Она сильно изменилась.
Но когда? И как? Этого я не помнила. Не могла вспомнить.
Думаю о маме, обрывки воспоминаний мелькают перед глазами:
мамины розовые соски,
белый воротничок расстегнут,
и видна золотая цепочка,
вижу маму со спины – она стоит у зеркала
и выщипывает брови.
Все. Больше ничего.
Взгляд не мужчины и не женщины – взгляд ребенка, восхищенно взирающего на мать снизу вверх.
Я иду по золотым, сияющим улицам своего города, и мне трудно сказать, что я чувствую. Любовь? Досаду? Сострадание? А может быть, это протест?
Но я знаю одно: то, что я сейчас ощущаю, – совершенно замечательное чувство.
Оно сродни ностальгии… И вечернее освещение к нему удивительно подходит.
Когда поздно ночью я вернулась домой после работы, на столе меня ждала записка от мамы.
Дорогая Сакуми! Спасибо, что сходила с Ёшио в ресторан окономи-яки. После ресторана он сразу же вернулся домой. Завтра меня вызывают (в школу, разумеется), поэтому ложусь спать, тебя не дождавшись. Спокойной ночи.
Спасибо и спокойной ночи – это каждый может написать, но вот скобки – это уже индивидуальный стиль. Мамин стиль.
Уже после того, как мама ушла, внизу зазвонил телефон. Я проснулась, но решила не вставать – пусть ответят те, кто уже на ногах. Однако телефон продолжал надрываться, а никто не подходил. «А кому подходить – то?» – сообразила я. Джюнко на работе, Микико в университете, Ёшио в школе, а мама только что ушла. Кроме меня дома никого нет.
Пришлось вставать и бежать по лестнице вниз, к телефону.
– Алло? – услышала я в трубке незнакомый женский голос. – Алло, Юкико дома?
Юкико – так зовут мою маму.
– Она только что ушла. Извините, а с кем я говорю? Что ей передать?
– Мы с Юкико почти не знакомы… Откровенно говоря, она меня даже в лицо не знает. Ох, извините, забыла представиться: моя фамилия Сасаки. Я просто слышала от общих знакомых, что ее мальчик… ну, в общем, что у него проблемы в школе. А у меня как раз есть один знакомый, прекрасный врач, и я бы могла дать Юкико его номер… Собственно, я поэтому и позвонила…
– Я понимаю. Хорошо. Я ей передам, – перебила я, потому что мне надоело слушать эту тягомотину.
Женщина на том конце провода почувствовала мое недовольство и со словами «заранее спасибо» повесила трубку.
«Ну и ну, – подумала я. – Каких только людей нет на белом свете».
Я вовсе не думаю, что живу правильной жизнью.
У меня и память барахлит после того, как я головой стукнулась, и в семье все сикось-накось, и других проблем хоть отбавляй. Сплошные волнения.
Довольно часто я задумываюсь над так называемым «смыслом жизни». Зачем я живу? Причем у меня нет ни малейшего желания разговаривать об этом с кем бы то ни было. Но странное дело, как бы я ни старалась хранить свои мысли в секрете, в конце концов, все равно пробалтываюсь. Почему-то всегда кажется, что главное выговориться, а понимают тебя или нет – не принципиально. Но на самом деле в этом-то и заключается главная ошибка. Ты проговариваешь впустую самое важное, и оно теряет всякий смысл. Одна за другой твои сокровенные мысли обесцениваются и, обесценившись, исчезают. Остаются только контуры, пустые клетки… Не понимаю, почему люди успокаиваются, лишь растеряв все свои мысли?
Была у меня одна подружка, которая жила еще неправильней, чем я. Не знаю, что с ней сейчас, кажется, она уехала за границу, и там ее след затерялся. Она была человеком сильным и веселым. Выжить могла в любых условиях. Так что, наверное, с ней и теперь все в полном порядке – живет себе где-нибудь, и все ее любят, как любили мы.
У этой моей подружки была одна странность. Ее глаза всегда сияли, если не сказать – сверкали, почти как лазерные лучи.
И еще у нее были две мамы.
От этого ли или просто в силу своего слишком уж необычного характера она, будучи девочкой веселой и приветливой, плохо уживалась в системе обязательного школьного образования и периодически оказывалась на грани нервного срыва. Кажется, она прошла через все, начиная с ритуальных очищений и заканчивая социальными консультациями и психоанализом.
