Но оно со мной и умрет. Хотя, - она повертела белую пуговичку на кофточке, - если бы я не была ограничена потребностями семьи... если бы честь моих детей и внуков не пострадала - я бы давно написала и выпустила такие мемуары, что новая его жена-вдова... забыла б, как к его могиле ходить и болтать про святую любовь к святому человеку. Господи! - она истово перекрестилась. - Прости меня и отгони соблазн расплаты! Но, признаюсь, - она смотрела на меня почти привязчиво, признаюсь, с самого первого дня, как он нас бросил, хотела написать мемуары не мемуары, а что-то вроде... Чтоб сокрушить его счастье с этой наглой Софкой из Жмеринки! Но дети... И, все-таки, он ушел из квартиры и ничего не взял, все нам оставил.
- А говорят - скряга...
- Именно! Скряга, если речь не идет о его, прошу прощения, жеребячьих желаниях. Ради них он на все! Но чтобы из своего кармана помочь нуждающемуся - этого не было никогда. Хвалится - "дворянин". А мне рассказывали, что его бабка с утра выходила во двор и считала яблоки на деревьях. Истерики закатывала, если обнаруживала, что хоть одно пропало! Горничных пытала без устали, чтоб дознаться, кто да кто посягнул на её имущество... Вы, Таня, со временем иначе на жизнь и людей будете смотреть. Не как в юности, молодости. Вы поймете, что вся жизнь - сплошной компромисс. Только дураки пытаются прошибить стену лбом. И нет целиком плохих или же целиком прекрасных людей. У всех, у каждого и то, и другое компот... Да и в себе со временем успеешь разочароваться... Михайлов рано понял, как надо жить. Рано постиг правила игры. Тут надо отдать ему должное. Наивные думают, что достаточно таланта, чтобы играть и выигрывать. Нет и нет. Повторяю: если бы не честь семьи, если бы не Божий завет не мстить врагам своим - я бы такой портрет своего бывшего мужа создала! Взахлеб читались бы мои страницы, как ни один его роман или пьеса! Но...
Клавдия Ивановна обеими руками оправила высокую, времен шестидесятых, прическу из седых, подсиненных волос:
- Ишь, какие появились бесстрашные! Пакостить на могиле самого Михайлова! Будете писать - так и напишите: небось, в прежнее время, когда Владимир Сергеевич был в силе, при славе и почете, называл даже секретарей ЦК на "ты", - никто не посмел унижать его достоинство! По щелям сидели! Прятались, бездельники поганые! И кого, кого тронули! Двадцать два романа, тридцать одна пьеса и несчитано стихотворений! И они ещё смеют... Надо бы расследовать, кто сообразил клеить эту идиотскую бумажку!..
Я выдержала долгую речь возмущенной вдовы до конца. И ещё раз похвалила пирожки. Отпивая из чашки чай, спросила, как бы между прочим:
- У вас сохранились какие-либо черновики Владимира Сергеевича?
- Разумеется! "Последняя пуля" в первом варианте.
- Можно взглянуть? Если не сложно...
- Можно. Она у меня лежит тут, в шкафу. Я её положила туда года два назад.
Не верилось мне, что я увижу рукопись Михайлова, не верилось, потому что...
Однако Клавдия Ивановна положила на диван толстую, тяжелую папку, развязала тесемочки, пригласила:
- Смотрите.
Михайлов писал фиолетовыми чернилами, очень плотно. Клавдия Ивановна пояснила:
- Он не умел печатать. Только от руки. В доме поэтому всегда было тихо. Запрется и работает...
Вот те на... Выходит, сорвалась с поводка одна моя недобрая, очень недобрая догадка... и исчезла в тумане забвения?
- Клавдия Ивановна, - сказала я, потупясь над чашкой и словно бы совершенно без интереса, а так, - но вы говорили, что потом Владимир Сергеевич купил машинку и стал печатать... И уже не писал свои книги, пьесы от руки... Или я что-то не так поняла?
- Не так, не так, Танечка, - раздельно произнесла нечестная женщина с честным лицом. - Я сказала только, что он никогда не мешал нам. Что мы не слышали, как он работает.
- Машинки не слышали?
- Ну... в каком-то смысле. Немного слышали, конечно, но не настолько, чтобы...
- ... она вас раздражала? - подсказала я.
- Вот именно! Вот именно! - обрадовалась излишней радостью запутавшаяся в моих сетях лукавая старая дама с камеей в овале под воротом лиловой кофточки, с прелестным профилем этой строгой красавицы под дряблым, желтоватым подбородком.
Однако зря я спешила праздновать победу над ней. Клавдия Ивановна высоко подняла голову и отчеканила, глядя на меня сверху вниз:
- Владимир Сергеевич всегда был очень пунктуален и очень добросовестный в работе. Он тщательно отделывал свои произведения. И не хотел, чтобы кто-то видел его черновики. Он их уничтожал. Именно так поступал и другой известный писатель - Константин Паустовский. Я сохранила этот черновик абсолютно случайно.
Кто сказал, что журналист, расследующий темные дела, должен быть ангелом? Я, увы, не ангел...
