Орлов полез в карман, вытащил пригоршню крупной соли, посыпал ею прикроватную тумбочку, чтобы не скользить, и выдал на ней русского с присядкой. Я был посрамлен и мямлил грустно, что где, мол, теперь пирушки, туалетные столики красного дерева, пари, золотые десятки.
— Ну, ты неправ, — перебил меня Александр Александрович, — все это можно организовать, а вот крупной соли — не достанешь!
Их нравы
Маститый детский кинорежиссер купил новую машину.
— Где ты ее будешь держать? — поинтересовалась жена.
— У нас чудный двор.
— У нас полный двор шпаны, — уточнила жена.
— У нас полный двор подростков, — не согласился со спутницей жизни кинорежиссер, — а я, как никто, знаю их нравы. Все будет тип-топ.
И назавтра подозвал к себе самого крутого подростка.
— Тебя как зовут?
— Саня, а что?
— Вот что, Саша, каждый день будешь иметь от меня на мороженое, но чтобы никто мою машину пальцем не тронул. Понял?
— Понял, — кивнул Саня.
Утром режиссер вышел к своей машине и остолбенел. Крупно, гвоздем, во всю длину кузова было нацарапано:
Попробуй тронь Саня.
Его формула
Незадолго до смерти Довженко мечтал уйти с «Мосфильма» и образовать свою студию. Я, юный, влюбленный в мосфильмовский гигант, был ошарашен.
— Чем вам не нравится «Мосфильм»? — робко спросил я у Александра Петровича.
И получил многозначительный ответ:
— На «Мосфильме» везде далеко и нигде прямо!
Аргумент антисемита
Антрепренер, известный от Ростова до Харькова, послал сразу после революции администратора — «передового» — готовить гастроли в какой-то городок центра республики. Через пару недель поехал проверять его работу. Поезда ходили уже нерегулярно, и антрепренер смог проверить работу своего служащего не скоро. Собственно, проверять было нечего — на улицах не оказалось ни одной афиши о гастролях его театра.
— Френкель, — спросил он у подчиненного, — почему в городе нет афиш?
— В городе нет клея.
— Прибей афиши гвоздями.
— Здесь теперь военный коммунизм — гвоздей нет тоже.
— А когда вы нашего Христа распяли — гвозди нашлись?
С позиции летописца
Поэт Михаил Светлов приехал в Сочи. Вышел на пляж, окинул лежбище цепким взглядом, увидел множество старых друзей и подруг и изрек:
— Тела давно минувших дней.
Не высовывайся
Алексей Толстой стоял в кругу своих почитателей в вестибюле Дома кино и вещал:
— Каждый человек похож на какого-нибудь зверя. Вот идет слон, вот — бегемот, этот — волк, этот — лань, этот похож на зайца, вот тот — еж.
Случившийся рядом вездесущий композитор-песенник решил обратить на себя внимание Толстого:
— А на кого похож я?
— Ты, — Толстой окинул его взглядом сверху вниз и снизу вверх, — а ты похож... на горжетку.
Освоение пространства
Моего друга и соавтора по фильму «Бухарин» Виктора Демина и меня продюсер Франц Бадер встретил радушно. Сам приехал на «кадиллаке» в аэропорт Лос-Анджелеса и покатил по ночной неведомой дороге куда-то, где, как он выразился, «люди живут, если приезжают в Голливуд работать». Мы приехали туда выбирать натурные декорации, что можно было считать работой, и не возражали против формулировки продюсера. В дороге хозяин «кадиллака» предложил мне позвонить в Москву.
— Откуда? — спросил я.
— Отсюда. — Он протянул мне телефонную трубку, что по нашим меркам в то время считалось чудом: машина летит по другой стороне планеты и — звонок в Москву...
Я согласился, набрал номер и, услышав «алле» жены, спросил:
— Как дела?
— Какие дела? Мы же только вчера виделись. Ты откуда звонишь? — удивилась она.
— Из Лос-Анджелеса. Еду в гостиницу.
— Ну, счастливо.
На этом мой разговор оборвался, но на заднем сиденье заворочался Витя Демин.
— Я тоже хочу позвонить.
Франц через плечо передал Вите трубку. Он набрал свой московский домашний номер. Никто не подходил к телефону — оно и понятно, разница во времени, в Москве утро, жена могла уже уехать на работу. И тогда он набрал рабочий телефон жены. Подошла сотрудница.
— Вам кого? — услышал я в машине, так силен был передающийся звуковой сигнал.
— Таню.
— Она еще не пришла. Что ей передать?
— Передайте, что звонил муж.
— Хорошо, передам. Куда вам позвонить?
— В Лос-Анджелес, — гордо произнес Демин и получил в ответ:
— Проспитесь, — и гудки в трубке.
Виктор обиженно засопел, но ненадолго. Вилла, куда нас привезли, находилась в пальмовой роще на берегу океана, наши комнаты рядом, на втором этаже, вход через открытую веранду, прямо с улицы. В номерах — французское шампанское, разовые фужеры под хрусталь, постели засыпаны конфетками, жвачками и еще какими-то симпатичными пакетиками, которые на поверку оказались презервативами.
