.. прошу простить... особенно тех, у кого, возможно, от нашей недолгой близости родились дети..."
Я захлопнула книгу и подивилась ещё раз - в восемьдесят лет человек мыслил так ясно, так хорошо владел словом и был полон такой доброжелательности, хотя я знаю и немало всяких "ученых", "великих" старцев, которые превратились в пренеприятнейшие существа, вечно на все ворчащие, надоедливо нудящие по самым незначительным поводам.
И... как же, как Ирина Георгиевна смогла, посмела вместе со своим любовником пренебречь таким уникальным человеком, переступить страшную черту и... убить старого мудрого писателя и сердечного человека, что бы о нем ни говорил "похоронщик" Михаил Маркович, обозвавший его "скрягой"...
Значит, желание освободиться от него, желание беспрепятственно стонать в сладких объятиях физически крепкого, полноценного правдолюбца сильнее её разума? Или Андрей тоже влюбился в неё по уши и осатанел до потери пульса?
Или не было никакого убийства В.С. Михайлова, а это мне только мнится? Но тогда почему, почему даже в кадрах хроники, показанной по телевизору, был момент, когда и Ирина, и Андрей глянули друг на друга словно заговорщики? Был такой моментик...
Одно мне было абсолютно ясно: Андрей Мартынов - не рядовой, молью битый человечишко, мечтающий об относительном материальном благополучии и покое, а парень с мозгами, пропустивший сквозь этот "магический кристалл" и потоки собственного сознания, и черные "помои жизни", и романтические представления, и скептические откровения... А если принять во внимание, что его университетами, его аспирантурой-докторантурой была Чечня, что за одного битого не случайно двух небитых дают, то чего же удивляться, если огневой Андрюша, жаждущий правды и только правды, приворожил стареющую Ирину... Так ведь вон и я не совсем равнодушна к нему, тоже обольстил... Какой сердцеед, однако!
И опять моя мысль возвратилась на круги свои: эти двое, охваченные страстью, могли убить старика Михайлова. Тем более могли, если он вдруг что-то такое заподозрил... Интересно, что сказано в его завещании? И есть ли это его завещание? Кому он отдавал в руки все свое добро? И когда было составлено завещание?
Мысли есть, а толку нет. Такое вот положение. Ни туда, ни сюда. Мать стукнула в дверь, не входя, посоветовала:
- Пойдешь на кухню - увидишь яичницу и письмо из Швейцарии...
- Спасибо! - сказала.
И пошла, было, на кухню, но остановилась... Телефон поманил: "Звони Веруне. Она вряд ли по пустякам тебя звала..."
Веруня сообщила мне новость, от которой меня зашатало слегка. Хотя все слова слышала отчетливо, но переспросила:
- Вчера вечером? На Волоколамском шоссе? Откуда узнала?
- Ребята-"хроники" сказали. Она же - фигура, жена известного писателя. Ее в больницу сразу увезли, в Склиф. Говорят, повезло. Еще бы чуть - и всмятку.
- Веруня! Умоляю! - вскричала я. - Если уж ты решила мне помогать... Если я тебя ввела в курс...
- Не трать темперамент, - осадила она меня. - В постельке пригодится. Иду в Склиф, беседую с мадамой. О чем? За жизнь. Если, конечно, меня туда пустят... Давай свои вопросы.
- Тебя да не пустят?! - польстила я. - Во-первых, узнай, что она думает по поводу этого наезда, считает его случайным или же нет. Может быть, подозревает кого? Во-вторых, мягко так, ненавязчиво... про завещание. Есть ли? Кому Михайлов все отписал? Успел ли? Если тебе повезет, если сумеешь её раскрутить...
- Хорошим людям должно везти, - заявила Веруня. - Я же вчера даже слепую бабусю через дорогу перевела! Таракана не убила, хотя могла. Не совестись. С личной пользой поеду к этой вдовице - дам интервьюишку в журналишке . получу копеечку, а она никогда не лишняя.
- Сижу, Веруня, у телефона. Жду.
Как понимать наезд на Ирину Аксельрод? И каким выглядит в этой ситуации герой-любовник Мартынов? Где он был? Что делал? Приходил в Склиф или отсиживается в своем теремке?
По телеку, видно, в целях приободрения граждан, звучит: "Преступник, захвативший самолет, сдался..." На экране мелькают ноги в белых носках с отчетливыми синими буквами "USA"... Бритые головы, кресты на голых грудях... Это уже какая-то попсовая группа вываливается из красно-белого автобуса.
Переключила программу. Веселый старик размахивает многоцветным зонтиком и уверяет:
- Нельзя думать только о том, как выжить. Надо находить себе развлечение. Мои зонтики не только легко раскрываются, но и звенят как музыкальная шкатулка. Послушайте...
Зонтик, действительно, тихонько звенел...