Для наивных: даже если у журналиста впереди сияет высокая, красивая цель, он по ходу расследования столько раз вынужден изворачиваться, придуриваться, а то и чуток шантажировать... Элементарно, Ватсон!
Стыдоба, конечно! Но что поделаешь, господа-товарищи...
Как бы то ни было, а с Клавдией Ивановной мы распрощались по-хорошему. Она, сообразившая, все-таки, что утратила бдительность, попробовала наверстать упущенное с помощью полусерьезных, но настойчивых угроз:
- Надеюсь, Таня, вы не позволите себе лишнего? Вы не из тех журналистов, кто из мухи раздувает слона? Кто пишет отсебятину и собственные выдумки предлагает читателям как правду? Иначе смотрите у меня! Я только с виду старенькая и никакая, но в случае чего пойду войной!
- Ну что вы, что вы! - мило улыбнулась я. - Зачем же так? За кого вы меня принимаете?
- И не только я пойду войной, - в голосе старухи зазвенела булатная сталь. - У меня есть дети... внуки... Они всегда встанут стеной за своего отца и деда. Можете не сомневаться!
Мне оставалось только подхватить эту как бы веселенькую нотку:
- И я могу об этом написать? О том, что Михайловы - это могучий клан, где дружба и честь в большой цене?
- О! Это конечно! Это к месту! - поощрила она мое начинание.
И уже совсем на закуску, восторгательно:
- Клавдия Ивановна! Какая прекрасная у вас камея! Просто чудо! Я смотрю, смотрю...
- О да! - она расслабилась, наконец, даже плечи опустила. - Это подарок Владимира Сергеевича... Еще в пятидесятые... Когда его "Последняя пуля" пошла на "ура"... Он знал толк в хороших вещах, не как другие... из бараков... Все-таки дворянство давало себя знать... ничего не скажешь...
- Большое, большое вам спасибо, Клавдия Ивановна, за то, что вы уделили мне столько времени! Я... как только моя статья появится в печати вам её принесу...
Мы улыбались друг другу и в ту минуту, когда наше последнее рукопожатие у порога распалось...
Отнюдь не была я уверена в том, что, закрыв за мной дверь, светская эта дама не плюнула мне вслед, не опечалилась оттого, что успела сказать мне лишнее, очень лишнее и опасное для процветания имени её мужи, отца её детей и внуков...
Не ангел я, совсем-совсем не ангел... Не слезая со своего взмыленного коня, я решила без передышки мчаться по следу дальше. Я тут же, у метро, позвонила третьей жене-вдове В.С. Михайлова, "рыжей-бесстыжей Софочке" и попробовала объяснить ей как нужна мне эта встреча с ней "в связи с приближающимся юбилеем известного писателя Михайлова".
Однако Софочка проявила железное нежелание общаться со мной, отговариваясь тем, что как-то не в настроении, что побаливает голова:
- Вы знаете, что такое полная Луна? Вы не знаете, что такое полная Луна? Милочка, да вы счастливица! Меня лично полная Луна съедает вместе с печенкой! Она меня буквально уничтожает! Она принялась уничтожать меня ещё в Сингапуре. Я буквально сама не своя. Я должна делать дела, но я не могу их делать! Вы меня можете понять?
Я её не могла понять хотя бы потому, что нужна она мне была до смерти!
Хотя понять меня какому-нибудь постороннему человеку было бы трудно, почти невозможно. Ведь с каким таким особым вопросом напрашивалась я в гости к одной из жен-вдов Михайлова? Даже вымолвить неловко, до того он несерьезен:
- Владимир Сергеевич при вас писал свои произведения от руки или печатал на машинке?
Ну что тут такого? Верно? Однако...
- Ладно, приходите, - наконец сдалась она. - Но только на полчаса. Мы уже в дороге. Именно, именно, уезжаем в Америку, у нас последние сборы... Навсегда... я оценила это её нежданное сообщение как удачу для себя. По логике вещей: уезжающий человек, особенно навсегда, непременно перевозбужден, рассеян и способен проговориться. Ему как бы уже нечего терять.
Софья Марковна жила в Крылатском, в кирпичном доме, построенном в свое время для партэлиты. Свидетельством избранности жильцов, населяющих сей комфортабельный улей, оставалось до сих пор то, что контейнеры для мусора имели правильную форму, а не кривились многожды битыми боками... Я... я, чуть-чуть стесняясь, пошла прямо к ним и заглянула в один, второй... Дальше всякий стыд исчез. Я увидела стопки бумаги, перевязанные шпагатом и политые сверху чем-то вроде томатного соуса. Я все их вытащила, ничуть не побрезговав, и отнесла в кусты. Там с помощью ланцета (подарок Алексея, средство защиты на случай нападения грабителей-насильников) обрезала шпагат, туго стянувший стопки, развернула газетные пеленки. Моему взору предстал листок с опечатанными словами: "В.С. Михайлов. Дикая рябина. Рома. 1969 год." Четыре стопки и четыре романа. Значит, на этот раз судьба просто неслась навстречу моим желаниям. Оставалось сыскать прочный полиэтиленовый пакет или какую-нибудь сумку тут же, в контейнерах.
