Быть святым Ч исключение; быть справедливым Ч правило. Заблуждайтесь,
падайте, грешите, но будьте справедливы.
Как можно меньше грешить Ч вот закон для человека. Совсем не грешить Ч э
то мечта ангела. Все земное подвластно греху. Грех обладает силой притяж
ения».
Когда люди начинали громко кричать и спешили выразить свое возмущение, о
н говорил, улыбаясь:
Ч Ого! Тут, как видно, дело идет о крупном прегрешении, на которое способе
н каждый. Вот почему те, у кого совесть нечиста, испугались и спешат отвест
и от себя подозрение.
Он был снисходителен к женщинам и беднякам, презираемым обществом. Он го
ворил:
Ч В проступках жен, детей, слуг, слабых, бедняков и невежд виноваты мужья,
отцы, хозяева, сильные, богатые и ученые.
Еще он говорил:
Ч Учите невежественных людей всему, чему только можете; общество винов
но в том, что у нас нет бесплатного обучения; оно несет ответственность за
темноту. Когда душа полна мрака, в ней зреет грех. Виновен не тот, кто греши
т, а тот, кто порождает мрак.
Как видите, у него была странная и своеобразная манера судить о разных ве
щах. Я подозреваю, что он заимствовал ее из Евангелия.
Как-то он услыхал в одной гостиной об уголовном деле, по которому велось с
ледствие; вскоре долженбыл состояться суд. Очутившись без средств, какой
-то несчастный из любви к женщине и к ребенку, которого он имел от нее, стал
фальшивомонетчиком. В те времена подделывание денег еще каралось смерт
ью. Женщина была задержана при попытке сбыть первую фальшивую монету, сф
абрикованную ее любовником. Ее посадили в тюрьму; улики имелись только п
ротив нее. Она могла выдать и погубить любовника своим признанием. Она от
рицала его вину. Допрос продолжался. Она упорно молчала. И вот королевско
му прокурору пришла в голову мысль: он оклеветал любовника, обвинив его в
неверности, и с помощью искусно подобранных выдержек из его писем сумел
убедить несчастную женщину в том, что этот человек обманул ее и что у нее е
сть соперница. Обезумев от ревности, она изобличила любовника, призналас
ь во всем, подтвердила все. Человека ждала неминуемая гибель. В ближайшем
времени его должны были судить в Эксе вместе с сообщницей. Все говорили о
б этом происшествии и восхищались ловкостью прокурора. Вызвав ревность,
он из гнева извлек истину, а из мести Ч правосудие. Епископ слушал молча.
Наконец он спросил:
Ч Где будут судить этого мужчину и эту женщину?
Ч В суде присяжных.
Ч А где будут судить королевского прокурора? Ч спросил епископ.
В Дине произошел трагический случай. Один человек был приговорен к смерт
ной казни за убийство. Этот бедняга, не очень образованный, но и не вполне
невежественный, был ярмарочным фокусником и ходатаем по делам. Весь горо
д с любопытством следил за процессом. Накануне дня, на который была назна
чена казнь, заболел тюремный священник. Необходимо было отыскать другог
о пастыря, который находился бы при осужденном в последние минуты его жи
зни. Обратились к приходскому священнику. Тот отказался, причем будто бы
в таких выражениях:
Ч Это меня не касается. С какой стати я возьму на себя обузу и стану возит
ься с этим канатным плясуном? Я тоже болен. И вообще мне там не место.
Его ответ был передан епископу, и тот сказал:
Ч Кюре прав. Это место принадлежит не ему, а мне.
Он сейчас же отправился в тюрьму, спустился в одиночную камеру «канатног
о плясуна», назвал его по имени, взял за руку и начал говорить с ним. Он пров
ел с ним весь день, забыв о пище и о сне, моля бога спасти душу осужденного и
моля осужденного спасти свою душу. Он рассказал ему о величайших истинах
, которые в то же время являются самыми простыми. Он был ему отцом, братом, д
ругом и, только для того чтобы благословить его, Ч епископом. Успокаивая
и утешая, он просветил его. Этому человеку суждено было умереть в отчаяни
и. Смерть представлялась ему бездной. И с трепетом стоя у этого зловещего
порога, он с ужасом отступал от него. Он был недостаточно невежествен, что
бы оставаться совершенно безучастным. Смертный приговор потряс его душ
у и словно пробил ограду, отделяющую нас от тайны мироздания и называему
ю нами жизнью. Беспрестанно вглядываясь сквозь эти роковые бреши в то, чт
о лежит за пределами нашего мира, он видел одну лишь тьму. Епископ помог ем
у увидеть свет.
На другой день, когда за несчастным пришли, епископ был возле него. В фиоле
товой мантии, с епископским крестом на шее, он вышел вслед за ним и предста
л перед толпой бок о бок со связанным преступником.
