! - В.М.) стимулирует у них тягу не к мужчине, а к женщине. И далее, без передыху: "Сегодня мы знаем, что когда женщина видит другую обнаженной, испытывающей оргазм, то её скрытое лесбиянство жутко обостряется".
Хватит цитат? А ведь весь этот инструктаж по "групповухе", лесбиянству и прочему занимает целую страницу пятничного номера газеты! Тут детишкам есть что почерпнуть, над чем задуматься и отчего ещё молочные слюни распустить... молодец газетка вместе с новыми хозяевами! Не робея разжигает беспроигрышное любопытство и у всяких-разных бабуль-дедуль. Они тоже таперича как взвизгнут, как спохватятся:
- Ой, да чегой-то мы такие отсталые, ни разу с соседкой Машкой и её мужиком в одной постели не валялися! Счас, счас я их позову, а ты, дед, рассупонивайся по-скорому!
Кстати, каким же убогим языком пользуется та же наша молодежь, те же наши девочки и мальчики российского происхождения! Есть слух, будто бы некоторые из них до сих пор учатся языку у А. Пушкина, Л. Толстого, А. Чехова... Конечно, балбесы и недоумки! И единственно в целях быстрого, целенаправленного инструктажа "Московский комсомолец", как я понял, срочно вызывает откуда-то из иностранной подворотни некую музгруппу, и она демонстрирует свой "могучий и великий" язык, почему-то, однако, очень близкий к нашему словесному мусоропроводу. Вот образчики. Некто Лаэм: "Мы там стояли и думали: "Блин, никогда больше сюда не поедем". Было просто хреново". "Я вот сам видел людей, которым лет по 30 и уже больше, и все они как будто говна обожрались".
Максим вторит ему тоже "клево", "не хреново", "классно, блин": "Конечно, если приедет какая-нибудь завернутая группа, у которой грузилово всякое в текстах, то в неё въехать будет труднее". Или: "Не было ли идеи разбавить ваш группешник, допустим, женской особой?"
Лаэм: "Да, мы хотели бы такую, чтобы ещё трахать её по кругу".
Максим: "Ну да, одну ночь её имею я, другую - Лаэм, и понеслось..."
Лаэм: "Нет, я первый!"
"Ребята, - замечает интервьюер, - вы не поняли. Имеется в виду девушка для работы. С кем бы вы хотели поиграть - может, с Мадонной или Spice Girls?"
Максим: "Ну а мы про что?! Нам бы подошла та, у которой рабочая, но очень узенькая дырка".
Вот так-с. вот вам вымечтанная безразмерная свобода печати! Вот вам "учебники" на каждый день, девочки и мальчики, юноши и девушки! Черпайте знания хоть поварешкой, а если охота - становитесь на четвереньки и хлебайте, хлебайте...
Нет, я, конечно, понимаю, что в борьбе за выживаемость все средства хороши, что без "клубнички", политой для скуса спермой сифилитика, газетка-то может выпасть из отряда конкурсанток-победительниц, что и имечко к ней, как ни крути, уже давно приклеилось - "желтая", то есть сродни испачканного после употребления пипифакса.
Но! Вспомним все хором, как называются те, кто роют свежие могилы, вытаскивают гробы, раздевают покойников? Правильно - гробокопатели. И ничего, кроме отвращения, их действия не вызывают у нормальных людей.
И впрямь, до чего же омерзительно вдруг узнать, что на кладбище очередные обормоты без страха и совести раздели донага труп, сняли с несчастного костюм, и один из них был спустя время пойман в этом костюме со всеми регалиями, принадлежавшими покойному.
А не то ли, простите меня, господа самоновейшие, произошло и с "Комсомолкой" - некогда любимейшей газетой миллионов, и с "Московским комсомольцем"? Не похожий ли на грабеж акт?
