Обогнув владения Жерико, прохожий сразу же выходил на аллею, где стояли в живописном беспорядке домики самых различных архитектурных стилей: одни одноэтажные, другие высокие, вытянутые вверх, с треугольным фронтоном или плоскими миниатюрными колоннами, одни с террасами, другие с башенками. Все это поселенье ползло вверх по правому склону холма, но не очень высоко, в отличие от уходивших к вершине полей, тогда как слева, между двух рядов деревьев, у садов, тянувшихся вплоть до улицы Сен-Лазар. спускалась вниз более или менее ухоженная аллея. На полпути находилась Рон-Пуан, где напротив жилища Фортюне Брака стоял пустовавший до последнего времени домик, что-то вроде игрушечного греческого храма, перед ним был разбит маленький садик с шарообразно подстриженными тисами.
Здесь-то и остановилась незнакомка. Молодые люди не обмолвились за дорогу ни словом, и разговор их ограничился только теми двумя фразами о мундире. Воздух дрожал от птичьего гомона.
Дождь уже несколько минут как перестал, но вокруг все было мокро. Теодор склонился перед дамой:
— Хочу надеяться, сударыня, что вы на меня не гневаетесь…
Она улыбнулась и молча кивнула ему на прощанье.
На обратном пути Теодор не мог отделаться от какого-то смутного волнения, и причиной его была не так эта женщина, краткое её пребывание в его объятиях, как то, что она сказала…
«Мундир!» Он произнёс это слово вслух и вздрогнул. Его красный доломан вдруг стал ему столь же ненавистен, как и незнакомке. А почему, в сущности? Прежде чем зайти домой, он заглянул в денник, стоявший позади их флигеля: надо же было удостовериться, что Батист привязал Трика к кольцу, вделанному в стену, и засыпал ему овса.
— А давно эта дама там поселилась? — осведомился он у Батиста.
— Дней пять-шесть, господин поручик, — отозвался Батист и вдруг спросил:-А правду говорят, что император завтра войдёт в Париж?
Батист так и не перестал величать Бонапарта императоромудивляться тут было нечему. Но Теодор, скидывая свой промокший плащ, почувствовал, как под кирасой и супервестом, точно бешеное, бьётся сердце. Что тому виной: император или незнакомка? Он ничего не ответил Батисту и зашагал к дому.
По сути дела, их теперешний разговор был продолжением того, другого, что состоялся в 1813 году. Лакея отпустили по случаю праздника. Мадемуазель Мелани, в вышедшем из моды платье с неизменным воротничком, манжетами и чепчиком на макушке, старалась навести порядок, нарушенный вторжением Теодора. Теперь портрет работы Буайи висел в столовой мещанского вида, и их мебель с улицы Мишодьер казалась тут слишком громоздкой и неуместной. Откровенно говоря, они чувствовали себя гораздо свободнее в теперешнем своём жилище, чем в прежнем роскошном бельэтаже с резными лилиями и венками на панелях. Весь второй этаж был отведён под жилые комнаты, а пищу подавали снизу специальным подъёмником.
— Слава богу, малыш пришёл! Мадемуазель Мелани, снимите с него сапоги…
Но мадемуазель Мелани разбирала веточки вербы, принесённые из церкви св. Иоанна; она извинилась: ей некогда, надо пойти поставить пучок освящённой вербы к распятью в спальне Теодора. Впрочем, Теодор успел достаточно наследить на коврах, и теперь уже опасаться нечего. Отец заворчал было, но потом рассмеялся. Мадемуазель права-малыш, видно, принимает их дом за конюшню. Грязный, мокрый. Плащ, пропитанный водой как губка, бросил на банкетку в прихожей, саблю и портупею нацепил на спинку стула в столовой, каску поставил на буфет. А теперь взялся за супервест и кирасу-интересно, куда он их пристроит? Столовая скоро превратится просто в казарму! Господин Жерико не уставал любоваться сыном Луизы, который стоял перед ним в красном своём доломане, в рейтузах из чёртовой кожи, медленно хлопая длинными ресницами… Тонкие прекрасные пальцы, белоснежные руки… Слегка расставив длинные ноги, Теодор с нескрываемым удовольствием потирал ладони: он только что вымыл руки-этого он не забыл сделать, входя в дом. Он побывал на кухне, обнюхал все горшки и выслушал сообщение мадемуазель Мелани:
— Сегодня у нас цикорный салат… Доволен?
Для мадемуазель Тео был одновременно и господином Жерико номер два, и тем крошкой, которому она ещё недавно утирала нос большим в клетку платком.
— А в своей комнате ты ещё не был?
Его комната помещалась под крышей и была выгорожена из мастерской. Попросту говоря, чердак. На стенах-деревянные панели, окно угловое, выходит на север, под окном липа. Теодору пришлось бы проходить мимо своего эскиза к «Офицеру конных егерей», мимо версальских «Коней», мимо этюда для «Кирасира», мимо поясного портрета карабинера… мимо пейзажей, лошадей и снова лошадей. Нет, он не заглядывал в свою комнату. Отец поджидал его внизу. «Значит, мальчик ухитрился улизнуть из казармы, чтобы повидаться со своим стареньким папочкой. И все-таки, должен же быть у него роман… Такая стать, и к тому же молчалив как могила! А что, если какая-нибудь кокетка или светская дама его у меня похитит? Куда он отправляется в те вечера, когда по его просьбе ко мне приходят посидеть Жамар или Дедр„-Дорси? Королевский мушкетёр-это вам не пустяки. Да ещё такой красавец…»
— Ты был на учении?
