Через мгновение раздался мощный взрыв, сотрясший землю, и на месте костра вырос столб ревущего пламени. Пустынные воины, надрывая криком глотки, побросали оружие. Кто-то из них упал на колени, ткнувшись лицом в каменистую почву, кто-то, обезумев, метался среди костров, которые один за другим взрывались, взметывая до черных небес длинные, переплетающиеся между собой красные языки. Горела земля, и горел камень – будто на пустыню обрушился невиданный огненный дождь. Несколько воинов, одежда которых вспыхнула от щедро рассыпавшихся повсюду красных искр, пытаясь потушить огонь, кувыркались по земле. Вокруг стало светло, как днем; скрежещущий рев пламени прорезали только истошные вопли пустынных воинов и крики разбуженных верблюдов.
Берт, поддерживаемый Мартой, поднялся на ноги. Откуда-то из бешеной сумятицы к ним вынесло Исхагга. Одежды его растрепались, черная борода стояла колом, а в расширенных от ужаса глазах плясало пламя. Исхагг обернулся на бегу, взмахнул руками и, споткнувшись, рухнул всем телом на камни. Вряд ли он почувствовал боль от ушибов. Скорчившись на земле, он завыл и закрыл голову руками.
– Уходить надо… – крикнула на ухо Берту рыжеволосая. Ловец, каждую секунду ожидавший нападения, поводил перед собой обнаженным мечом. Не совсем твердо стоя на ногах, Марту, в обеих руках которой поблескивало по ножу, он толкнул себе за спину.
– Уходить! – снова крикнула Марта.
– Ага, – крикнул в ответ Ловец. – Вон туда… Та дрянь, что летит к нам, летит оттуда.
– С ума сошел?
– А что, похоже?
Марта взглянула в лицо Берту и с изумлением увидела улыбку облегчения. Ловец со звоном бросил меч в ножны и оперся на плечо рыжеволосой:
– Пойдем…
Костры больше не взрывались, они полыхали чудовищными факелами, раскачивая громадные огненные языки на высоте в три человеческих роста. Люди беспорядочно валялись на земле, трясясь от ужаса, боясь поднять голову и посмотреть вокруг. Трое или четверо, окутанные почерневшей, обугленной одеждой, словно коконом, не двигались вовсе. Только верблюды, сбившись в кучу, дико орали, тряся бородами и стуча копытами по камням.
– Самуэль! – добредя до противоположного края лагеря, прокричал в темноту Берт.
– Хозяин! – почти тотчас же откликнулся тонкий голос. – Хозяин, вы живы?!
– Иди сюда, не бойся! – ответил на это Ловец.
– Самуэль! – ахнула Марта.
Маленькая фигурка осторожно ступила на свет. Самуэль одной рукой тащил за собой свою сумку, а другой судорожно отряхивал с себя что-то… От него сильно пахло удушливым дымом и еще какой-то режущей нос гадостью.
– Хозяин! – радостно залепетал Самуэль, приблизившись, и уронил сумку себе под ноги. – Хозяин, я так долго искал вас! Я уже думал, что никогда больше вас не увижу… Когда Марта вдруг решила спасать вас, я… тоже хотел броситься за ней, но сорвался с валунов прямо в воду! Хорошо еще, я заранее пропитал свою сумку водонепроницаемым раствором – кстати, одно из последних моих изобретений – и ничего из моих припасов не пострадало. Я чуть не захлебнулся! Выбравшись на берег, я стал искать вас, но… на месте битвы нашел только следы крови и сломанное оружие. Я не знал, радоваться мне или горевать! Если эти дикари вас убили, то где же труп? Я подумал, что вы пленены, хозяин, и сначала обрадовался. Значит, еще есть шанс вас спасти… Но потом я вспомнил, что говорят в Метрополии о выродках, которые живут в здешних местах… Точнее, об их предпочтениях в пище…
– Альберт… – сквозь зубы позвала Марта. – По-моему, сейчас не самое время для болтовни. Обернись, Альберт…
Но Берт не слышал ее. Он смотрел на Самуэля и сосредоточенно хмурился, силясь понять, что же ему все-таки не нравится в облике старого товарища. Если бы Ловец обернулся, он увидел бы, как среди гаснущих костров поднимаются пустынные воины, подбирают с земли оружие, как Исхагг с кривым ножом в руках медленно и с оглядкой приближается к путникам сзади.
Самуэль, преданно глядя в глаза Ловцу, сучил ладонями по лоснящемуся сукну куртки. Меж его пальцев то и дело пробегали крохотные искорки, но Самуэль, кажется, вовсе не замечал этого.
– Но, несмотря на мрачные догадки, я все-таки продолжил поиски, – лепетал он дальше, – по следам в пыли меж камней и по каплям спекшейся крови я шел до самого вечера. А когда стемнело, увидел огни костров… Я боялся подходить близко к лагерю, я укрылся в сотне шагов отсюда и ловил каждый отголосок, доносимый мне ветром. Я рассудил так… Если б вы были живы, хозяин, я бы точно услышал ваш презрительный хохот и злобные вопли врагов, изумленных тем, что вы даже под самыми изощренными пытками не выказываете боли и страха! Но все было тихо… Я понял, что вы мертвы!