Ведь что получается - и "Комсомолка", и "Московский комсомолец" были созданы для пропаганды идеалов социализма-коммунизма на деньги партии. И это не этикетки для пива или водки - "комсомолец", "комсомолка". Первородный смысл этих слов - уже программа, уже позиция, уже, прошу прощения за азбучность аргументации, - неприятие "рыночных" отношений, охаивания родной страны и т.д. и т.п.
И, казалось бы, - не надевай на себя "чужой мундир", тем более с "покойника"! Не цепляй принадлежащие этому "покойнику" награды! Придумай для своих экзерсисов новые названия, отвечающие твоей сегодняшней программе и служи на здоровье новому режиму!
Логично? Порядочнее? Нет же, умерщвленные, тысячу тысяч раз осмеянные, перегаженные "золотыми" демперьями коммуно-большевистские понятия "комсомолец" и "комсомолка" все ещё несут службу, они в се ещё в цене. Та же "Комсомольская правда" гордо выпячивает на своей груди чужой, "с покойника" мундир с его же, "покойника", орденами: Ленина, Красного Знамени и т.д. Хотя ну распоследнему слабоумному по старости и по молодости, ясно ни при чем все эти ордена и нынешняя шибко "рыночная" погоня газеты за каким-никаким читателем с помощью того же воспевания свального греха! Ни при чем! И все это очень напоминает того хитрована, который украл у старика, нацепил на себя все его награды и просит милостыню, вытягивая жалостливо:
- Подайте заслуженному бойцу с передовой!
А у самого мордень кирпича просит...
Поневоле всхлипнешь от умиления, взяв в руку ту же "Новую газету", или "Общую".. В какой-никакой, а в собственной одежонке выскочили на Божий свет... И тому же "Спид-инфо"никто не указ - хоть об "интимных дырочках" всеизвестной Дарьи Асламовой пиши, хоть о чем...
Да, кстати, начитавшись в "МК" и "Комсомолке" про "дырочки и палочки" и приобалдев от груза полученной информации, я решил включить после часу ночи телевизор и... И углядел все ту же "просветительницу", что начинала в той же "Комсомолке"... Дарья возлежала в розовой комбинашке на пунцовом диване и томным голосом проясняла для темных сограждан, что такое секс, а что не секс. При этом они то вытянет голые ноги, то подберет. А все это действо называлось "В постели с..." И, видимо, очень, очень старалась неустрашимая Дарья сохраниться в сексноменклатуре, а потому роняла с бестрепетных уст уж такие глубокомысленные суждения, вроде: "Секс для меня - это эмоции и твердый член".
Тут бы ей и орденок какой-никакой от властей с новейшей какой-никакой символикой. Ведь, может, девочки-мальчики не все в этот час спали и, как и я, начитавшись про "дырочки-палочки" в "МК" и "Комсомолке", обогатились добавочным знанием прямо "В постели с..."
А я ведь понимаю, что этой своей статьей работаю на увеличение числа подписчиков и "МК", и "Комсомолки". Да и созерцателей программы, где валяются и рассусоливают про "члены"...
Но, согласитесь, одно дело "в постели..." с Дарьей, это как-то все же ближе к естеству, и совсем другое - в той же постели с покойником. Да ещё в его же костюме, посверкивая его же орденами... Или ничего? Сойдет? В такое уж удивительное время живем, когда сколько можешь свободы проглотить, столько и глотай? А если сразу не заглотнешь - разжуй, почавкай всласть. Кто тебе мешает, блин?"
Вот такая лихая статья... А внизу, в конце, слова от редакции: "Проблемы нравственного воспитания молодежи не могут не волновать наше общество. И мы от всей души благодарим старейшего нашего писателя Владимира Сергеевича Михайлова за то, что он по-молодому чувствует наше непростое время и, несмотря на почтенный возраст, бросается в бой с апологетами пошлости..."
- Что ты собралась искать? - не утерпела Дарья, когда мы уже очутились на её даче.
