Довольно. Я у
молкаю. У меня на руках слишком хорошие карты. К тому же Ч я умираю.
Уже не глядя на епископа, член Конвента спокойно закончил свою мысль:
Ч Да, грубые проявления прогресса носят название революций. После того
как они закончены, становится ясно, что человечество получило жестокую в
стряску, но сделало шаг вперед.
Член Конвента не подозревал, что он последовательно сбивает епископа со
всех позиций. Однако оставалась еще одна, и, опираясь на этот последний оп
лот сопротивления, монсеньор Бьенвеню возразил почти с тою же резкостью
, с какой он начал разговор:
Ч Прогресс должен верить в бога. У добра не может быть нечестивых слуг. А
теист Ч плохой руководитель человечества.
Старый представитель народа ничего не ответил. По его телу пробежала дро
жь. Он посмотрел на небо, и слеза затуманила его взор. Потом она медленно п
окатилась по мертвенно-бледной щеке, и едва слышно, прерывающимся голос
ом, словно говоря сам с собой, умирающий произнес, не отрывая глаз от беспр
едельной глубины небес:
Ч О ты! О идеал! Ты один существуешь! Епископ был охвачен невыразимым душ
евным волнением.
Немного помолчав, член Конвента поднял руку и, указав на небо, сказал:
Ч Бесконечное существует. Оно там. Если бы бесконечное не имело своего «
я», тогда мое «я» было бы его пределом, и оно бы не было бесконечным; другим
и словами, бесконечное не существовало бы. Но оно существует. Следовател
ьно, оно имеет свое «я». Это «я» бесконечного и есть бог.
Последние слова умирающий произнес громким голосом, трепеща от восторг
а; казалось, пред ним стоит некто, видимый только ему одному. Когда он конч
ил, глаза его закрылись. Напряжение истощило его силы. Было ясно, что в одн
о это мгновение он прожил те несколько часов, которые ему оставались. Оно
приблизило его к тому, кто ожидал его за порогом смерти. Наступала послед
няя минута.
Епископ понял это, мешкать долее было нельзя; ведь он пришел сюда как свящ
еннослужитель. От крайней холодности он постепенно дошел до крайнего во
лнения; он взглянул на эти сомкнутые глаза, он взял эту старую, морщинисту
ю, похолодевшую руку и наклонился к умирающему.
Ч Этот час принадлежит богу. Разве вам не было бы горько, если б наша встр
еча оказалась напрасной?
Член Конвента открыл глаза. Тень какой-то суровой торжественности лежал
а теперь на его лице.
Ч Ваше преосвященство! Ч медленно заговорил он, и эта неторопливость в
ызывалась, быть может, не столько упадком физических сил, сколько чувств
ом собственного достоинства. Ч Я провел жизнь в размышлении, изучении и
созерцании. Мне было шестьдесят лет, когда родина призвала меня и повеле
ла принять участие в ее делах. Я повиновался. Я видел злоупотребления Ч и
боролся с ними. Я видел тиранию Ч и уничтожал ее. Я провозглашал и исповед
овал права и принципы. Враг вторгся в нашу страну Ч и я защищал ее, Франци
и угрожала опасность Ч и я грудью встал за нее. Я никогда не был богат, теп
ерь я беден. Я был одним из правителей государства; подвалы казначейства
ломились от сокровищ, пришлось укрепить подпорами стены, которые не выде
рживали тяжести золота и серебра, Ч а я обедал за двадцать два су на улиц
е Арбр-Сек. Я помогал угнетенным и утешал страждущих. Правда, я разорвал а
лтарный покров, но лишь для того, чтобы перевязать раны отечества. Я всегд
а приветствовал шествие человечества вперед, к свету, но порой противоде
йствовал прогрессу, если он был безжалостен. Сличалось и так, что я оказыв
ал помощь вам, моим противникам. Во Фландрии, в Петегеме, там, где была летн
яя резиденция меровингских королей, существует монастырь урбанисток, а
ббатство святой Клары в Болье, Ч в тысяча семьсот девяносто третьем год
у я спас этот монастырь. Я исполнял свой долг по мере сил и делал добро где
только мог. Меня стали преследовать, мучить, меня очернили, осмеяли, оплев
али, прокляли, осудили на изгнание. Несмотря на свои седины, я давно уже чу
вствую, что есть много людей, считающих себя вправе презирать меня, что в г
лазах бедной невежественной толпы я Ч проклятый богом преступник. И я п
риемлю одиночество, созданное ненавистью, хотя ни к кому не питаю ненави
сти. Теперь мне восемьдесят шесть лет. Я умираю. Чего вы от меня хотите?
Ч Вашего благословения, Ч сказал епископ и опустился на колени.
Когда епископ поднял голову, лицо члена Конвента было величаво-спокойно
. Он скончался.
