Пряча записку в карман, Силин подумал: «Кто знает, может, это и есть тот адрес».
Тут с улицы послышался посторонний звук. Нумизмат сначала не обратил на него внимания, но когда в дверь бара застучали, понял, что это был звук резко затормозившей машины. Последние три выстрела все-таки обеспокоили одного из ветеранов, и тот позвонил в милицию. Патрульные взяли бы Силина прямо на месте, если бы действовали чуть порешительней. Но они знали, чей это бар, и больше опасались не вовремя потревожить Гараню, чем выполнить свой долг. Никто из троих ментов не думал, что могут угрожать жизни хозяина «Золотого бара», скорее тот сводил с кем-то счёты. Они долго стучали в дверь, а когда догадались обойти строение и наткнулись на отогнутую решётку, было уже поздно. Силин к этому времени уже покинул здание. Переулками он спешил на вокзал.
ЧЁРНАЯ ТЕТРАДЬ
Обухов.
(Запись вторая, твёрдым, крупным почерком.) «Я, квартальный надзиратель Обухов, Михаил Львов, седьмого ноября 1858 года был вызван в меблированные номера Сычина для производства дознания по поводу обнаружения мёртвого тела…»
Обухов не любил этот вертеп убожества и нищеты. Слава Богу, что в вверенном ему районе не было ночлежек для бродяг и нищих побирушек. Но хотя у Сычина народ селился и побогаче, был он и подлее. Мелкие воришки, прогоревшие коммерсанты да проститутки на закате своей карьеры. Поэтому и уголовные преступления здесь совершались часто, чересчур часто, с точки зрения квартального.
С некоторым трудом и с помощью извозчика Обухов вылез из узких беговых санок. Квартальному недавно стукнуло сорок пять лет, но за последние два года он сильно расплылся вширь, отяжелел, по свежему белому снегу ступал солидно и весомо, как истинный представитель власти. На крыльце его уже поджидал городовой Жмыхов. Подождав, пока его непосредственный начальник приблизится, он принял под козырёк и рявкнул во всю свою лужёную глотку:
— Здравия желаю, ваше высокоблагородие!
Обухов чуть поморщился. Жмыхов не только из городовых, но и, наверное, из всех столичных полицейских отличался самым свирепым и громогласным голосом. Квартальный им гордился, однако после подобных докладов у него долго звенело в ушах.
— Здравствуй, братец. Что тут у вас снова стряслось?
— Мёртвое тело, ваше благородие, в пятом нумере!
— Ну веди, показывай.
Жмыхов услужливо распахнул дверь одноэтажного приземистого, вытянутого в длину здания. Раньше здесь размещались конюшни гвардейского полка. Для лошадей построили более комфортабельное помещение, а это предприимчивый Сычин приспособил для проживания людского стада. Ещё на крыльце Обухов заранее сморщился. Может, это ему просто казалось, самовнушение, но чудился квартальному пробивающийся через все прочие неприятные запахи ночлежки сладковатый запах конского навоза.
Несмотря на эту гримасу брезгливости, по коридору квартальный ступал неторопливо, с некоторой монументальностью. Обитатели номеров уже знали о трупе и старались зазря не попадаться на глаза полиции. Лишь раз приоткрылась одна из дверей, высунулось наружу оплывшее лицо старого чинуши-алкоголика, но тут же исчезло внутри номера. Старика можно было понять. Обухов в этот момент представлял собой живое олицетворение незыблемой чиновничьей империи. Высокого роста, он особенно мощно смотрелся в своей подбитой лисьим мехом форменной шинели с пелериной, в высокой фуражке с красным околышем. Само лицо квартального надзирателя, широкое, словно забронзовевшее от многолетнего служения в полиции, украшалось бакенбардами и роскошными усами в стиле покойного Императора Николая Павловича.
У пятого номера квартального догнал вывернувшийся откуда-то со стороны сам Сычин, высокий, худощавый старичок с редкими бакенбардами, смешно топорщившимися вокруг продолговатого лица, и серыми, потрёпанными волосами на шишкастом лбу. При видимой угодливости и рвении, взгляд его никогда не скрещивался со взглядом полицейского, а постоянно перебегал с одного предмета на другой. Вот и сейчас он склонился перед Обуховым чуть ли не в пояс и запыхавшимся голосом поприветствовал:
— Доброго вам здравия, ваше превосходительство… Михаил Львович!
Обухов поморщился. Несмотря на постоянные внушения, домовладелец заискивающе продолжал именовать его не по чину, генеральским титулом. Этот явный подхалимаж коробил даже привычного к внушаемому им страху надзирателя.
— Экий ты, братец, однако тупоголовый! Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не здоровался со мной не по чину, а ты все по-своему.
— Ну как же можно, любезный Михаил Львович! Вы ведь для нас даже не генерал-фельдмаршал! Отец родной!
Сычина можно было понять. Во власти квартального было прикрыть заведение, объявив его, допустим, воровским притоном. Вот и стелился старый лис ниже травы.
