Постояла я, поглядела, порадовалась, конечно, в соответствии с рекомендациями журнала "Бедность - порок": "Ну надо же, какие сообразительные да удачливые люди произрастают на нашей скудной российской ниве! Надо же так все провернуть-вывернуть в считанные годы, чтобы выскочить в ротшильды-рокфеллеры!"
И, конечно, облила грязью весь прочий, бездарный, бестолковый российский люд: "А вы жить не умеете! Вам же "новые русские" показывают яркий пример, как надо! А вы? Эх, вы!"
Отметила: часть перебелкинского пруда примыкающая к этой усадьбе, весьма упорядочена, бережок чист, охорошен... И никто здесь не плавает. Плавают дальше, где сода словно бы мутноватей и покачиваются на ней всякие обломки...
Но долго завидовать чужому лучезарному, неоспоримому счастью мне не было дано. Внезапно со стороны пруда раздался мужской приветливый голос:
- Здравствуйте, Татьяна! Я сейчас приплыву к вам!
Загорелое тело словно ракета вбуравилось в воду и мощными бросками полусогнутых рук погнало самое себя к тому месту, где стояла я.
Конечно, это был привратник-поэт Андрей Мартынов. Он вышел из воды, встряхнулся, разбросав вокруг радужные брызги, весело, но тихо спросил:
- Любуетесь? Шибает в нос чужое богатство? Офигенная постройка!
- Да уж...
- К нам, конечно?
- Да.
- Я сейчас! - парень стремительно, в считанные секунды, надел на себя светлые брюки, а сандалеты взял в руки и пошел босой чуть впереди меня. Но не бездельничая, а продолжая полушепотом просвещать недотепистую журналистку:
- Певец Орзон тут отныне поселился! Где деньжищи такие взял? Кое-кто думает, что песни о Родине помогли сбить капиталец. Дураки, ексель-моксель! От дураков и все российские беды. Умные люди знают, чем промышляет этот шансонье, сорри, сорри, миль пардон, как говорится. И я знаю. Но не скажу. Но написать напишу. Собираю материал. Назову книженцию "В Перебелкине все спокойненько..."
Горящий взгляд, стрелы бровей, впалые щеки и насмешливый дальнейший отрывистый пересказ собственных мыслей, конечно же, с правдоискательским запалом:
- Справедливости нет и никогда не было! Самые клыкастые всегда впереди с черной икрой в пасти! Номенклатура всегда у руля! Ну которых по-другому можно назвать "командой" или "шайкой". Вон у Бальзака этот самый Растиньяк как лез наверх! И Жорж Дюруа у Мопассана. Вон, я читал, что и первый муж Светланы Сталиной женился на ней, чтоб не выпасть "из обоймы". Его звали Григорий Морозов. Он потом, в сорок пять, пробовал жениться на дочери Громыко... А сейчас что делается? Тут один писатель, русофил такой бородатый, изо всех сил старался выдать свою дочку за иностранца. На всякие собрания-совещания водил с собой. На курорты заграничные ездил, показывал ее... Не сорвалось! Живет за немцем! И другой так же действовал. И тоже удачно - в Италию сплавил! А тут они насчет любви и преданности Отечеству! Во брехуны! Но они все у меня в блокнотике, все в книжку лягут... Чтоб мои пацаны, кого Чечня от жизни отломила, чтоб они про меня сказали: "Молодец, Андрей! Так их, сволочей! Пусть люди знают, что почем!" И я не отступлюсь. Зарез. Все. Гиря до полу дошла.
Его оголенный, мускулистый торс впечатлял, ничего не скажешь. И бьющий через край темперамент тоже чего-то стоил... Осуждать Ирину за то, что вот она, не истоптав и пары сапог после смерти своего престарелого мужа?.. Да можно ли?