Епископ вернулся домой, погруженный в глубокое раздумье. Всю ночь он про
вел в молитве. На другой день несколько любопытных отважились заговорит
ь с ним о члене Конвента Ж.; вместо ответа епископ указал на небо. С той поры
его любовь и братская забота о малых сих и страждущих еще усилились.
Малейшее упоминание о «старом нечестивце Ж.» приводило его в состояние к
акой-то особенной задумчивости. Никто не мог бы сказать, какую роль в приб
лижении епископа к совершенству сыграло соприкосновение этого ума с ег
о умом и воздействие этой великой души на его душу.
Само собой разумеется, что это «пастырское посещение» доставило местны
м сплетникам повод для пересудов. «Разве епископу место у изголовья тако
го умирающего? Ч говорили они. Ч Ведь тут нечего было и ждать обращения.
Все эти революционеры Ч закоренелые еретики. Так зачем ему было ездить
туда? Чего он там не видел? Верно, уж очень любопытно было поглядеть, как дь
явол уносит человеческую душу».
Как-то раз одна знатная вдовушка, принадлежавшая к разновидности наглых
людей, мнящих себя остроумными, позволила себе такую выходку.
Ч Ваше преосвященство, Ч сказала она епископу. Ч Все спрашивают, когд
а вам будет пожалован красный колпак.
Ч О, это грубый цвет, Ч ответил епископ. Ч Счастье еще, что люди, которые
презирают его в колпаке якобинца, глубоко чтят его в кардинальской шапке
.

Глава одиннадцатая.
Оговорка

Тот, кто заключит из вышеизложенного, что монсеньор Бьенвеню был «еписко
пом-философом» или «священником-патриотом», рискует впасть в большую о
шибку. Его встреча с членом Конвента Ж., которую, быть может, позволительно
сравнить с встречей двух небесных светил, оставила в его душе недоумени
е, придавшее еще большую кротость его характеру. И только.
Хотя монсеньор Бьенвеню меньше всего был политическим деятелем, все же,
пожалуй, уместно в нескольких словах рассказать здесь, каково было его о
тношение к современным событиям, если предположить, что монсеньор Бьенв
еню когда-либо проявлял к ним какое-то отношение.
Итак, вернемся на несколько лет назад.
Немного времени спустя после возведения Мириэля в епископский сан импе
ратор пожаловал ему, так же как и нескольким другим епископам, титул баро
на Империи. Как известно, арест папы состоялся в ночь с 5 на 6 июля 1809 года; по э
тому случаю Мириэль был приглашен Наполеоном на совет епископов Франци
и и Италии, созванный в Париже. Синод этот заседал в Соборе Парижской Бого
матери и впервые собрался 15 июня 1811 года под председательством кардинала
Феша. В числе девяноста пяти явившихся туда епископов был и Мириэль. Одна
ко он присутствовал всего лишь на одном заседании и на нескольких частны
х совещаниях. Епископ горной епархии, человек привыкший к непосредствен
ной близости к природе, к деревенской простоте и к лишениям, он, кажется, в
ысказал в обществе этих высоких особ такие взгляды, которые охладили тем
пературу собрания. Очень скоро он вернулся в Динь. На вопросы о причине ст
оль быстрого возвращения он ответил:
Ч Я там мешал. Вместе со мной туда проник свежий ветер. Я произвел впечат
ление распахнутой настежь двери.
В другой раз он сказал:
Ч Что же тут удивительного? Все эти высокопреосвященства Ч князья цер
кви, а я Ч всего лишь бедный сельский епископ.
Он пришелся не ко двору. Он наговорил там немало странных вещей, а как-то в
ечером, когда он находился у одного из самых именитых своих собратьев, у н
его вырвались, между прочим, такие слова:
Ч Какие красивые стенные часы! Какие красивые ковры! Какие красивые лив
реи! До чего это утомительно! Нет, я бы не хотел иметь у себя всю эту бесполе
зную роскошь. Она бы все время кричала мне в уши: «Есть люди, которые голод
ают! Есть люди, которым холодно. Есть бедняки! Есть бедняки!»
Скажем мимоходом, что ненависть к роскоши Ч ненависть неразумная. Она в
лечет за собой ненависть к искусству. Однако у служителей церкви, если не
говорить о торжественных службах и обрядах, роскошь является пороком. Он
а как бы изобличает привычки, говорящие о недостатке истинного милосерд
ия. Богатый священник-это нелепо, место священника Ч подле бедняков. Но м
ожно ли постоянно, днем и ночью, соприкасаться со всякими невзгодами, со в
сякими лишениями и нищетой, не приняв на себя какой-то доли всех этих бедс
твий, не запачкавшись, если можно так выразиться, этой трудовой пылью? Мож
но ли представить себе человека, который, находясь у пылающего костра, не
ощущал бы его жара? Можно ли представить себе постоянно работающего у ра
скаленной печи человека, у которого не было бы ни одного опаленного воло
са, ни одного почерневшего ногтя, ни капли пота, ни пятнышка сажи на лице? П
ервое доказательство милосердия священника, а епископа в особенности,
Ч это его бедность.