Я не помню, да я их и не знала, подробностей, но в какой-то момент она оказалась на семинаре, где «все вместе мы сможем постичь, что такое смысл жизни».
– Ну, рассказывай, чем вы там занимались? – сгорая от любопытства, я ждала, когда подружка расскажет мне о встречах, которые закончились как раз накануне.
Тот вечер запомнился мне очень хорошо. Мы сидели на открытой террасе в кафе на морском берегу. Темнота пахла морем, лето уже заканчивалось. На столиках горели свечи. Бриз, прилетевший с воды, играл длинными волосами моей подружки
– Такое никому нельзя рассказывать. – Она улыбнулась.
– Это еще почему?
– Потому что все, что там происходило, относится только к участникам семинара.
– Ну, расскажи хоть что-нибудь. Самую малость. Тебе разве самой не интересно об этом поговорить? – канючила я со смехом.
– Хорошо… Случается, например, что человек рассказывает случайному встречному свой самый большой секрет, который до этого он никому-никому не рассказывал. В моем случае… в моем случае это был один старый дедушка, спокойный – преспокойный. А его секрет заключался в том… – И она принялась подробно пересказывать не то секрет какого-то незнакомого старого дедушки, не то содержание семинара.
Я выслушала ее рассказ до конца, а потом, улыбнувшись, спросила:
– Ну и что? Что-нибудь изменилось в твоей жизни? Помог тебе семинар?
– А как же. Теперь, когда я опаздываю на работу и начальник меня ругает, я совсем не расстраиваюсь, – ответила она с таким серьезным видом, что я рассмеялась.
Она осталась такой же, как и была, эта странная девочка. Потратила несколько сотен тысяч иен на бессмысленный семинар, который не изменил ее жизнь ни на йоту. Это было поразительно! Я знала людей, которым эти занятия пошли на пользу, знала и таких, кому после семинара жить стало еще труднее, но она была единственным человеком, на кого занятия не повлияли вообще никак.
Вокруг нее всегда была какая-то неразбериха, зато она сама для себя решала, как жить и что делать. В ней чувствовалась невероятная сила человека, умеющего принимать решения. Это касалось всего: одежды, прически, знакомств, работы, того, что она ненавидела, и того, что любила. Это касалось даже самых крохотных мелочей.
Все это накладывалось, наслаивалось одно на другое, и в результате рождалась истинная «вера в себя».
Глядя на нее, я часто думала, что она и есть тот человек, который смог стать самим собой, прекрасный человек, сумевший обрести хрупкую свободу – он сам принимает решения, не сваливая эту нелегкую обязанность на окружающих, и жизнь его подобна яркой вспышке.
Мама вернулась домой около двух – с глубокой морщиной, пролегшей между бровей.
– Привет, – буркнула она, и устало опустилась на стул, даже не сняв пиджак. Мне было очень жаль ее. Я быстро заварила чай.
– Ну, как?
– Да никак. Ты же знаешь, я никогда не умела общаться с работниками образовательных учреждений… Опять опозорилась.
– А что Ёшио?
– Да он, похоже, много чего натворил за последнее время. И уроки прогуливает, и в марафоне участвовать отказался, учителей не слушает, на занятиях все время пишет что-то… Пока они мне все перечисляли, я слушать устала. И началось все ни с того ни с сего – в один прекрасный день покатилось нежданно-негаданно… Как будто в него чертенок вселился.
– Чертенок вселился? Мам, ну ты иногда такое скажешь… – я засмеялась.
– Ничего смешного. Поведение у него неудовлетворительное… Такого ни с тобой, ни с Маю не было.
– Но над ним хотя бы не издеваются?
– Да нет, вроде нет.
– И то ладно.
– Знаешь, что они мне сказали? «Когда в семье Непорядок, ребенок сразу это чувствует». Открыли Америку! И, между прочим, экзамены он всегда пишет на отлично.
– Может, в него вселился чертик – экстрасенс? Может, он просто ответы угадывает?
– Не спрашивай меня, деточка. У меня интуиции вообще никакой. Даже в тот день, когда твой отец умер, я ничего не почувствовала. А ты?
– И я не почувствовала…
– С чего бы тогда Ёшио быть экстрасенсом?
– Да… Непонятно.
Либо из глубин безбрежного моря ДНК всплыло на поверхность единственно возможное сочетание молекул, либо этот феномен породили нейронные связи в мозгу моего маленького брата.
– Ой, чуть не забыла. Тебе звонила какая-то женщина. Сасаки-сан.