— Ладно, открывай номер, показывай, — прервал Обухов словоизлияния старика, кивая головой в сторону двери.
Тот с готовностью принялся отпирать номер. Навстречу приставу пахнула душная волна застоявшегося воздуха. Сычин забил в своём заведении все форточки, дабы жильцы зря не выстуживали помещение, а то ведь дрова в столице ой как недёшевы!
Расторопный коридорный притащил подсвечник, Сычин сам взял его в руки и шагнул вперёд. За порогом он сразу отошёл в сторону, пропуская квартального. Тот сделал два шага вперёд и, уже не сходя с места, начал осматриваться. Свечи при этом оказались очень уместны. Небольшие окна за десять лет существования номеров ни разу не мылись. Кроме того, эта сторона здания выходила на север, и сюда редко заглядывало солнце. В узкой, вытянутой в длину комнате размещались только стол, стул да железная кровать, на которой и лежало мёртвое тело. По старой привычке, Обухов сначала тщательно осмотрел комнату. На вешалке висела тощая студенческая шинель, фуражка со студенческой кокардой мединститута, форменная куртка, под ними стояли стоптанные сапоги.
То, что лежащий на кровати был студентом, пристав понял и по стопке книг на столе, чернильнице, паре нещадно раздрызганных гусиных перьев. Но Обухов все-таки спросил:
— Покойный числился студентом?
— Так точно-с! — ответил Сычин, по привычке кланяясь при этом.
— Кто его обнаружил первым?
— Истопник Федор. Пришёл топить «голландку», а тут закрыто. Я ему ключ дал, он открыл номер, вот-с… — Сычин показал рукой на кровать.
— Позови-ка его, — велел квартальный.
Поставив канделябр на стол, Сычин удалился, а полицейский начал рассматривать мертвеца. Тот лежал на спине, наполовину прикрытый одеялом, да ещё с накинутым сверху клетчатым пледом. Левая рука покойного свешивалась с кровати, рот остался открытым, так же как и глаза. Белое, бескровное лицо студента выражало явную муку. На подбородке и серой наволочке тощей подушки остались пятна засохшей крови.
Нагнувшись, пристав осмотрел открытую шею мертвеца, затем перевёл взгляд на грязную нательную рубаху студента. Тем временем Сычин вернулся с невысоким, коренастым мужиком, густо заросшим плотной чёрной порослью в виде окладистой бороды и лохматой причёски под горшок.
— Ты первый нашёл его? — спросил Обухов строго, но спокойно.
— Я, я, стало быть, — мужик неуклюже пригибался, словно порываясь
поклониться в пояс, в руках все время мял вытертый заячий треух. — С соседнего нумера жаловаться стали, дама одна. Печка у них одна на два номера, а уж три дня не топлено.
— Ничего здесь не трогал?
— Нет, как можно? Только дрова вот положил, все одно ведь потом топить придётся, — мужик ткнул треухом в охапку дров рядом с «голландкой».
Обухов несколько секунд пристально смотрел на истопника, тот не выдержал и отвёл взгляд. В этом квартальный не усмотрел ничего особенного, хуже, если бы было наоборот.
«Деревенщина, — решил он. — Недавно в столице».
— Когда прибыл в Санкт-Петербург? — спросил он.
— На Ильин день, — все так же неуклюже кланяясь, ответил мужик. — Отпущен барином своим, князем Оболенским на заработки. Пашпорт у хозяина.
Квартальный удовлетворённо хмыкнул. За двадцать пять лет службы Обухов хорошо научился разбираться в людях.
— Ну смотри мне, ежели соврал! Иди.
Мужик, сразу вспотев в нетопленой комнате, торопливо выскользнул за дверь. И тут же Жмыхов, неподвижной глыбой застывший в дверном проёме, пробасил:
— Дохтур прибыл.
— А, вовремя.
Вскоре в тесную каморку протиснулся невысокий, круглый, как снеговик, человек с колобкообразной лысой головой.
— Допрое утро, Михаил Львович, — заговорил он, сразу обнаружив явный немецкий акцент.
— Доброе утро, Карл Францевич.
— Што случился?
— Вот, мёртвое тело. Скорее всего чахоточный, но посмотрите сами.
Обухов уступил своё место у кровати судебному медику, а сам долго рассматривал письменный стол. Проворный Сычин уже принёс листок бумаги для составления протокола, новые перья. Но не это занимало полицейского. Кроме стопки книг, кувшина с водой, тарелки, на столе не обозначилось ни крошки хлеба.
— Сколько он не платил за постой? — спросил Обухов вившегося вокруг него вьюном Сычина.
— Месяц. Все, говорил, прислать должны, да никак.
— Кашлял ?
— Да, сильно.
«Едут со всей России в столицу без надлежащего дохода, а потом мрут как мухи от голода да чахотки. Этот тоже, видно, из этих новых, разночинцев.»
— Вы абсолютно прафы, любезный Михаил Львович. Именно чахотка, туберкулёз, — медик со значительным видом поднял вверх указательный палец.