— Да, — ответил Теодор. — Трик немного притомился. Я поручил его Батисту, ведь он холит его и бережёт как зеницу ока.
Знаешь, какие слухи ходят в городе?
Старик моргнул несколько раз подряд. Он знал. К тому же нынче рано утром, в надежде найти Тео, к нему заходил Жамар, и чего только он не рассказывал! Чистая сорока!
— Но чему из всей этой болтовни можно верить? Все-таки французский народ не отречётся так вот просто от своего короля, от королевских лилий. Слишком многие поставили на эту карту.
Нет, ты только вообрази, что Буонапарте вернётся; это значитполный застой в делах, все повиснет в воздухе, поместья…
— Когда вернулись Бурбоны, — отозвался Теодор, — тоже легче не стало…
Отец боязливо покосился на дверь.
— Безумный мальчишка, ты говоришь как заядлый якобинец, хорошо ещё, что я тебя знаю! Так вот, хотя я ни на минуту, слышишь, ни на минуту не сомневаюсь в прочности трона, в привязанности французов к королевскому дому, мы не имеем права после всего, на что нагляделись в этой несчастной стране, не имеем права, повторяю, рисковать, слышишь? Даже в малейшей степени рисковать… рента и без того упала с начала месяца на двенадцать франков…
Теодору плевать было на ренту. Он рассеянно слушал сетования отца. Кто же она, эта женщина? Подруга госпожи Брак?.. До последнего времени домик, похожий на греческий храм, пустовал.
На столе в вазе с мифологическими фигурами работы ПерсьеФонтена лежали яблоки. Теодор взял яблоко и аппетитно захрустел. Жерико завтракали ровно в полдень. До тех пор можно с голоду подохнуть. О чем это распространяется папаша?
— Значит… значит… значит, надо предусмотреть любые случайности, пусть даже произойдёт самое невероятное, пусть даже вернётся Людоед. Вот оно как.
— Ого! Самое невероятное… По словам Марк-Антуана, Людоед-то уже в Фонтенбло.
— Не мели вздора. Если бы он был в Фонтенбло, все бы знали. Но я не сидел сложа руки. Я имею в виду наличный капитал. Вообрази на минуту, что произойдёт с французскими деньгами, если Буонапарте засядет в Тюильри, — вся Европа в гневе на нас урежет кредиты! Не забывай о превратностях войны: ведь вторгнись на нашу землю пруссаки или казаки, не говоря уже об англичанах, не особенно-то они будут печься о наших интересах!
— Папа, — пробормотал Теодор с набитым ртом, — по-моему, ты хочешь сообщить мне о покупке всего Монмартрского холма.
— Положи яблоко, хватит тебе жевать: в это время года фрукты никуда не годятся. Только аппетит себе отобьёшь. Что ты сказал? Ах да. На сей раз дело действительно идёт о моих капиталах. В конце концов, у меня есть сын…
— Как будто есть.
— Так вот. есть сын… Ты носить форму, которая может тебе напортить…
Теодор вздрогнул. Он уже не слушал отца. Он ощутил н своих объятиях её. светлокудрую незнакомку, и только она одна занимала его помыслы. И в её глазах его форма тоже…
— Заметь, мальчик, я в твои дела не вмешиваюсь. Когда речь шла о… о… Разве я хоть когда-нибудь допытывался у тебя, как зовут твоих любезных? А? Пока речь идёт только о неосторожных увлечениях…
— Не бойся, я не собираюсь жениться..
— Да нет, я о верховой езде говорю. И коль скоро я уговаривал тебя вступить в королевскую гвардию…
— Знаешь что. не будем об этом, — внезапно помрачнев, прервал отца Тео.
— Ты тут вовсе ни при чем, я сам…
— Но ведь я тебя и не отговаривал. Заметь, всем этим слухам я особого значения не придаю. Но если мне в один прекрасный день говорят: а знаете, кто в Гренобле? А завтра называют другой город, послезавтра-третий… Вот когда я узнал об измене Нея, не скрою, тут я призадумался. Как, по-твоему, станет такой человек изменять, не имея на то веских оснований?
Лишь только разговор уходил от живописи, Теодор… Он расхохотался, обнажив в смехе все тридцать два великолепных зуба.
— Значит, папа, если Людоед завтра будет в Тюильри…
— Тут придётся хорошенько поразмыслить. Но хоть ты-то этому, надеюсь, не веришь?
— Кто знает! Если нам не удастся удержать Мелэн. то все возможно…
— Вот что, уважаемый сынок, такие шутки неуместны для офицера королевской гвардии. Если Буонапарте… стало быть, его величество может улизнуть потихоньку? Да ведь это просто немыслимо, ты же сам понимаешь! Ещё в прошлый четверг в Палате король… Ах, до чего же он трогательно говорил!