– Самуэль, сними куртку! – вдруг скомандовал Берт. – Быстро! Ну!
Самуэль сделал рукой нетерпеливый жест: дескать, ах, дайте мне досказать! И продолжал:
– И тогда я решил отомстить! Да! Я решил применить жар преисподней, горючую смесь, которую изготовил во время плавания. Изобретение новое, еще не опробованное, но оно меня не подвело! Правда, под конец я пролил немного на себя и чуть не загорелся сам, но…
– Сними куртку, тебе говорят! – заревел Берт так, что Самуэль присел от испуга. Руки его, все отряхивавшие подол куртки, сильно сжались – и ткань вокруг них моментально вспыхнула. В доли секунды окутавшись пламенем с ног до головы, Самуэль пронзительно заверещал.
Забыв о собственных ранах, Ловец ринулся вперед, срывая на ходу плащ, сшиб Самуэля с ног и, прижав к земле, плотно накрыл плащом. Под плащом зашипело.
И неожиданно окрестности огласились многоголосым криком. Дети Красного Огня, крича и приплясывая, размахивая оружием, со всех ног кинулись к Берту и Самуэлю, окружили их плотным кольцом и рухнули, как подрубленные. Ловец, закрывая собой Марту, выхватил меч, Самуэль, обвитый тонкими струйками дыма, прикрывался плащом, сжавшись у его ног. Не переставая кричать, пустынные воины извивались по земле, словно змеи, протягивали руки к ошарашенным путникам, повторяя на разные лады одно-единственное слово:
– Ухун! Ухун!
Исхагг, расталкивая воинов, на коленях подполз к Самуэлю.
– Ухун… – со слезами на глазах выговорил он и бережно положил нож к ногам Самуэля.
– Что такое – «Ухун»? – сквозь зубы обратился Берт к Марте.
– Это… – трудно дыша и поводя вокруг расширившимися глазами, проговорила рыжеволосая. – Это… Я не уверена, но мне кажется, что они так зовут… воплощение Красного Огня.
Исхагг счастливо закивал головой.
– Несет Пламя… – протяжно завопил он, и немедленно Дети Красного Огня стихли, опустив головы. – Горит… Горит… Не умирает! – Исхагг будто пел, раскачиваясь с воздетыми над головой руками. – Поражает насмерть! Смерть-огонь! Смерть-огонь! Ухун! Ухун!
– Смерть-огонь… – прошептал Самуэль.
– По-моему, ты только что получил новое имя, – сказал Берт, опуская меч в ножны. – А мы – команду бесплатных помощников.
– Тошнит меня от таких помощников… – простонала Марта.
ГЛАВА 5
В кромешной темноте безлунной ночи громада разрушенного дворца возвышалась призрачной голубой глыбой. Пустынный ветер гудел в провалах окон, черные внутренности развалин шипели тревожимой ветром песчаной пылью, будто дворец населяли сонмища змей. Ургольд с обнаженным мечом на плече осторожно прокрался меж зазубренных клыков колонн, спотыкаясь, поднялся по щербатой каменной лестнице и остановился на пороге распахнутых громадных врат. Столетия тому назад покинутый дворец смолк, будто насторожившись… но мгновение спустя шипение раздалось вновь.
Ургольда передернуло. Вот уж развалины… Ненормальные какие-то развалины. Казалось бы: нагромождения древних камней, истертых шершавыми языками ветра – и ничего больше, но почему-то все здесь виделось другим, искаженным, будто смотришь сквозь мутно-прозрачное стрекозиное крыло. И эта ночная темнота… Липкая, как смола, – чудилось, поведи пальцами перед лицом, сожми кулак посильнее, и потекут по ладони клейкие, отвратительно-теплые, зловонные струйки сгущенного мрака…
Помявшись на пороге, Ургольд повернул прочь от ворот. Ну его, этот дворец. Сюда и днем-то заходить – дрожь проберет до костей, а уж ночью… Провались он в пасть бегемоту, проклятый этот дворец… Никто сюда и не суется, кроме, конечно, господина. Задача дозорного какая? Бродить вкруг лагеря и высматривать, не подкрадываются ли недруги. А недругов в Пустыне Древних Царств оказалось достаточно, да еще таких, каких Ургольду в жизни не приходилось видеть. Замотанные до самых зыркалок в тряпье визжащие оглоеды на уродливых лохматых горбатых тварях. Ургольд по сей день с замиранием сердца вспоминает высадку на эти проклятые земли…
Выгрузились, построил он своих ребят в затылок друг другу и двинули вперед по пустынной каменистой равнине. Сзади горластой толпой валят оборванные головорезы, которых господин за каким-то чертом понабрал в грязном и шумном Руиме, а сам господин на мохноухом ослике трусит рядышком с ним, с Ургольдом. Шли весь день, а как закатилось за горизонт солнце (здесь и солнце-то не такое, как везде, – раздутый красный шар, полыхающий по краям, того и гляди лопнет, извергнув на землю струи раскаленной лавы), как село солнце, каменная пустыня словно ожила.
