Пока что герцог Масса твёрдо решил хранить верность королю. Ну а завтра? В конце концов, он был пожалован в графы при Империи, получал пенсию уже в том возрасте, когда другие ещё бегают за девочками, был назначен государственным советником… это верно, дорогой, ты ужасно, ужасно серьёзный человек! Вообщето Нанси, само собой разумеется, предпочитала Париж, но только при одном условии, чтобы в Париже был Сильвестр. Она даже не могла себе представить, что будет жить одна в особняке Масса или в деревне у своей сестры Перрего… Сильвестр сказал, что при любых обстоятельствах оставаться в Бовэ она не может: коль скоро король решил двигаться на Север-задержится он там или только проедет, следуя в Англию или Бельгию, — Пикардия рискует стать лакомым трофеем в схватке королевских войск и армии Наполеона, к тому же союзники вряд ли дадут ржаветь своему оружию… значит, будет второе вторжение? Не то чтобы он этого желал, но… но логически это вполне возможно. Логически! То, что Нанси останется одна. — это ещё полбеды. Но с двумя малютками!..
— Не забудь взять тёплые вещи.
Господина префекта позвали вниз.
— Хорошо, иду.
А тут ещё, как на беду, перестал работать телеграф. Невозможно узнать, что вообще происходит. Генерал-майор барон Авис, командовавший войсками, стоявшими в Бовэ, только удивлялся, что не получает никаких вестей от своего непосредственного начальника генерала Мезона, и у него голова шла кругом.
Часть войск разместили в бывшем Сен-Лазарском лепрозории, другим отвели большую комнату в богадельне. Кое-кому пришлось даже ночевать в бездействующих церквах, прямо на полу на соломе, например в церкви св. Маргариты или Магдалины, освободившейся после того, как в прошлом году закрылась ковровая мануфактура. Но все время прибывают новые части. И в каком состоянии, господи боже ты мой! Если полки, перешедшие к Бонапарту, настигнут их здесь, что им делать? И что мы станем делать? Сведения, поступавшие из большинства гарнизонов: Амьенского, Клермонского, Перонского, — а также от беглецов или из депеш, которые доходили сюда, были не слишком-то утешительны. По городу ходят самые разноречивые слухи, и трудно надеяться, что это не произведёт своего действия на наименее благонадёжную часть населения. Всегда найдутся охотники ловить рыбу в мутной воде, заключил префект.
По правде говоря, слухи о возвращении императора были приняты в Бовэ более чем холодно. И не только высшим чиновничеством или дворянами, а хотя бы тем же господином Клермон-Тоннером, владельцем прекрасного замка при въезде в Марсель-ан-Бовэзи, он тоже зашёл за новостями в префектуру.
Равно как и простым народом, ремесленниками-из тридцати тысяч жителей больше половины были заняты в мануфактурах, — а также членами их семей. Бовэ-город, где любят мир. А возвращение Бонапарта-это массовые наборы в армию, кровавая дань войне. Не следует забывать и того обстоятельства, что в 1812 и 1813 годах здесь не было дома, где бы не прятали на чердаке или в погребе дезертиров и беглецов. Конечно. 1789 год принёс местным рабочим, занятым в ковровых и ситцевых мануфактурах или на отбелке холста, на фабриках, производящих сукна, шерсть, ратин обыкновенный и тонкий, мультон, трип, поплин, хлопчатобумажные ткани, полуголландское полотно и плюш, а 1акже рабочим дубильных и красильных мастерских, мельниц и предприятий по выработке железною купороса. — так вот, 1789 год принёс им всем те же иллюзии, что и остальным французам по всей стране. Но это было и быльём поросло. Ведь и Первого Консула поначалу приняли неплохо, видя в нем залог того, что времена Террора больше не вернутся. Однако война спутала все карты. И прежде всего война отторгла от очагов несколько поколений молодых людей, а также, что много важнее, повлекла за собою полный застой в производстве товаров. Для рабочего люда Империя в первую очередь означала крах промышленных предприятий, с каждым годом все возрастающее число увольнений, безработных с нищенской оплатой, занятых в благотворительных заведениях… тысяча двести ткачей, то есть треть, побирались на улицах… По сути дела, городу Бовэ так и не удалось до конца оправиться после кризиса 1811 года. Немудрёно, что здесь вздохнули свободнее, узнав о возвращении Бурбонов, и вовсе не потому, что так уж сочувствовали королевской власти, а потому, что надеялись: вдруг монархия принесёт вместе с миром нормальное существование, даже работу! Надо жить в дружбе с другими народами, говорили тогда в Бовэ, иначе куда и кому мы будем сбывать продукцию, изготовляемую на наших фабриках? И впрямь, городу требовался рынок сбыта. Ну, скажите на милость, что мы получили от Наполеона, кроме жалких заказов на ковры для убранства Мальмезона, Сен-Клу, Компьена? Ведь на этих заказах было занято всего сорок человек, не слишком ли мало для того, чтобы навсегда исчезла категория «бедных рабочих»!