— Ну что ж, — Обухов обернулся к Жмыхову. — Дроги прибыли?
— Так точно-с!
— Зови, пусть забирают, а нам с Карлом Францевичем ещё надо протокол писать.
Когда все формальности были исполнены и медик отбыл, Сычин неожиданно вкрадчивым тоном обратился к сидевшему за столом квартальному:
— Ваше превосходительство, имею до вас одно конфиденциальное дело.
Обухов медленно поднял на него взгляд, брови его удивлённо поднялись вверх. Жмыхов ушёл, сопровождая труп, в номере они остались одни.
— Ну, говори.
— Видите ли, господин квартальный надзиратель, — зачастил старичок, — в двенадцатом номере у меня второй месяц проживает одна дама, некая Соболевская, как она говорит, имеет дело до казённых инстанций. Судя по одежде, дама среднего достатка, а тут, чувствуется, совсем поиздержалась. Я вчера пришёл к ней с разговором — платите, дескать, или выселяйтесь. Она в слезы, нету у ней средств, а потом даёт мне вот это и предлагает купить.
Сычин порылся у себя в жилетном кармане и протянул Обухову большую монету, судя по цвету и размеру, рубль. Но поднеся её к глазам, пристав с удивлением увидел незнакомый ему профиль, а затем прочёл и надпись по кругу.
— Вот видите, какое чудо, — Сычин все суетился, все говорил. — Я спрашиваю её, что, дескать, это такое, а она твердит своё: больших денег эта монета стоит. Я бы, говорит, сама её продала, да не знаю кому. А тут ещё занедужила, ноги болят, сил хватает только по канцеляриям ходить…
— Где она? — прервал старика Обухов.
— Кто? — не понял Сычин.
— Эта ваша дама.
— В двенадцатом номере.
— Веди, — коротко велел квартальный, продолжая при свете свечей разглядывать диковинный рубль. Фальшивок на своём веку Обухов видел предостаточно, руку и глаз набил хорошо. Но в том, что эта монета из чистого серебра, он не сомневался ни секунды. И вес, и цвет металла соответствовали российскому стандарту. Качество оттиска также внушало уважение. Любой другой из полицейских чинов на месте Обухова просто передал бы монету на расследование, но квартальный был немного знаком с нумизматикой. Месяц назад умер его старый знакомец, аптекарь Косинский, сосед по квартире. Тот имел кое-какие диковинные монеты, а кроме того, располагал и каталогом генерала Шуберта с описанием подобной монеты. Станислав Косинский как приобрёл этот каталог, так все уши прожужжал Обухову про загадочный константиновский рубль.
Они прошли длинным коридором и остановились у одной из дверей. Сычин постучал.
— Кто там? — спросил слабый женский голос.
— К вам пришли, по поводу монеты, — отозвался Сычин, косясь на квартального.
— Входите, там открыто.
Обухов знаком руки велел Сычину удалиться и толкнул дверь. Увидев его форменную шинель и фуражку, из-за стола медленно поднялась тучная, высокая женщина с отёкшим морщинистым лицом. Бледно-голубые глаза её с тревогой смотрели на полицейского.
— Сударыня, я являюсь квартальным надзирателем данного района. Фамилия моя Обухов, Михаил Львович. С кем имею честь?
— Соболевская, Елена Леонидовна, — женщина говорила все тем же слабым, болезненным голосом. Было видно, что она хотела добавить что-то ещё, но как-то смешалась и умолкла.
Обухов удивился, что дама не назвалась никаким чином. Обычно вдовы, а квартальный ни минуты не сомневался, что, несмотря на отсутствие на левой руке кольца, стоящая перед ним женщина вдова, называются чином, в коем служил её покойный муж. «Коллежская секретарша» или «майорша». Люди более скромного сословия именовались мещанками. Но в Соболевской чувствовалась дворянская стать, и это молчание его удивило.
— Присядьте, сударыня, я знаю, у вас больные ноги, — милостливо разрешил Михаил Львович. После этого он продолжил разговор более официальным тоном.
— По каким делам находитесь в столице?
— Я приехала из Тобольска с ходатайством о предоставлении мне пенсии по
поводу погибшего в Крымскую кампанию сына, — заученным тоном отозвалась женщина.
— Ваш сын находился в Севастополе? — слегка смягчив голос, спросил квартальный.
— Нет, он сражался в войсках светлейшего князя Меньшикова. Погиб в бою.
— В каком чине?
— Поручик от артиллерии.
— Выражаю вам своё соболезнование, — склонил голову Обухов, впрочем, не сняв при этом фуражки. Затем он машинально, по привычке, сделал два шага влево, затем прошёл назад и, только выдержав паузу, протянул Соболевской странную монету.
— Скажите, сударыня, откуда это у вас?
Лицо женщины дрогнуло, но ответила она так же твёрдо, хотя по-прежнему тихим голосом.
— Эту монету подарил мне муж мой, Соболевский Алексей Александрович, ещё будучи моим женихом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56