Выпили «с приездом», и продюсер, перед тем как покинуть нас, строго предупредил:
— На ночь обязательно закрывайте дверь на цепочку.
— Почему? — удивились и встревожились мы.
— Могут прийти девочки, а вам нечем платить.
Мы разошлись по спальням, и я пунктуально выполнил инструкцию шефа — спал, закрывшись на цепочку.
Едва в комнате начал рассеиваться мрак, я повернул жалюзи и увидел, как светится океан. Вскочил, отбросил цепочку и вышел на веранду любоваться восходом солнца. Но, повернув голову влево, отвлекся. Дверь в комнату Демина была распахнута настежь. «Вот так всегда — я опаздываю, а он уже видел самое начало рассвета, самое зарождение этой красоты», — подумал я и заглянул в комнату. Витя лежал на широченной кровати, разметав свое огромное тело, и мирно похрапывал.
— Витя! — позвал я друга.
Он открыл глаза.
— Ты так и спал с открытой дверью?
— Ну да, жду девочек, а они не приходят.
Безграничное признание
В свое время, когда фильм Татьяны Лиозновой «Семнадцать мгновений весны» только начал шествие по экранам мира, группа кинорежиссеров, работавших на телевидении: В. Жалакявичус, С. Колосов, Т. Лиознова и я, — выехала в Венгрию для встреч с коллегами и обсуждения творческих проблем. Чего было больше на таких симпозиумах — обсуждений или возлияний, сказать трудно. Но по обязательному обычаю той поры в один из дней тусовка в Будапеште была прервана и нас вывезли встречаться с венгерскими трудящимися. Ими оказались почему-то пограничники на границе с Австрией. Естественно, на встрече в местном клубе каждый режиссер, что называется, «хвалил свой товар» — собственные фильмы. Но поскольку пограничники их не видели, речи наши отзвука не имели. Иное дело у Лиозновой — ее фильм шел по венгерскому телевидению.
После выступлений был, как водится, банкет в офицерской столовой. И я, разгоряченный напитками, задал командиру заставы «нетабельный» вопрос:
— А что, много народу бежит сейчас из народной Венгрии в капиталистическую Австрию?
— Сейчас — нет.
— Почему сейчас?
— Сейчас все смотрят «Семнадцать мгновений весны».
— И ни одного случая перехода границы? — усомнился я.
— Подчиненные мне не докладывают, — развел руками командир.
— Может, они смотрят фильм вместо того, чтобы смотреть за границей?
Командир заставы согласился:
— Я тоже смотрю.
Это было поистине безграничным признанием фильма в самом прямом смысле слова.
Гимн «хамству»
Снимаем перед выездом на площадь пригородного ростовского вокзала начальную сцену по фильму «Вас ожидает гражданка Никанорова». Актриса Гундарева стоит спиной к площади у расписания поездов, установленного нашим художником, я стою лицом к актрисе, спиной к проезжей части. За мной — камера. Я активно жестикулирую, объясняя актрисе свои соображения по следующему кадру. Она вроде бы внимательно слушает, потом на мгновение отвлекается и резко дергает меня за руку. Гундарева — женщина плотная, сильная, и я, не удержавшись, лечу в кювет. А в полете уже мелькает мысль: «Что за хамство! Так обращаться с режиссером. Не прощу».
Через минуту я понял, что Наташа Гундарева спасла мне жизнь. На площадку с проезжей части врезалось такси, сбивая зрителей и съемочную камеру. Следующим должен был сбит я...
С тех пор я многое прощаю актрисам.
Урок классика
Лет двадцать пять назад я назначил свидание симпатичной мне девушке. Торжественный, с цветами, пришел на место встречи. Ждал двадцать минут, полчаса, сорок минут... Безрезультатно. Бросил с досады цветы в урну, побрел по улице Горького — ныне Тверской — и на углу у ВТО встретил своего старшего друга, классика нашего кино, педагога, писателя, одного из создателей ФЭКСа (фабрики эксцентрического актера), трилогии о Максиме и, что немаловажно для меня, большого знатока женщин — Трауберга.
— Леонид Захарович, — обратился я к нему, — скажите, на сколько прилично даме опаздывать на свидание?
— Опаздывать прилично на пятнадцать минут, — моргнул раскосыми глазами Трауберг, — но ждать прилично — только десять.
Сравнялись
Звезда экрана пятидесятых годов — «Мексиканец» и «Овод» — тогда еще первого разлива, Олег Стриженов пришел на день рождения к не менее известному красавцу актеру Владимиру Гусеву. За столом произносились тосты согласно ритуалу, и наконец черед дошел до Стриженова. Тот поднялся и произнес:
— Я хочу выпить стоя за моего талантливого друга!
— Нет, — возразил Гусев, — я не могу сидеть, когда стоит великий Стриженов.
И встал.
— Нет, — в свою очередь не согласился Стриженов, — я не могу быть вровень с Володей, я должен быть ниже.
И стал на колени.
Теперь настала пора Гусева.