Особенно если учесть, что ковровые мануфактуры вообще вынуждены были закрыться в последние дни Империи. И даже то обстоятельство, что на улице Тайери открылась мастерская по изготовлению гравюр на дереве, вроде лубочных картинок, отнюдь не могло компенсировать закрытия такой крупной фабрики. Поэтому-то обыватели Бовэ охотно кричали: «Да здравствует король!», и даже неверящие придавали большое значение всяким шествиям в городе, забывая, что все это было учреждено императором, а молоденькие девушки в день праздника 14-го июля носили с пением знамёна, и им уступали дорогу в память Жанны Ашетт', пусть даже принадлежали эти девицы к самым беднейшим семьям. Если уж быть совсем откровенным, то год царство вания Бурбонов не оживил коммерции, не уменьшил нищеты. С окончанием континентальной блокады рынок сбыта все-таки появился, но одновременно с этим возродилась и конкуренция английских мануфактур. В первые же дни своего воцарения Бурбоны одним росчерком пера подрубили под корень производство шерстяных тканей, сведя на нет все труды но улучшению породы овец, по созданию искусственных пастбищ, — —все те отрасли, которым неизменно оказывал свою поддержку Наполеон! Поэтому-то в сундуках у промышленников, доведённых до крайности, хранились портреты императора, и кое-кто из них вёл крамольные беседы с приезжими из Парижа. Однако при мысли о возвращении Империи, с её рекрутскими наборами и крикливой роскошью, жителей Бовэ начинала бить дрожь. Город не так сильно, как деревня, почувствовал гнёт эмигрантов: прибывшим с чужбины господам нечего было делать на узеньких и малоблагоуханных городских улицах, где небесная лазурь отражается лишь, вежливо выражаясь, в сгочных канавах. За исключением роты гвардейцев Ноайля с голубой перевязью на мундирах.
Среди них были очень любезные молодые люди, о которых до сих пор сожалели на улице Сен-Мартен в Пикардийском предместье, и, в частности, сожалела госножа Дюран, бакалейщица, у которой была молоденькая дочка. Надо прямо сказать, их жилец, господин де Пра, как его там дальше, был очень красивый малый, хорошо сложен и весьма красноречия, а когда он надевал каску и кирасу, так просто глаз не оторвёшь: неизвестно почему он, самый настоящий блондин, любил повторять к месту и не к месту, что он из сарацин. Пусть будет из сарацин, но человек он был аккуратный, порядочный, не позволял себе приходить поздно, в Гвардейскую кофейню, где собирались дебоширы, даже не заглядывал. Вдова горевала, что пришлось поселить его в гадкой комнатёнке, да где же другую взять? Прямо на антресолях над лавкой: тут ютились раньше и сами Дюраны, когда они только что поженились и ещё не прикупили соседнего домика, где сейчас жила вдова с дочкой. Но главное неудобство заключалось в том, что антресоли от ветхости могли вот-вот рухнуть, поэтому ни при жизни Жозефа Дюрана, ни потом они не решались прорубить дверь в толстой стене между домом и лавкой, и госпожа Дюран для того чтобы пройти в лавку, выходила на улицу, а значит, оставлял.! цома. где ярко блестели навощённые полы. свои цойлочнмс шлеианцы и надевала перед дверью деревянные сабо, точно Е!ростая крестьянка. А в комнату господина де Пра можно было попасть только из лавки яо лестнице, да ещё подняв крик: госпожа Дюран! Отворилась кормить своего юного постояльца за сорок у я день. потому что. по всему видно, господин Альфонс не ni богатых и особых гребований в смысле разнообразия стола к хозяйке !!ред ьявлять не будет, но заметим также, что завтрики, обеды и ужины ему относила дочка, Дениза, и подолгу с ним разговаривала. А он читал ей счкхи-по его уверениям, он сам их писал. Правда и то, что из слухового оконца постоялец мог видеть ие только поля. так как домик стоял на самой окраине, но и любоваться сколько угодно просторами Марисселя и небом таким высоким, как нигде в Бовэ.
Как только стало известно, что прибывает королевская гвардия, Денизп тут же отправилась в город с гайной надеждой встретить Альфонса. Денизе недавно минуло шестнадцать лёг, и вот уже семь долгих месяцев мечтала она об их постояльце, который относился к ней как к малому ребёнку, и сейчас она с удовольствием представляла себе. как удивится господин Альфонс, увидев происшедшие с ней за время их разлуки чудесные перемены, а главное, заметив, как дерзко приподымают край корсажа се молодью грудки. Природа наделила её белокурыми волосами и почти неправдоподобно нежным цветом лица. легко вспыхивающего от малейшего волнения, длинными-длинными шелковистыми, как самая дорогая пряжа, ресницами и тоненькой фигуркой, изящной даже в нелепом наряде, который дочка носила по настоянию матери, считавшей, что только так и должны одеваться порядочные женщины, и который мог бы изуродовать любую красавицу в двадцать лет: однако, к своему счастью, Дениза выглядела в этом костюме так, будто собралась на маскарад и тайком от мамы нацепила на себя «взрослое» платье.