- Потом, потом... Сама толком не знаю. Буду все просматривать, ворошить... Не возражаешь?
- Ты что!
- Сядь под яблоней, пей чай. Когда будешь нужна - позову.
... Рыться в чужих вещах, бумагах - занятие не очень приятное. Нахалкой чувствуешь себя.
Но... надо, Татьяна, надо.
И я, покосившись на старую печатную машинку Нины Николаевны с изуродованной клавиатурой, принялась за дело.
Дарья, все-таки, не выдержала, пришла, удивилась:
- И надо тебе копаться в этом хламе! Уверяю, никаких бриллиантов-изумрудов не найдешь. До тебя уже эти убийцы-грабители все перерыли. Скажи, что ты ищешь конкретно, может, я помогу? Вдвоем веселее...
- Погоди, погоди... Я и сама уже поняла, что делаю что-то не то...
- Ты в пыли вся, даже нос... - посочувствовала Дарья. - Вон возьми мыло на кухне...
- Помолчи, Дарья! Пожалуйста, помолчи! - слезно попросила я, потому что чувствовала - не тем занимаюсь, не тем... не там ищу, хотя где-то тут должно быть, близко, нужное мне, пренеобходимейшее...
Дарья смутилась и вышла на цыпочках вон из собственной дачи...
В отчаянии я села прямо на пол рядом со стопкой бумаг, которые пересмотрела одну за другой. И все без толку. Хотя встречались черновики стихотворений Нины Николаевны и отдельные, любопытные записи, сделанные её пером, вроде: "Голубое - детство, юность... Здесь учат доброте, сочувствию и проч. Выход в "большую жизнь", где пахнет бесстыдством, где надо рвать кусок у другого, чтобы "взойти на высоту"... Извечная проблема... Горько!"
Я уже оглядела тут, в комнате, все углы, пооткрывала все шкафы, шарила на полках, переворачивала кверху дном все старые чашки, стаканы, кувшинчики. Даже матрас перевернула на кровати, даже за обвисшие обои заглянула.
Но - нет! Того, что нужно до зарезу, нет как нет! Хоть плачь!
Однако вот один из секретов жизни: если ты чего-то очень-преочень хочешь, если ты делаешь все от тебя возможное, чтобы добиться этого самого "чего-то" - тебе непременно кто-то там, в поднебесье, посочувствует и укажет путь к цели.
... Разочарованная, раздосадованная неудачей, я побрела на кухню, где из плохо завернутого крана капала в раковину вода, поискала глазами мыло и увидела розовый плоский кусок в желтой мыльнице на подоконнике. Взяла его и вдруг... вдруг... краем глаза поймала... и чуть не завопила от радости. Там, на подоконнике, в уголке, под сеткой паутины, лежали кусочки цветной мозаики! И какая же я была дура, что обошла кухню, что решила начинать поиски с комнаты!
Вот так оно бывает: нисходит на тебя благодать мгновенного озарения, догадки-разгадки через внезапно замеченную пустяковину...
До мытья ли тут! Я сунула кусок мыла обратно в мыльницу и вылетела на крыльцо, прямо в солнечный свет, и заорала:
- Дарья! Я знаю! Знаю! Открывай сарай! Ну этот, где твой брат работает! Скорее! Скорее!
Дарья кинулась за ключами. Я первой ворвалась внутрь этого самого убогонького хозблока-сарая и, уже не медля, - к памятнику из цемента, который лежал навзничь. Но не для того, чтобы разглядывать незаконченную мозаичную кисть рябины, а для того, чтобы жадно схватить мятую бумажонку с кусочками от разбитых голубых, красных, оранжевых плиток.
Схватила, высыпала с листка все эти штучки и впилась глазами в рукописный текст, в тот самый текст, который в тот раз пробежала небрежно, наспех...