Только вот если... если она и этот неистовый правдолюбец, все-таки как-то во имя своей страсти... избавились от Михайлова... Тогда этот трибун с огненным взором и пылкими речами во славу Правды-Истины неплохо будет смотреться в зале суда...
У меня, когда Андрей распахнул передо мной калитку, даже такая мысль промелькнула: "Ты, правдолюбец, как поступишь со своей любовницей? Выдашь её или всю вину возьмешь на себя?"
Хороший, ароматный чай пили мы с Ириной. И немного мартини. В честь того, что именно в этот день они с Владимиром Сергеевичем познакомились теперь уж пять лет назад.
- Как быстро летит время! - посетовала она.
- Очень быстро, - согласилась я.
Андрей с нами не стал сидеть, сослался на необходимость выкорчевать пенек и ушел.
Ирина взяла в руки газету с моей статьей, посвященной её мужу, и стала внимательно, чуть сдвинув брови, читать. Когда закончила - положила лист в сторону, посмотрела на меня с грустью в заслезившихся глазах, произнесла:
- Что ж... что ж... Я вам благодарна. Вы очень хорошо рассказали о роли и значении Владимира Сергеевича в литературе... И так тепло, сердечно, убедительно... Спасибо, Танечка!
- Ну что вы... Раз уж взялась... - вроде как смутилась от похвалы эта самая Танечка, которая в эту минуту, как и во все остальные, была начеку, играла, скрывала свои стервозные предположения и намерения и не собиралась отступать и каяться.
Ирина с охотою взяла из моих рук и вторую статейку, прочла, подняла на меня взгляд мадонны и тоже, ничуть не теряя власти над собой, сообщила свое мнение:
- Очень своевременно вы про черствость. Очень кстати. Люди в последнее время, действительно, очерствели, стали невнимательны друг к другу... Какая-то неуютная жизнь...
Издалека слышались глухие, тупые удары по дереву. Видно, Андрей и впрямь расправлялся с какой-то корягой...
- Обидно, что даже в писательской среде, - продолжала Ирина, делая маленький глоток из фужера, - что даже среди писателей... не звонят друг другу, не приходят на похороны... Нехорошо все это. Конечно, бедных людей можно понять, у них возникает апатия... Кстати, - Ирина как бы загляделась на мелькающую над столом рыженькую бабочку, - а кого вы конкретно имели в виду... во второй статье... Кто умер от водки? Вы дали только инициалы... Может быть, я знаю этих людей...
- Пестряков-Водкин, то есть Боткин и Семен Шор. Вы их знаете?
Женщина как перекатывала в пальцах хлебный мякиш, так и продолжала перекатывать. На меня не взглянула. Но ответила не вдруг, как бы преодолевая сонную одурь, как бы не считая свой ответ хоть чуть интересным для меня:
- Пестряков? Шор? Вроде, слышала... Вероятно, это очень незначительные писатели...
- Да, вы правы - малоизвестные и весьма немолодые люди, - подтвердила я.
- Но все равно жаль их, - сказала она.
- Конечно, - отозвалась я.
- И чем же вы будете заниматься теперь? - спросила меня, почесывая ногтем ложбинку между носом и верхней губой. - Куда-нибудь поедете?
- Да, - полусолгала я. - На море или в Швейцарию. Пора отдохнуть.
- Прекрасное место. Великолепные горы. Мы были там с Владимиром Сергеевичем... И зимой, и летом. Он даже пробовал встать на лыжи. Вы не представляете, сколько энергии было в этом человеке! Фонтан! Каскад! Фейерверк!
"Но Андрей с его тренированным телом оказался куда притягательней", сказало во мне это самое женское, задиристое, ядовитое.
Стук прекратился. Беспокойная бабочка вылетела в распахнутое окно веранды.
- Я не знаю, как вы, - сказала я, не гася доброжелательности в своем взоре, устремленному на умную, выдержанную женщину, - но я не люблю, когда поблизости летают бабочки. Они словно бы усиливают тревогу...