Пусть низко надвинутый круглый чепчик из грубого полотна, туго завязанный под подбородком чёрными несвежими лентами, окаймлял её личико своими уныло-однообразными оборочками, скрывая удивительно чистый лоб и удивительно пушистые волосы, — все равно Дениза казалась только ещё свежее, ещё тоньше в плохо !1ригн,чнном корсаже, слишком просторном для её детской фигурки, но зато она гордилась тем. что уже носит корсет: на ялечах её лежала белая шерстяная косынка с бахромой, скрещённая на невысокой груди; юбка в мелкую-мелкую сборку была из толстой коричневой материи, такой толстой, что и тростинка стала бы похожа в ней на бревно, и в дополнение-старушечий передник. Приходилось обеими руками подбирать тяжёлую, сковывающую движения юбку, падавшую до самых пят, чтобы перепрыгивать через ручейки, которыми так богат Бовэ, и вообще ни на минуту не забывать, «что на тебя нацепили этот трепыхающийся колокол-всего три месяца назад мать решила, что Дениза уже достаточно взрослая, и обрядила её так. Сама госпожа Дюран целых двадцать лет носила точно такой наряд и не видела причин, почему бы и дочке не следовать её примеру: худо ли, хорошо ли, она пригнала свои не совсем ещё заношенные платья по фигурке Денизы, причём пришлось убрать больше метра материи за счёт проносившихся кусков, и все же тоненькая девичья талия заметно увеличилась в объёме. Итак, подобрав как можно выше подол юбки, Дениэа под проливным дождём шествовала по улицам, забитым солдатами, которым было не до юной красотки, и внимательно оглядывала каждого, кто был выше пяти футов шести дюймов, надеясь вот-вот встретить господина де Пра. Но при виде открывшегося ей зрелища она тотчас забыла о цели своей прогулки, забыла даже свои недавние надежды. Дело в том, что наши красавцы кавалеристы были далеко не в парадном виде: некоторые, уже спешившиеся, еле передвигали ноги, ведя в поводу заморённую лошадь, другие ещё держались в седле, но припадали всем телом к холке коня, а кое-кто даже шёл пешком, бросив лошадь издыхать, погибать где-нибудь на обочине дороги.
И наконец, те, у кого имелось достаточно денег, решили, что по нынешним временам проделать за ночь восемь лье более чем достаточно, и ещё в Бомон-сюр-Уаз подрядили телеги, таратайки и прикатили сюда, спасая, что можно спасти; ещё недавно они принадлежали к той или иной воинской части-теперь это была беспорядочная орда: кто держал на коленях небольшой ковровый мешок, кто с головой укутался в одеяло, кто храпел, привалившись к плечу кучера. Как могло все это вновь стать войском, идти вперёд, принять человеческий облик? Некоторые солдаты были с ног до головы покрыты грязью, удивительно, где они только успели так извозиться! Все-насквозь промокшие, еле волочащие ноги, вымаливающие приют. И поэтому-то из жалости к ним Дениза забыла про господина де Пра и поэтому-то повела к себе домой высокого парня, серого мушкетёра, как он отрекомендовался, хотя заметить это сейчас было трудно, а звали его Теодором. Это было в десять часов утра, а теперь он спал как убитый у них наверху, разбросав по полу грязную и мокрую одежду, отшвырнув в угол сапоги, превратившиеся в два кома грязи-слава богу, хоть удалось стащить их с ног, — лёг, так и не помывшись, голый, разбитый усталостью, еле успев натянуть на себя простыню и красную перину. Пока он спал на антресолях, куда вела лестница из лавки, госпожа Дюран, отпуская горчицу и соль-в соответствии с надписью на вывеске, — передвигалась на цыпочках и шикала на покупателей, хотя вряд ли даже гром небесный мог разбудить раньше вечера мушкетёра господина Лористона! Их комната шла по четвёртому разряду в списке квартир, предназначенных для постоя войск, что в обычное время являлось для вдовы хоть малым, да подспорьем; тем не менее к ней раз десять заходили насчёт комнаты для господ офицеров, и один гренадер королевской гвардии уже расположился в кладовой прямо на ящиках. Поди его оттуда выкури! Покупатели, заходившие в лавку, бегали смотреть, как спит этот гренадер, поставив возле себя медвежью шапку, и, хотя зрители умилялись от жалости, все же потихоньку хихикали: уж больно в смешной позе он спал, даже не совсем ловко получалось, особенно при Денизе, поэтому она отводила глаза в сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97