По-видимому, именно так думал и епископ Диньский
Впрочем, не следует предполагать, чтобы по отношению к некоторым щекотли
вым пунктам он разделял так называемые «идеи века». Он редко вмешивался
в богословские распри своего времени и не высказывался по вопросам, роня
ющим престиж церкви и государства; однако, если бы оказать на него достат
очно сильное давление, он, по всей вероятности, скорее оказался бы ультра
монтаном, нежели галликанцем. Так как мы пишем портрет с натуры и не имеем
желания что-либо скрывать, мы вынуждены добавить, что Мириэль выказал кр
айнюю холодность к Наполеону в период его заката. Начиная с 1813 года он одоб
рял или даже приветствовал все враждебные императору выступления. Он не
пожелал видеть Наполеона, когда тот возвращался с острова Эльбы, и не отд
ал распоряжение по епархии о служении в церквах молебнов о здравии импер
атора во время Ста дней.
Кроме сестры Батистины, у него было два брата: один Ч генерал, другой Ч п
рефект. Он довольно часто писал обоим. Однако он несколько охладел к перв
ому после того, как, командуя войсками в Провансе и приняв под свое начало
отряд в тысячу двести человек, генерал во время высадки в Канне преследо
вал императора так вяло, словно желал дать ему возможность ускользнуть.
Переписка же епископа с другим братом, отставным префектом, достойным и
честным человеком, который уединенно жил в Париже на улице Касет, остава
лась более сердечной.
Итак, монсеньора Бьенвеню тоже коснулся дух политических разногласий, у
него тоже были свои горькие минуты, свои мрачные мысли. Тень страстей, вол
новавших эпоху, задела и этот возвышенный и кроткий ум, поглощенный тем, ч
то нетленно и вечно. Такой человек бесспорно был бы достоин того, чтобы во
все не иметь политических убеждений. Да не поймут превратно нашу мысль,
Ч мы не смешиваем так называемые «политические убеждения» с возвышенн
ым стремлением к прогрессу, с высокой верой в отечество, в народ и в челове
ка, которая в наши дни должна лежать в основе мировоззрения всякого благ
ородного мыслящего существа. Не углубляя вопросов, имеющих лишь косвенн
ое отношение к содержанию данной книги, скажем просто было бы прекрасно,
если бы монсеньор Бьенвеню не был роялистом и если бы его взор ни на мгнов
енье не отрывался от безмятежного созерцания трех чистых светочей Ч ис
тины, справедливости и милосердия, Ч ярко сияющих над бурной житейской
суетойю.
Признавая, что бог создал моньсеньора Бьенвеню отнюдь не для политическ
ой деятельности, мы тем не менее поняли и приветствовали бы его протест в
о имя права и свободы, гордый отпор, чреватое опасностями, но справедливо
е сопротивление всесильному Наполеону. Однако то, что похвально по отнош
ению к восходящему светилу, далеко не так похвально по отношению к свети
лу нисходящему. Борьба привлекает нас тогда, когда она сопряжена с риско
м, и уж, конечно, право на последний удар имеет лишь тот, кто нанес первый. То
т, кто не выступал с настойчивым обвинением в дни благоденствия, обязан м
олчать, когда произошел крах. Только открытый враг преуспевавшего являе
тся законным мстителем после его падения. Что касается нас, то, когда вмеш
ивается и наказует провидение, мы уступаем ему поле действия. 1812 год начин
ает нас обезоруживать. В 1813 году Законодательный корпус, до той поры безмо
лвный и осмелевший после ряда катастроф, подло нарушил свое молчание: эт
о не могло вызвать ничего, кроме негодования, и рукоплескать ему было бы о
шибкой; в 1814 году при виде предателей-маршалов, при виде сената, который, пе
реходя от низости к низости, оскорблял того, кого он обожествлял, при виде
идолопоклонников, трусливо пятившихся назад и оплевывавших недавнего
идола, каждый счел своим долгом отвернуться; в 1815 году, когда в воздухе появ
ились предвестники страшных бедствий, когда вся Франция содрогалась, чу
вствуя их зловещее приближение, когда уже можно было различить смутное в
идение разверстого перед Наполеоном Ватерлоо, в горестных приветствия
х армии и народа, встретивших осужденного роком, не было ничего достойно
го осмеяния, и, при всей неприязни к деспоту, такой человек, как епископ Ди
ньский, пожалуй, не должен был закрывать глаза на все то величественное и
трогательное, что таилось в этом тесном объятии великой нации и великого
человека на краю бездны.
За этим исключением епископ был и оставался во всем праведным, искренним
, справедливым, разумным, смиренным и достойным; он творил добро и был добр
ожелателен, что является другой формой того же добра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13