормотал слова молитвы. Сейчас не до молений — бизнес не терпит промедления, а Всевышний простит. Вынул из потайного кармашка ключи с брелоком, вставил один из них в скважину замка, сбоку иконы, повернул. Портрет какого-то царского вельможи повернулся, открыв дверцу сейфа. Поворот другого ключа и сейф открылся.— Давай, Пашенька, что там — в портфеле?Сейф буквально забит пачками денег. Не российскими банкнотами — зарубежной валютой: баксами и «еврами». Черницын покосился на это богатство, глаза у него загорелись. Вот он, пистолет, под рубашкой — угостить Маму свинцом, выгрести из потайного сейфа желанные пачки и удрать на той же моторке…Нельзя! Бугай услышит выстрелы, поднимет спящих или пьющих боевиков. Лучше дождаться более удобного и, главное, безопасного момента.— Чего ты замер? Давай выручку!Пришлось открыть портфель и передать хозяину десяток пачек, аккуратно заклеенных скотчем. Ничего не потеряно, успокаивал себя Черницын, порядок открывания сейфа он запомнил, случай использовать его еще представится.Укладывая в сейф выручку, Мама говорил, не переставая, не шестерке, конечно, — самому себе. Любил размышлять вслух.— В следующем году лагерь на острове откроем. Пацанов на сто пятьдесят, не меньше. Надо будет за зиму отобрать по городам и поселкам кандидатов в боевики. Которые еще без гнильцы, неприкаянные. Пора пришла создавать ядро, семена закладывать… Где отчетность?Положив поверх денег два листка с цифрами и именами, Мама все так же методично закрыл дверку и возвратил портрет вельможи на прежнее место.— Сейчас пойдём с тобой дышать свежим воздухом… Вот только, просьба одна имеется. Маленькая, с воробьиный коготок. Сделай такую милость — спустись в трюм, глянь Осипова. Ежели оклемался — пусть поднимется. А я пока погуляю по палубе, подумаю, отдохну. Сил нет глядеть на скорбную рожу Катьки. Достала баба своими проповедями до самых печенок-селезёнок.Черницын понимающе кивнул и полез в трюм. Оттуда несло зловонием, плескалась вода, покрытая тиной, идти можно было только по мосткам, сколоченным на живую нитку из гнилых, не строганных досок. Если не ад, то его преддверие.Метрах в двадцати от лестницы, ведущей на палубу, за столом, заставленным бутылями, колбами, пробирками при тусклом свете лампочки под жестяным колпаком колдовал Кирилл. Он что-то смешивал, добавляя белый порошок, смачивая его остро пахнущей жидкостью. Бормотал, обращаясь к вырезанному из журнала портрету Моно Лизы.— Нормально, красавица, все получится. Сейчас мы с тобой такой взрывпакет соорудим, чертям тошно станет. Назовём его в вашу честь, Лизонька: «Букет Абхазии». Нравится? Или лучше — «До встречи на том свете».Пашка остановился возле лестницы, молча поглядел на бывшего одноклассника. На душе — муторно, будто туда плеснули какую-то гадость.— Кореш? — увидев «гостя», равнодушно осведомился Кирилл. — Плыви сюда, побазарим. Только гляди под ноги — прохудились мостки в моем «дворце», впору поломать конечности.— Ништяк, я постою здесь, — нерешительно промолвил Черницын. Почему-то он побаивался узника. — Как живется?— Терпимо, грех жаловаться… Кто тут у вас работал?— Был один. Кликуха — Аптекарь. А что? Не нравится?— Запущено все ужасно. Поэтому и выпускал козел некондиционную дрянь.Невольно вспомнился немолодой мужик с растрепанной башкой и постоянными жалобными стонами. Очень уж переживал, бедняга, выпуская отраву. В последний раз Пашка видел его висящим в петле, с высунутым языком.— Не знаю. Клиенты не жаловались, сам не пробовал.Кирилл брезгливо поглядел на бывшего друга. Будто на зелённую тину под ногами.— Все верно, дрянь ты не употребляешь — на идеи подсел. И на башли, которые получаешь от вонючей Мамы за то, что лижешь его задницу… Говоришь, был Аптекарь? Куда же он сплыл?— Не сплыл — повесился на вытяжке.— Так. Значит, повесился мужик, надышался… Сваливал бы ты отсюда, Павлик — хотя бы ради дочери. Слышишь, мускулистые безбожники бегают по палубе, а ты — под ними… Разве не чувствуешь? Везде — вонь несусветная… И ты тоже провонял…Черницын сделал вид — не понял. На самом деле понял и… не обиделся. Кирюша прав — везде воняет мертвечиной. От прогнивших досок, заплесневелой воды, проржавелых бортов баржи, от бегающих по палубе угодливых парней…— Ничего не чувствую. Обычный лабораторный запашек.— Гниль несет, сладковатой смесью тления и дешевого одеколона. Классический фашистский аромат…— Кончай травить, Кирилл. Мама просит подняться.— Ну, ежели просит — поднимусь, пожалуй. Потрепемся с боссом, покалякаем…Разговора наедине не получилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32