Сразу со всех сторон загрохотали копыта, и – только Ургольд успел стянуть кольцо своих ребят вокруг господина – сзади лавиной обрушилась орда горбатых тварей, а на каждой твари, улюлюкая и визжа, подпрыгивали страшные, словно ожившие мумии, воины. Толпу испуганно вопящих головорезов как гребенкой прочесали. Ургольд смотрел и ничего не понимал: мумии на горбатых тварях мчались сквозь толпу, а оборванцы по двое и по трое вдруг взлетали в воздух и шлепались обратно на камни уже бездыханными. Прокатилась лавина и сгинула во тьме. Едва перевел дух Ургольд, как еще один удар обрушился уже прямиком на него самого и на его ребят. Ургольд первым углядел в руках нападавших пики на длинных и тонких древках и заорал ребятам: «Сомкнуть щиты!» Громольд, самый молодой из северян, замешкался, снимая со спины тяжелый четырехугольный щит – и тут же взлетел, воздетый на пику, перевернулся вверх тормашками и мешком рухнул наземь. И больше не двигался. Но другие девять успели вовремя. На этот раз орда нападавших лишь скользнула по укрытым щитами воинам, скользнула, словно волна по черепашьему панцирю, и отхлынула в сторону, чтобы снова пропасть в ночной темноте.
Ургольду уж подумалось тогда: не пережить им эту ночь. Господин, спрятавшийся под брюхом своего ослика, трясся и громко взывал к какому-то – то ли духу – хранителю своему, то ли богу… «Эолле! Эолле!» – плача вопил господин. Ребята-северяне угрюмо молчали, не опуская щитов. А руимская шпана горлопанила и бестолково металась из стороны в сторону.
– Срываться надо с места! – втолковывал тогда Ургольд господину. – Одно спасение – найти укрытие какое-нибудь, а то до утра нас всех растопчут!
Но господин, не слушая, продолжал заклинать своего Эолле… И Ургольд понял, что распоряжаться придется ему самому.
– Встать! – скомандовал он своим. – Щиты на левую руку, мечи не убирать! Вперед! Бегом!
Ребята послушно побежали, звякая кольчугами, бряцая нижними краями щитов по бронзовым наголенникам. Господина Ургольд самолично взвалил на ослика, а ослика взял в повод. Портовые головорезы беспорядочной толпой ринулись следом – куда ж им деваться!
Так и бежали, обливаясь потом, выбиваясь из сил, пока круглая луна (ох и страшная тут луна! Большая и сине-белая, как безглазая рожа мертвеца!), не выкатилась из прорехи темного неба и не осветила уродливо громоздящиеся впереди развалины. За это время пустынные воины предприняли еще две молниеносных атаки. Северяне, укрывшись за щитами, уцелели все до единого, а вот руимским оборванцам досталось здорово: кого не проткнули пиками – тех растоптали копытами горбатых тварей. Раненых не подбирали, нельзя было терять время, и стоны обреченных неслись вдогонку отряду, словно косматые, неопрятные вороны…
Как ввалились за искореженные, точно обгрызенные сверху, стены разрушенной древней крепости, Ургольд уже помнил плохо. Ему, кроме снаряжения, приходилось тащить перепуганного, упиравшегося осла, да и господин, потерявший разум от страха, все норовил сползти с тряпичного седла и спрятаться под ослиным брюхом… Дрянная оказалась крепость! Время от нее и камня на камне не оставило. Стены дырявые, что твоя сетка, из четырех башен обрушены три, от четвертой остался только фундамент да кладка в человеческий рост вышиной, а все, что внутри крепости… груды камней – и только. Без страха ждал Ургольд очередного нападения. Вот-вот загрохочут вдали копыта жутких лохматых тварей, и в ненадежное это укрытие ворвется орда ночных убийц. Тогда будет уже не до страха. Подороже продать свою жизнь и сделать так, чтобы господин прожил дольше всех остальных, – вот как велит поступать в подобных случаях неписаный кодекс чести наемника из Северной Пустоши.
Но нападений больше не было. До самого утра они тряслись – кто от холода, кто от страха – скрючившись под темными камнями. Изредка где-то вдали простучат копыта, и стук погаснет под случайным порывом ночного ветра… Так было несколько раз. Не могли не заметить недруги, куда скрылся от них отряд, но почему-то к развалинам не приблизились. Будто боялись чего-то…
А наутро очухавшийся господин уже бодро раздавал направо и налево приказы. Словно и не он всего несколько часов назад скулил под ослиным хвостом. Мол, костры развести, дозорных выставить, отрядить десяток человек, чтобы те с трупов оружие да сумки с припасами поснимали и раненых подобрали, если кто, конечно, выжил. Красное солнце освещало пустую, ощетиненную камнями, безлюдную равнину. Куда делись ночные воины? Точно они были частью мрака и бесследно растворились с рассветом.
Обирать мертвых отправились, конечно, портовые оборванцы, которых от прежних шести десятков осталось только три дюжины. Всей гурьбой и повалили. Ургольд лишь строго-настрого наказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40