В письме Алексея были тихонько, ласково звенящие слова: "Безобразная девица! Проснулся, пощупал вокруг, поискал глазами - нету... Как же так? Как же так? До каких пор? Если не прилетишь через десять дней - утоплюсь в известном тебе море". Но далее - о деле, все о нем: "Сделал, наконец, эту чудо-операцию. Думаешь, какой-нибудь консьержке? Или шоферу? Или адвокату? Хватай выше! Настоящему графу, которого привезли на "роллс-ройсе". Я хотел, было, зарезать его во имя торжества социальной справедливости и пролетарского единства, но... увы, начинаю любить проклятую буржуазию. Графиня подарила мне... О, что она подарила мне! Приедешь - покажу. И, вероятно, передарю. Повторял и повторяю - мало ты меня ценишь. Если бы ценила как надо, в соответствии с моими достижениями, - давно бы плюнула на свою бестолковую журналистику и..."
Я аккуратно сложила это письмишко расхваставшегося молодца в концерт, не желая дочитывать. Хотя и смеясь про себя над тем как, однако, тяжко даже самому преуспевающему в деле мужичку без любимой женщины, как клокочет в нем едва ли не ненависть к её независимости, к её нежеланию выстелиться ковриком под его ножки... Но ничего не поделаешь, господин хирург! Так легли каты. Тебе до зарезу нужна девушка с характером и с таким же, как у тебя, азартным отношением к делу. И эта самая девушка никак не желает быть в аутсайдерах журналистики, как ты ни в жизнь себе не простишь, если из первых виртуозов скальпеля попадешь в последние врачишки.
Вот так они и жили. Пока... Надолго ли их хватит? Чтоб одни встречи и расставания? Кто знает... Но зато какие встречи!..
Веруня позвонила быстро, часа не прошло.
- Не пустили тебя, что ли? - спросила я.
- К кому? Твоей вдовы там уже нет. Увезли. Отделалась ушибами. Будь здорова. Звони, если что. Помогу, чем смогу.
- Веруня! А тебе не кажется, что мы с тобой какие-то бзикнутые? спросила я. - Нет чтоб цветы на даче разводить и продавать у метро "Автозаводская"?
- Не-а, - ответил кроткий голосок. - Мы, может, самые умненькие-разумненькие на этом свете. Другие только читают детективы, а мы, журналисты, живем в них и действуем. Интересно же! Сам себе герой! Сам себе Шварценеггер! Сам себе Брюс Ли! Ну и так далее...
- Информушка в "Хронике" уже есть?
- На первой полосе внизу, где вся эта "страшилка" в ассортименте.
Интересно было узнать, а примет ли меня Ирина Аксельрод у себя на даче или в московской квартире. Это же не в Склифе, где мое появление, мягко говоря, выглядело бы несколько странным и наводящим на некоторые необязательные мысли. Но наличие в популярной газетенке информации о несчастном случае с Ириной Аксельрод давало мне возможность позвонить ей, выразить сочувствие, а дальше будет видно...
Я свое намерение сейчас же и выполнила. Но телефонную трубку взяла не пострадавшая в автокатастрофе вдовица, не привратник-поэт, а какая-то женщина с густым полубасом:
- Слушаю. Здесь. Сейчас спрошу.
Через минуту-другую тот же устойчивый полубас без переливов:
- Говорите. Она трубку берет.
Голос Ирины был тих и приветлив:
- Рада вас слышать, Танечка. Вот ведь что такое жизнь... Мы думаем о завтрашнем дне, но неожиданности мешают все планы. Я ведь должна была сегодня лететь в Китай. Там собираются издавать три тома Владимира Сергеевича. Там к нему с большим пиететом... и через небольшую паузу:
- Вы, Танечка, не бросили идею написать про...
- Нет, что вы! Добираю материал. Уже прочла мемуары, которые вы мне дали... Огромное вам спасибо.
- У вас появились какие-то новые вопросы ко мне?
- Но я бы, Ирина Георгиевна, выглядела слишком нахальной, если бы просила вас о встрече сразу после...
- Слава Богу, голова у меня цела, - был ответ. - Нервный шок прошел... Повезло неимоверно, кроме ушибов - никаких издержек. Я с вами с удовольствием поговорю. Приезжайте хоть сейчас. Лежать, поверьте, тошно... Но приходится: сотрясение мозга, как-никак... Одиночество угнетает...
- Что-нибудь привезти?
- Ну-у... Чипсы, пожалуй, картофельные. Что-то захотелось солененького, хрустящего.
Положила трубку. Моя жизнь снова обретала глубокий, ексель-моксель, смысл. Утерянный, было, след обнаружился. Хотя сама, признаться, не знала толком, почему мне хотелось до смерти встретиться с Ириной и чем скорее, тем лучше. Неужели меня вело чисто женское, въедливое любопытство, связанное с любовной связью светской мадамы и придонного головастика, как-то одолевшего барьеры к её сердцу?
Но надо было признаться хотя бы перед самой собой: увы и ах, я женщина и, стало быть, ничто женское мне не чуждо...
Однако шутки шутками, а "герои" мои весьма, что-то весьма нетвердо держатся на земной поверхности. Люба Пестрякова падала с восьмого этажа... Ирина Аксельрод-Михайлова едва не погибла в автокатастрофе... Не слишком ли за короткий, меньше месяца, срок? Или жизнь наша теперешняя такая - сплошь кризисы и несчастные случаи, что в экономике, что в быту...