Он сел с ним в телегу, он взошел с ним на эшафот. Осужденный, еще накануне уг
рюмый и подавленный, теперь сиял. Он чувствовал, что душа его умиротворил
ась, и уповал на бога. Епископ обнял его и в тот момент, когда нож гильотины
уже готов был опуститься, сказал ему:
Ч Убиенный людьми воскрешается богом; изгнанный братьями вновь обрета
ет отца. Молись, верь, вступи в вечную жизнь! Отец наш там.
Когда он спустился с эшафота, в его глазах светилось нечто такое, что заст
авило толпу расступиться. Трудно сказать, что больше поражало Ч бледнос
ть его лица или безмятежное его спокойствие. Возвратясь в свое скромное
жилище, которое он с улыбкой называл «дворцом», епископ сказал сестре:
Ч Я только что отслужил торжественную панихиду.
Самые высокие побуждения чаще всего остаются непонятыми, и в городе нашл
ись люди, которые, обсуждая поступок епископа, сказали:
Ч Это желание порисоваться.
Впрочем, так говорили только в салонах. Народ же, не склонный подозревать
дурное в благих деяниях, был тронут и восхищен.
А для епископа зрелище гильотины явилось ударом, от которого он долго не
мог оправиться.
Действительно, в эшафоте, когда он воздвигнут и стоит перед вами, есть что
-то от галлюцинации. До тех пор, пока вы не видели гильотину своими глазам
и, вы можете более или менее равнодушно относиться к смертной казни, може
те не высказывать своего мнения, можете говорить и «да» и «нет», но если ва
м пришлось увидеть ее Ч потрясение слишком глубоко, и вы должны окончат
ельно решить: против нее вы или за нее. Одни восхищаются ею, как де Местр; др
угие, подобно Беккарии, проклинают ее. Гильотина Ч это сгусток закона, им
я ее Ч vindicta На
казание (лат.)
, она сама не нейтральна и не позволяет оставаться нейтральным вам.
Увидев ее, человек содрогается, он испытывает самое непостижимое из всех
чувств. Каждая социальная проблема ставит перед ножом гильотины свой зн
ак вопроса. Эшафот-это видение. Эшафот Ч не помост, эшафот Ч не машина, эш
афот Ч не бездушный механизм, сделанный из дерева, железа и канатов. Каже
тся, что это живое существо, обладающее непонятной зловещей инициативой
, можно подумать, что этот помост видит, что эта машина слышит, что этот мех
анизм понимает, что это дерево, это железо и эти канаты обладают волей. Душ
е, охваченной смертельным ужасом при виде эшафота, он представляется гро
зным и сознательным участником того, что делает. Эшафот Ч это сообщник п
алача. Он пожирает человека, ест его плоть, пьет его кровь Эшафот Ч это чу
довище, созданное судьей и плотником, это призрак, который живет какой-то
страшной жизнью, порождаемой бесчисленными смертями его жертв.
Итак, впечатление было страшное и глубокое; на следующий день после казн
и и еще много дней спустя епископ казался удрученным. Почти неестественн
ее спокойствие, владевшее им в роковой момент, исчезло; образ общественн
ого правосудия неотступно преследовал его. Этот священнослужитель, кот
орый, выполнив любую свою обязанность, испытывал обычно радость удовлет
ворения, на этот раз словно упрекал себя в чем-то. Временами он начинал го
ворить сам с собой и вполголоса произносил мрачные монологи. Вот один из
них, который как-то вечером услышала и запомнила его сестра:
Ч Я не думал, что это так чудовищно. Преступно до такой степени углублять
ся в божественные законы, чтобы уже не замечать законов человеческих. В с
мерти волен только бог. По какому праву люди посягают на то, что непостижи
мо?
С течением времени эти впечатления потеряли свою остроту и, по-видимому,
изгладились из его памяти. Однако люди заметили, что с того дня епископ из
бегал проходить по площади, где совершались казни.
Каждый мог в любое время дня и ночи позвать епископа Мириэля к изголовью
больного или умирающего. Он понимал, что это и есть важнейшая его обязанн
ость и важнейший его труд. Осиротевшим семьям не приходилось просить его
, он являлся к ним сам. Он целыми часами молча просиживал рядом с мужем, пот
ерявшим любимую жену, или с матерью, потерявшей ребенка. Но, зная, когда на
до молчать, он знал также, когда надо говорить. О чудесный утешитель! Он не
стремился изгладить скорбь забвением, напротив, он старался углубить и п
росветлить ее надеждой. Он говорил:
Ч Относитесь к мертвым, как должно. Не думайте о тленном. Вглядитесь прис
тальней, и вы увидите живой огонек в небесах Ч то душа вашего дорогого ус
опшего.
Он знал, что вера целительна. Он старался наставить и успокоить человека
в отчаянии, приводя ему в пример человека, покорившегося судьбе, и преобр
азить скорбь, вперившую взор в могилу, указав на скорбь, взирающую на звез
ды.