И опять везение - обнаружила среди всякой прочей дряни пусть скукоженный, но настоящий, с полузакрывающейся молнией, чемодан... А под ним - ещё стопку бумаг, завернутых в старые газеты, туго перетянутых знакомым бумажным шпагатом. На этот раз это были три пьесы В.С. Михайлова. Мой хищный глаз сцапал: романы напечатаны на одной машинке, пьесы - на другой, хотя годы близкие - 1969 - 1972.
Обладательница всех этих архивных сокровищ, я постояла, подумала, как бы их получше спрятать... Не нашла ничего другого, как затолкать чемодан с рукописями под машину, закрытую тентом... Авось, не пропадет... Но прежде в порядке предусмотрительности, от каждой рукописи отлистнула примерно по десять первых страниц и засунула в свою сумку.
Мне, конечно, не хотелось напороться на негостеприимный, раздраженный взгляд Софьи Марковны. Однако ничего подобного! Хозяйка обширной квартиры приветствовала меня как дорогую гостью:
- О! Как замечательно, что вы пришли! Я чувствую себя птицей в полете! Все вещи собраны! Все дела закончены! Вы же понимаете, как это хорошо, когда все сделано с умом и красиво?
Я кивнула.
- проходите! Садитесь! Кофе или чаю? Представьте себе, мы очень, очень удачно обошлись с этой квартирой! Мы нашли чудесного человека, способного платить вовремя! Бизнесмен из Америки, бывший одессит, который сумел "раскрутиться". Он снял нашу квартиру на целых пять лет. Удобно ему и нам. У него основательный бизнес... Что-то такое в Сибири... нефть или металлургия... Он приехал к нам на черной роскошной машине с кондиционером! Ося! - позвала она кого-то, кто находился в других комнатах. - Как зовут машину, на которой приехал Давид Леонардович?
Мужчина отозвался тоже криком:
- Джип Гранд Чероки Лимитед!
- Какое шикарное название! - подпела я. - Просто очень и очень.
- Очень, очень! Вообще пока все у нас идет по плану. Ося будет представлять в Америке бразильско-российскую фирму. Мы будем жить в шикарном коттедже. Вам нравится этот кофе? Я привезла его весной из Сирии! Арабы пьют его день и ночь. Но очень маленькими глоточками. Очень крепкий и очень сладкий. Вы никогда не были в Сирии? Будет возможность - побывайте. Красивая страна. Но там сильны антиеврейские настроения. Вообще, нам, евреям, жить трудно... Вы русская? Значит, вам не понять...
- Почему же? - отозвалась я. - Если это беды...
- Ну как же не беды! - Софья Марковна тряхнула могучей гривой медно-рыжих, великолепно крашеных волос. - Как же не беды! Все время приходится осторожничать, напрягаться, искать лазейки. Я возненавидела этого негодяя, отщепенца Эдуарда Тополя! Кто его просил лезть со своими откровениями! Он же хуже всякого антисемита! Он натравил русских на евреев! Мы, например, с Осей приняли окончательное решение уехать из этой страны после его статьи! Он приписал нам евреям, полную неспособность жить в мире с остальными народами! Он оправдывает даже Гитлера! Он уверяет, что евреи у власти в России довели эту страну до катастрофы! Он пугает Холокостом в этой стране. Как же быть теперь тем евреям, вот как мой Ося, которые, действительно, не на последних ролях? В любое время - погром. Вот мы и бежим, бежим, можно сказать...
- Не преувеличивай, Софочка, - в дверном проеме возник рыжевато-лысоватый толстячок. - Мы не совсем бежим. Мы ещё подождем там, в Америке, как здесь все обернется. Возможно, представители еврейской национальности сумеют обуздать разрастающийся антисемитизм. Вы, девушка, случайно, не антисемитка? - обратился ко мне, принаклонив круглую голову с отблеском света на плешинке.
- Да нет, - сказала я. - Меня вообще этот вопрос не колышет...
- Вероятно, в вашем роду были евреи? - с надеждой спросил Ося.
- Все русские, до одного, только один из прадедов белорус.
- Ну завели, - послышался глуховатый, тусклый голос ещё одного мужчины. Толстячок Ося подался в сторону, и рядом с ним возник... знакомый мне писательский "похоронщик" Михаил Маркович.
- А , это вы! - словно бы обрадовался он мне. Я же немного посмирнела - на нем был все тот же ритуальный черный костюм и режущая белизной рубашка. - Удивлены? Сцена бегства евреев в землю обетованную, то есть в Америку, и тут же я, ритуальщик? Загадка плавает поверху, как жир в курином бульоне. Софочка - моя родная сестра. Я вынужден принимать её со всеми её предрассудками. Теперь она придумала, будто бежит от антисемитизма! Ей нравится такое объяснение. Хотя она бежит с Осей от больших денег к ещё большим. Возможно, им очень повезет. Возможно. Но фортуна распорядится так, как ей надо.
- Миша! - обиженно вскричала Софья Марковна. - Ты способен испоганить любое торжество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58