Но главный гвоздь на месте, в мозгу: "Почему умерло почти сразу четверо писателей? Отчего? Какая причина?" Ответа нет. Разве что с Михайловым более или менее ясно - любовь к молодой жене сгубила. Так сказать, поруганная любовь... И бешеная страсть отцветающей бабенки к молодому, темпераментному парню. Настолько бешеная, необузданная, что Ирина, при всем её уме, не способна хотя бы на время отправить скандального Андрюшу куда подальше, а держит у юбки...
Схватила в киоске у метро три пачки чипсов, бегом - на электричку, которая вот-вот тронется, и уже оторвала себя от мегаполиса. Уже получила в обмен на гул-шум-пыль большого города - тишину, посвист какой-то задумчивой, вечной птички и мягко пружинящую под ногами сырую тропинку среди травы... Надо мной славно шелестели густой листвой высокие деревья. Что ещё надо человеку для счастья?
Человеку, то есть мне, надо с честью вылезти из ловушек, расставленных таинственной смертью четверых людей. Пятерых, если принять во внимание певца Анатолия Козырева, упавшего, чтобы не встать, в Шереметьевском аэропорту.
И вовсе не факт, что Ирина с Андрюшей прикончили не нужного им полуклассика. Чтобы это стало фактом, нужны доказательства. Элементарно, Ватсон!
Какой же я представляла себе загадочную вдовицу Ирину Аксельрод после автокатастрофы? Лежит, небось, одинокая, думает, перебирая события, газетки, возможно, почитывает. Прикидывает: а если бы... то, что же, меня уже тут, на этом свете, нигде? Я помнила, когда Веруня вернулась из Краснодара, где была на практике, со сломанной ногой и жуткими подробностями автоаварии: "Представляешь, нашу машину как крутануло, как пошли мы переворачиваться, ещё чуть - и с кручи в реку... Я и сейчас не верю, что живая. Трогаю себя, глажу, Богу спасибо говорю. Он правильно рассудил: "Белый свет без Веруни был бы неполон".
Между тем, все оказалось возле Ирины Георгиевны не так, как мнилось. И сама она, хоть и морщилась периодически от боли, но лицом была светла и радостна. Одиночеством и не пахло.
- Видите, что значит настоящие друзья! - хвалилась, поводя взглядом по лицам пятерых ребят и девчат. - Как узнали, что мне худо - сейчас же и пришли, приехали...
На прикроватной тумбочке в хрустальной вазе в очень грациозной позе застыли три алые розы на длинных стеблях... Здесь же лежали пакетики чипсов. Так что мои были как бы уже и лишние...
- Еще чипсы? - спросил меня шустрый Андрей и тряхнул головой, пустил свои длинные волосы в краткий полет. - Пусть! Ирина Георгиевна их любит.
Он взял хрустящие пакеты из моих рук, положил сверху других. Получилась пирамида. Подмигнул мне свойски:
- Цирк!
Ирина лежала на высокой подушке, одетая в бледно-золотистый шелковый халат, укрытая до пояса оранжево-черным пледом. Уже знакомая мне девушка с длинными темными прямыми волосами и челочкой говорила ей с горячностью:
- Честно-честно, получится-получится! Не все же только о еде, есть же с порывами...
- Вот, Танечка, какая это прелесть - юность! Алиночка уверяет меня, что на вечер памяти Владимира Сергеевича придет не менее пятисот человек. Даже если это мероприятие организовать летом. Придут потому, что в миллионах семей есть его стихи, романы... И потому, что она с соратниками постарается раздать билеты заинтересованным людям. Я же считаю, что хотя Владимир Сергеевич родился в июле, - вечер надо перенести на осень, когда люди вернутся из отпусков.
- Я именно так считаю! - сказала очкастая белокурая худышка с острым носиком. - Осенью люди другие.
Очень высокий, жердеобразный парень, похожий на молодого Горького, произнес на "о", с волжским акцентом:
- Не надо торопиться! Лучше хорошенько приготовиться.
В тон ему отозвался светловолосый с такими же светлыми усами:
- Поспешишь... известное дело... - людей насмешишь.
И только Андрей промолчал, да круглолицая толстушка в джинсах и тельняшке с засученными рукавами. Они исподтишка рассматривала обстановку, подолгу задерживала взгляд на пунцово-бордовом ковре во всю стену, увешанном саблями, на белоснежном шкафу, инкрустированном бронзой, на хрустальной люстре, похожей на фонтан, искрящейся радугами...
Вообще-то здесь было чего посмотреть, особенно тем, у кого в доме самой дорогой вещью считался холодильник "Свияга", выпуска 198... какого-то там года. Один высокий трехстворчатый трельяж чего стоил! А если принять во внимание напольные часы музейного вида, сверкающие золотыми завитками отделки...
- Танечка, а ваше какое будет мнение? - Ирина смотрела на меня исключительно приветливо.
- Мое? Не знаю, право... Но осенью, конечно, лучше... Недаром осенью открывают сезон театры...
- Хорошо! - легко согласилась она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58