«Я, — говорит, — трудился для блага моего народа. И может ли ждать меня, шестидесятилетнего старца, более славный конец, чем гибель при его защите…» Незабываемые слова! Его величество ни за что не оставит столицы. Скорее уж даст себя убить.
— Поживём-увидим, папа.
— Ты читал сегодня «Деба»?
— Признаться…
— А там очень, очень важные вещи. Если хочешь знать, на меня это произвело не меньшее впечатление, чем измена маршала Нея. Только, к счастью, в ином смысле, в ином смысле. Да о чем они думают, ваши начальники, почему не показывают таких статей вам, мушкетёрам? Значит, ты не читал статьи Бенжамена Констана? Куда же я девал газету? Вот она. Почитай-ка, почитай…
Номер «Журналь де Деба» был основательно скомкан, очевидно, его измяла нервическая рука Жерико-старшего. Теодор принялся читать. И впрямь статья господина Бенжамена Констана не походила на статьи тех, кто ждёт прихода Узурпатора в столицу.
— Ну как, подбавило духу? — осведомился отец, самодовольно потирая руки. — И все-таки принять меры предосторожности никогда не мешает…
Мадемуазель Мелани оправила скатерть и стала расставлять тарелки. Она неодобрительно взглянула на вазу с фруктами, где явно недоставало двух, а то и трех яблок. Господин Жерико в свою очередь посмотрел на неё. Только люди, долгое время прожившие под одной кровлей, давно привыкшие друг к другу, умеют вести столь выразительный в своём молчании диалог.
Мадемуазель Мелани пожала плечами: господин Жерико все спускает господину Теодору с рук.
— Но если Людоед все-таки вернётся, то как ни храни верность королевскому дому…
Тео пропустил эту фразу мимо ушей. Мыслью он был не здесь, а в том садике, где среди шарообразно подстриженных тисов стоит домик, похожий на маленький греческий храм. Эта женщина действительно слишком худа. Как девочка… Вдруг его внимание привлекла отцовская фраза… О чем это он бишь говорил? Когда упустишь нить разговора, потом…
— Перебежчик перебежчику рознь. Я же тебе говорю, что измена маршала Нея… тут есть о чем призадуматься. Ведь он не такой ветрогон, как супруг этой дамочки, что скрывается в доме напротив, у майора Брака…
Как, неужели Теодор не знает, что маленький домик-ну, тот греческий храм-сняла одна особа, прибывшая инкогнито…
недурненькая… очень недурненькая, только, пожалуй, чересчур худощава… даже ключицы торчат… Кто она? Имя её в последнее время наделало немало шуму…
— Нет, она не приятельница Браков, а, понимаешь ли, креолка: барон Лаллеман вывез свою Каролину из Сан-Доминго…
было это в самом начале века.
— Как так креолка? — воскликнул Теодор. — Да ведь она блондинка, совсем светлая.
— Уж не путаешь ли ты креолок с негритянками? Да ты разве встретил её?
И этот вопрос мушкетёр пропустил мимо ушей.
— А сколько лет Каролине?
— Да уж тридцать наверняка есть. К нам её привела, само собой разумеется, супруга генерала Лефевр-Денуэтта. У себя на улице Виктуар она побоялась держать её дольше из-за полиции, сам понимаешь… Все они друг у друга прячутся: возьми, к примеру, герцогиню Сен-Лэ, так она исчезла уже больше недели из своей квартиры на улице Артуа… Заметь, отваги барона никто не отрицает-он доказал её на поле битвы… Но зачем понадобилось ему вмешиваться в эту авантюру вместе с ЛефеврДенуэттом? А с другой стороны, зачем было его величеству назначать барона префектом в Эн? Это же значит искушать дьявола. Среди командиров оказалось, будто бы случайно, слишком много приверженцев Буонапарте. Говорят, что Фуше, опять этот Фуше, сбил барона с толку… Ты знаешь, что, когда на этих днях пришли арестовывать Фуше, он перелез через стенку, явился к своей соседке герцогине, а она уже упорхнула… теперь ищи ветра в поле… Во всяком случае, Лаллеман мог бы спокойно подождать неделю, прежде чем выказывать своё молодечество.
Ведь тогда их Маленький Капрал ещё не был в Гренобле, а генерал Лаллеман и Друэ д'Эрлон уже поспешили… Говорят, маршал Сульт тоже принимал участие в заговоре… Так или иначе, король лишил его поста военного министра… Ты ведь, должно быть, знаешь всю эту историю: заговорщики решили идти на Париж, а добрались только до Компьена. Вот уже неделя, как генерал Лаллеман содержится в Лаонской тюрьме, и его ждёт военный суд, расстрел…
— Но эта дама, папа…
— Какая ещё дама? Ах да, баронесса Каролина! Её, бедняжку, можно понять. Она ведь ни в чем не виновата, но неужели ты воображаешь, что она могла оставаться в Лаонской префектуре?
Вот она и скрылась от излишней опеки тамошней полиции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97