Нина Николаевна писала и правила, подбирая более удачные, более емкие по смыслу слова после заголовка "В постели с..." И получалось у неё в коечном счете вот что: "Не могу молчать, господа-товарищи! Ибо надо, необходимо воздать хвалу всем известной, стародавней "Комсомолке". Почему? Да потому, что она переплюнула саму себя и стала такой исключительно смелой - только держись! Кто-то её, говорят, прикупил из "денежных мешков"? возможно, у него проблемы с сексом, а тут ему несет Света Кузина..."
Или я ошибаюсь? И мне все это только снится?
Вытаскиваю из сумки газетный листок со статьей В.С. Михайлова... Все правильно! Все слово в слово! Элементарно, Ватсон!
Остается предположить, что покойной Нине Николаевне пришло в голову странноватое желание: переписать от руки текст газетной статьи известного писателя... Причем слово в слово...
Но если эта версия не выдерживает никакой критики, выходит, что...
Выходит то самое, невероятное, неправдоподобное... Хочется орать на весь белый свет: "Граждане-господа-товарищи! Что я узнала! Что узнала! Дарья! Слышишь?"
Однако - нельзя, опрометчиво. Надо сохранять спокойствие и рассудительность. Уж слишком чудовищно это мое открытие... И Дарья в данном случае прежде всего свидетель, а уж потом моя подруга.
И я повела себя так умненько, что стала неинтересной Дарье. Она ушла в дом, вынесла оттуда кусок хлеба и принялась кормить с руки приблудного пса.
Подошла к ним, спросила:
- Твоя мать всегда сначала писала от руки, а потом печатала?
- Всегда. Она говорила, что машинка - холодный механизм, а ей нравится ощущать перо в руке. И потом, это же поэтесса... Ей где угодно могли прийти в голову образы, рифмы. Она записывала все это и карандашом, и фломастером, и даже губной помадой. На столе, в ванной, в лодке, под кустом, в электричке - где придется... А на машинке уже начисто...
- Дарья, - сказала я. - Если ты уже покормила бомжика и если ты не считаешь меня полоумной - помоги мне сдвинуть с места памятник... Одна не осилю.
- Какой памятник? - моя подруга поглядела на меня снизу вверх с серьезной озабоченностью.
- Да тот, что твой брат Виктор делал - не доделал. Он, небось, жутко тяжелый, одной не справиться... Надо его поднять.
- Зачем? - Дарья выпрямилась и уж точно теперь смотрела на меня как на полоумную.
- Не боись! Для дела. Сама же говорила, что твой Виктор неряха и шалопай, хоть и художник. Надеюсь обнаружить под памятником кое-какие листки черновика Нины Николаевны...
- Ну давай, - сказала Дарья. - Только учти, мне сильно напрягаться нельзя, зуб взвоет...
- А мы быстренько, раз и... - успокоила я её.
- Ну надо же! - подивилась моя подружка, когда мы в едином порыве приподняли цементную плиту...
- Ура! - не утерпела я и издала победный крик, потому что под этой тяжелой плитой действительно лежали листки бумаги, исписанные крупным почерком Нины Николаевны, поддела их мыском босоножки и отшаркнула в сторону.
Плиту мы уронили тотчас и с таким грохотом, что сарай задрожал и стекла зазвенели.
Теперь я держала в руках всю статью-обличение "В постели с..."
- И что дальше? - спросила меня добросовестная подружка, поглаживая ладонью, видно, занывший зуб.
- А дальше, моя самоотверженная, я хотела бы от всего сердца обнять и расцеловать твоего братца-бродягу.
- За что же это?
- Именно за то, что он неряха и шелапут.
- С каких это тебе пор стали нравиться такие бестолковые?
- С текущей минуты! Но безумно!
- Пояснишь хоть?
- Потом, потом. Читай прессу.
Из этого сарая я, вроде, выжала все. Но не уходилось чего-то. Глаза шарили по стенам, потолку, подоконнику. Руки перебирали полувыжатые и вовсе пустые тюбики с масляной краской, что лежали в коробках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58