Глава пятая.
О том, что монсеньор Бьенвеню слишком долго носил свои сутаны

Домашняя жизнь Мириэля так же полно отражала его взгляды, как и его жизнь
вне дома. Добровольная бедность, в которой жил епископ Диньский, предста
вила бы привлекательное и в то же время поучительное зрелище для каждого
, кто имел бы возможность наблюдать ее вблизи.
Как все старики и как большинство мыслителей, он спал мало. Зато этот коро
ткий сон был глубок. Утром епископ в течение часа предавался размышления
м, потом служил обедню в соборе или у себя дома. После обедня съедал за зав
траком ржаного хлеба и запивал его молоком от своих коров. Потом работал.

Епископ Ч очень занятой человек. Он должен ежедневно принимать секрета
ря епархии (обычно это каноник) н почти каждый день Ч старт их викариев. Е
му приходится наблюдать за деятельностью конгрегаций, раздавать приви
легии, просматривать целые тома духовной литературы Ч молитвенники, ка
техизисы, часословы и т.д. и т.д., писать пастырские послания, утверждать пр
оповеди, мирить между собой приходских священников и Ч мэров, вести кор
респонденцию с духовными особами, вести корреспонденцию с гражданским
и властями: с одной стороны Ч государство, с другой Ч папский престол. Сл
овом, у него тысяча дел.
Время, которое оставалось у него от этой тысячи дел, церковных служб и отп
равления треб, он в первую очередь отдавал неимущим, больным и скорбящим;
время, которое оставалось от скорбящих, больных и неимущих, он отдавал ра
боте: вскапывал свой сад или же читал и писал. Для той и для другой работы у
него было одно название Ч «садовничать». Ум Ч это сад», Ч говорил он.
В полдень, если погода была хорошая, он выходил из дома и пешком гулял по г
ороду или его окрестностям, часто заходил в бедные лачуги. Он бродил один,
погруженный в свои мысли, с опущенными глазами, опираясь на длинную палк
у, в фиолетовой мантии, подбитой ватой и очень теплой, в грубых башмаках и
фиолетовых чулках, в плоской треугольной шляпе, украшенной на всех трех
углах толстыми золотыми кистями.
Всюду, где бы он ни появлялся, наступал праздник. Казалось, он приносил с с
обою свет и тепло. Дети и старики выходили на порог навстречу епископу, сл
овно навстречу солнцу. Он благословлял, и его благословляли. Каждому, кто
нуждался в чем-либо, указывали на его дом.
Время от времени он останавливался, беседовал с мальчиками и девочками и
улыбался матерям. Пока у него были деньги, он посещал бедных, когда деньги
иссякали, он посещал богатых.
Так как он подолгу носил своя сутаны и не хотел, чтобы люди заметили их вет
хость, он никогда не выходил в город без теплой фиолетовой мантии. Летом э
то несколько тяготило его.
По возвращении с прогулки он обедал. Обед был похож на завтрак.
Вечером, в половине девятого, он ужинал вместе с сестрой, а Маглуар прислу
живала им за столом. Это были в высшей степени скромные трапезы. Однако, ес
ли у епископа оставался к ужину кто-нибудь из приходских священников, Ма
глуар, пользуясь этим, подавала его преосвященству превосходную озерну
ю рыбу или какую-нибудь вкусную горную дичь. Любой священник служил пред
логом для хорошего ужина, и епископ не препятствовал этому. Обычно же его
вечерняя еда состояла из вареных овощей и постного супа. Поэтому в город
е говорили: «Когда наш епископ не угощает священника, сам он ест, как монах
и.
После ужина он с полчаса беседовал с Батистиной и Маглуар, потом уходил к
себе и снова принимался писать то на листках бумаги, то на полях какого-ни
будь фолианта. Он был человек образованный, даже в известной степени уче
ный. После него осталось пять или шесть рукописей, довольно любопытных, и
среди них рассуждение на стих из книги Бытия «Вначале дух божий носился
над водами». Он сопоставляет этот стих с тремя текстами-с арабским стихо
м, который гласит: «Дули ветры господни»; со словами Иосифа Флавия: «Горни
й ветер устремился на землю»; и, наконец, с халдейским толкованием Онкело
са: «Ветер, исходивший от бога, дул над лоном вод». В другом рассуждении он
разбирает богословские труды епископа Птолемаидского Гюго, двоюродног
о прадеда автора настоящей книги, и устанавливает, что небольшие произве
дения, опубликованные в прошлом столетии под псевдонимом Барлейкур, так
же принадлежат перу этого епископа.
Иногда во время чтения, независимо от того, какая именно книга была у него
в руках, епископ вдруг впадал в глубокое раздумье, очнувшись от которого
писал несколько строк тут же, на страницах книги. Зачастую эти строки не и
мели никакого отношения к книге, в которую они были вписаны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13