— Я не имею права возвышаться над Олегом!
И тоже стал на колени.
Но Стриженов настаивал:
— Я должен быть ниже тебя!
И лег на пол.
— В таком случае я буду рядом с тобой, Олег! — Гусев лег возле Стриженова.
Пили лежа.
Профессия «худрук»
Один из моих американских продюсеров по фильму «Враг народа Бухарин» Франц Бадер перед нашей поездкой на съемки в Голливуд на студию «Уорнер Бразерс» должен был в Москве утвердить список лиц, нужных для дела там, в Америке. Я с трепетом ждал этого часа. Еще бы, каждый член группы надеялся на это прибыльное (платят долларами) и познавательное путешествие в «кинематографическую Мекку». Любой отказ — драма, глубокая обида на меня, выяснение отношений и еще куча неприятностей, которые будут всплывать по ходу работы, невесть откуда взявшись.
Час настал. Я оглашал кандидатов на поездку.
— Соавтор сценария Виктор Демин...
Целесообразность Витиной поездки не вызвала сомнений продюсера.
— Может быть, придется поправить какие-то сцены на ходу, — согласился он.
— Режиссер-постановщик...
Продюсер счел обсуждение моей кандидатуры пустой тратой времени и махнул рукой:
— Дальше...
Я робко спросил:
— Нельзя ли взять в Лос-Анджелес мою супругу?..
— Режиссер, — поучительно заявил Бадер, — может брать с собой свою супругу, чужую супругу, свою девочку, своего мальчика. Мне все равно. Я оплачу.
— Почему? — удивился я щедрости американца, до этого считавшего каждый цент.
— Мне выгодно, чтобы режиссер чувствовал себя комфортно, а не бегал по ночным клубам Голливуда. Быстрее будешь работать.
Дальше в списке шли: оператор, художник, гример, костюмер... Все они и механики съемочной аппаратуры, и ассистенты оператора, и даже помреж — не вызвали возражений.
Я зачитал последнюю строчку списка:
— Худрук Владимир Наумов.
— Что такое «худрук»? — спросил продюсер.
Я попытался объяснить:
— Это человек, который объясняет, как нужно снимать, как трактовать сцену, как собрать, смонтировать фильм...
Бадер перебил меня:
— Если ты сам этого не умеешь, я вызову другого режиссера, — и вычеркнул Наумова из списка.
Наумов поехал в Голливуд, но уже в качестве актера эпизода, который показался продюсеру нужнее худрука.
Что такое хорошо
Леонид Утесов рассказывал:
— Одесса в очередной раз занята красными. В дождь и слякоть, по лужам и колдобинам, поеживаясь от холода, солдат ведет расстреливать интеллигента, подталкивает его прикладом в спину и ворчит: «Иди быстрей, сволочь. Тебе хорошо, тебе только туда идти, а мне — туда и обратно».
Спутник Шостаковича
Сталин отправил великого Шостаковича в Америку, доказывая миру, что у нас его почитают и не притесняют. Перелет — дальний, самолет — несовершенный, и в полете композитора укачало. Летевший вместе с композитором кинорежиссер С. Герасимов поддерживал Дмитрия Дмитриевича под локоток, когда они спускались по трапу самолета в нью-йоркском аэропорту. Репортеры сняли эту сцену. Вечерние газеты вышли с фотографиями и подписями: «В Америку прибыл известный композитор Шостакович. Рядом с ним — неизвестный». Все последующее время пребывания композитора в Америке Шостаковича снимали так, что за его спиной всегда оказывался кинорежиссер. И каждая подпись к снимку гласила: «На переднем плане известный композитор Шостакович, за ним — неизвестный». С. Герасимов не выдержал и взмолился:
— Дима, представь меня наконец!
На очередной пресс-конференции Шостакович опередил корреспондентов:
— На вопросы культуры, кино и театра ответит мой друг — он кинорежиссер...
Газеты вышли с шапками: «Неизвестный назвался кинорежиссером».
На все времена
Актриса, известная своими легкими, многочисленными и небескорыстными связями с деятелями разного ранга и окраски, возникла из небытия, опубликовав мемуары о своей интимной жизни.
Ее ровесник, сценарист, прочитав эти откровения, заметил:
— Она — на все времена. Только раньше она торговала своим телом, а теперь — воспоминаниями о своем теле.
Рационалист
Сергей Михайлович Эйзенштейн принимал костюмы и гримы опричников по фильму «Иван Грозный». Костюмы были тяжелыми, массивными, с накладными плечами и торчащими воротниками — силуэтами напоминали хищных птиц. Комик Сорокин, волею людей попавший в опричники, предстал в порядке общей очереди перед режиссером.
— Повернитесь налево, — попросил Эйзенштейн.
Актер выполнил просьбу.
— Теперь направо.
И это было выполнено.
— Пожалуйста, опять налево.
Взопревший комик остановился:
— По-моему, вам было бы легче обойти меня кругом.
Ему простили
Джаз Утесова был приглашен в клуб НКВД на концерт сразу после торжественного доклада по случаю какого-то праздника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44