- Нет, я их воспринимаю иначе, - отозвалась она. - От них на меня веет чем-то веселым, детским. Я маленькой любила бегать по лугу за бабочками. Ни разу не поймала, но очень, очень старалась поймать.
В окне появилась голова Андрея. Он положил руки на подоконник, в кулаки уперся подбородком. Я сделала вид, что не заметила его появления.
- Какой чудесный у вас чай, - сказала и в том же тоне совсем-совсем о другом. - Кстати я недавно была у Натальи Ильиничны...
- У этой крейзи? Жалкой алкоголички?
- Да, - подтвердила я рассеянно. - У нее... Вид, конечно, не для парада... По-своему несчастная женщина...
- Несчастная, но в своем несчастье виновата исключительно сама, возразила мне Ирина. - Богатство, почет, принадлежавшие по праву лишь Михайлову, вскружили ей голову. Бросилась в омут удовольствий. Создала для него невыносимую обстановку. В итоге - крейзи! Впрочем, она, верно, генетически была предрасположена к сумасшествию... В абсолютно жутком виде?
... Я стояла на краю. Я забралась на самый верх вышки для прыжков в воду. И сейчас или же прыгну, согласно правилам, или сорвусь от перенапряжения и разобьюсь при падении... И прахом пойдут все тренировки... Такое со мной уже было. В тринадцать лет. Еще чуть-чуть - и отбила бы весе все внутренности... Но успела, уже в полете, уже на полпути к больничной койке, дала телу команду сконцентрироваться и врезалась в тяжелый водяной пласт как положено...
- Да, вы правы, - польстила без нажима. - Вид у нее... не классный. Но она хочет действовать, работать. То ест у неё есть планы... У неё есть какие-то рукописи Владимира Сергеевича.
- Врет, - отрезала Ирина Георгиевна. - Очередной бзик. Видно, во сне увидела красное. Она терпеть не может красное. Видно, скоро опять её отправят в больницу.
- Она сама говорит об этом. И очень не хочет. Но не это меня покоробило, Ирина Георгиевна.
- А что же?
- Она собирается на днях дать интервью какому-то, как она выразилась, "любимому" журналисту.
- И что же? Пусть дает!
- Боюсь, что "не пусть", - вздохнула я. - Она хочет опорочить имя Владимира Сергеевича. Она намекает на какие-то тайны, вот, мол, как раскроет их в интервью, так и поднимет бурю, и опорочит Владимира Сергеевича, и отплатит ему за то, что бросил её. Она при мне звонила этому журналисту. Он собирается прийти к ней в понедельник, то есть через три дня.
- Дрянь, глупая дрянь, - Ирина небрежно смахнула со стола крошки от печенья.
Андрей молчал. На веранде ощущалась тишина. Казалось, стало слышно потаенное шуршание пятнистых теней от березы, плавающих на белой скатерти и лакированным доскам пола.
- И все-таки... вдруг она... - завела, было, я свою лукавую шарманку. - Сейчас любая сплетня на вес золота. Даже от посторонних людей. А то вдруг сама бывшая жена с откровениями! Журнал расхватают как горячие пирожки!
Ирина держалась молодцом. Она даже потянулась, словно бы со сна, и попросила меня с тем особым оттенком голоса, который бывает у политиков, когда они лгут во имя высокой цели:
- Ах, оставьте! Кто будет слушать эту ненормальную! Пусть городит! Смотрите, смотрите, какая прелесть! - она всплеснула руками, глядя на яркий шелковый лоскуток - бабочку-лимонницу, танцующую прямо над головой молчаливого Андрея.
- Ой, мне пора! - вроде, спохватилась я, ибо впереди меня ждали какие-то великие, сверхсрочные дела.
- Вас проводить? - спросил Андрей.
- Не надо. Спасибо! Лето! Воздух! Красота! Идти, ни о чем не думать одно удовольствие.
Я шла и думала: "Молодец, Татьяна! Неплохо, неплохо сыграла свою роль! Теперь остается только ждать..."
И ещё думала, уже поскучнее, о том, что сама приучилась лгать и придуриваться во имя все той же высокой цели, что, однако, по-другому нельзя и что, все-таки, эта охота на человеков - ужасное дело, и очень-очень мало подходящее для женщины, даже если это охота на убийц...
Однако внутри, помимо воли и всяческих гуманистическо-эстетических сомнений, дрожало и пело ликование охотника, который вот-вот и собьет птицу влет. Еще чуть-чуть, и разлетится вдребезги любовная лодка самоуверенной лицедейки Ирины и её молодого бой-френда о непреложный закон бытия: зло наказуемо.
Впрочем, целиком доверять этой своей догадке, что Андрей и Ирина пара злодейская, что на их совести смерть Михайлова, Пестрякова-Боткина, Шора и Нины Николаевны, - я не могла. Мне надо было поставить ещё один капкан - в доме Клавдии Ивановны. Ведь эта старая дама ясно дала мне понять, что в случае каких-либо поклепов на бывшего мужа - она не смолчит, найдет средства "утихомирить обнаглевшего клеветника". Да и эпизод с белым итальянским платьем Софьи Марковны о многом говорил. Ведь не всякий внук "известного, знаменитого" и не любой преуспевающий клипмейкер дворянских корней способен злонамеренно, в отместку облить его крюшоном... Даже если мадам и пообещала создать свой мемуар и чего-то там рассекретить про его бабушку и дедушку...
Но какой же сердечной, великодушной оказалась эта высокая, очень старая леди в легком платье туманно-голубого цвета! Она обрадовалась мне как родной:
- Танечка! Как это хорошо... ваш приход! Я всегда уважала людей слова и дела! Простите меня великодушно за то, что не совсем поверила в ваше обещание написать статью о Владимире Сергеевиче! Сейчас ведь молодежь достаточно бесцеремонна и легкомысленна... Мы сейчас с вами посидим, выпьем кофе... Мне внук привез восхитительные конфеты с ликером из Англии. Садитесь, садитесь...
Я пила кофе с конфеткой, хотя это было не по правилам, но очень вкусно. А Клавдия Ивановна читала в это время мои статьи-наживки.
- Благодарю вас от всего сердца, - произнесла она, наконец, и на полминуты приложила газеты к своей груди. - Как это дорого, когда молодое поколение с уважением воспринимает опыт старших, когда оно способно отличить истинное от подделки, высокое от низкого. Вы, Танечка, совершенно правильно уловили одно из главных качеств произведений Владимира Сергеевича. Он, действительно, всегда стоял на страже высокой морали, всегда с глубочайшим уважением относился к людям труда, всегда старался поднимать животрепещущие проблемы нашего общества. Открою вам наш семейный секрет. В свое время один очень большой человек включил молодого писателя Михайлова в группу для поездки в Америку, чтобы там вести агитацию за мир... С тех пор он был постоянным членом Комитета борьбы за мир. А это, вы понимаете, очень ответственно... И, конечно, приносило свои плоды. Все-таки наша страна много десятилетий не брала в руки оружия. Это теперь, когда ниспровергается все, что попадается под ноги, у нас льется кровь в Чечне, Таджикистане, Грузии... Безумное время! Безумная литература, где сплошные убийства, мордобой, насилие! Есть опасная тенденция - оплевывать выдающихся людей прошлого. Поднимают руку даже на Льва Толстого! Как вам это нравится? Вы сделали очень доброе дело, Танечка. Вы написали светлую, добрую статью... Вы воздали должное Владимиру Сергеевичу. Повторяла и повторяю такого самоотверженного труженика, такого, не побоюсь этого слова, могучего многостаночника, как Владимир Сергеевич, - трудно найти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58