Я не знала, как мама отреагирует на это сообщение. С одной стороны, она иногда прислушивается к советам малознакомых людей и, может быть, на этот раз будет не против сходить проконсультироваться у врача. Но лучше бы она была против. Кому это нужно – тащить несчастного мальчишку черт знает куда… К счастью мама, выслушав мой рассказ, очень мило склонила голову набок, изогнула бровь дугой и рассмеялась:
– И что это с ними со всеми? Что это они вдруг озаботились судьбой мальчика, которого в глаза не видели? Не говоря уж о том, что они и меня-то в лицо не знают.
Мамина довольно странная логика была мне понятна.
– Делать им нечего?… – С этими словами мама поднялась со стула и отправилась в свою комнату переодеваться.
Не знаю почему, но я почувствовала, что все будет в порядке, и успокоилась.
И в этот момент я вспомнила очередной эпизод из прошлого.
Я вспомнила, как вместе с двумя подружками (с той, которая «теперь не расстраивается, когда начальник ее ругает», и еще одной) поехала в Гонконг.
Стоило нам оказаться за границей, как моя нервная до дрожи в руках подружка, которая в Японии постоянно пребывала в напряжении, вдруг успокоилась. Казалось, здесь она чувствовала себя как рыба в воде. Мы вдвоем с другой подружкой просто нарадоваться на нее не могли.
В нашем роскошнейшем гостиничном номере были три мягчайшие кровати, а из окна открывался ночной вид. Третья подружка, сидя за круглым столиком, пила холодное пиво. А мы только что вышли из ванной и теперь валялись на одной из кроватей в махровых халатах.
Наверное, только я и та, третья, поехавшая с нами в Гонконг, были единственными, кто понимал эту странную девочку. Мы так ее любили!
Мы болтали, болтали и не могли остановиться: о планах на завтра, о мальчиках, о том о сем и прочих глупостях, как вдруг она неожиданно обняла меня крепко – крепко и сказала:
– Любимая моя мамочка!
У меня словно комок в горле застрял. Я оттолкнула ее – несильно, в шутку, – и засмеялась, давая волю чувствам. Смех был спасением, потому что, если бы эти чувства остались во мне, я не знаю, что бы со мной стало. Не знаю, что бы я сделала с ней, наверное, что-то такое, о чем даже невозможно сказать словами, – что-то, что ни в коем случае нельзя делать… Я любила ее, сердилась на нее, хотела ее защитить…
Если бы я была мужчиной, если бы я была способна на то, на что способны только мужчины, я бы обняла ее в ответ… Если бы я была беременной, я бы нежно положила руки на свой необъятный живот, чтобы почувствовать движение… Вихрь чувств закружил меня, захлестнул в то мгновение, В ту мимолетную секундочку, когда она прижалась всем телом ко мне.
Думаю, что, если бы на моем месте оказалась наша третья подружка, она чувствовала бы то же самое, что и я.
Воспоминание было таким живым и ярким, что я чуть не расплакалась…

4. Still be a lady/ girls can't do

Все вокруг заливал живой яркий – до боли в глазах – свет.
Наверху синело небо.
Синева была такой густой и осязаемой, что казалась сделанной из какого-то твердого материала. Стекло?
Я стояла посреди леса и смотрела в эту синеву. Вокруг меня теснились невысокие, в мой рост, деревца. Если присмотреться, среди тонких листочков можно было разглядеть крупные круглые ягоды. Одни были зелеными, другие розовыми, третьи красными и самые спелые – черными. Я сорвала черный шарик и попробовала его на вкус. Запах у шарика был сладким. Вкус – кислым. Я знала, что он окажется кислым. «Как же эта штука называется?» – подумала я.
Мне так и не удалось вспомнить название.
Солнце, ослепляя, светило все ярче и ярче. Потом подул ветер.
Влажный, прохладный, он примчался неизвестно откуда и нежно погладил мою кожу.
Я закрыла глаза.
На веках изнутри остался четкий отпечаток: разительный контраст густой небесной синевы и круглых разноцветных плодов. Как будто я продолжала видеть с закрытыми глазами.
Ах, какая красота.
Ах, какая прохлада.
Просто стоять посреди этого идеального пейзажа с закрытыми глазами и наслаждаться – это была невиданная роскошь.
Вдруг раздался скрежещущий звук. Он приближался откуда-то сбоку. Я открыла глаза – обступившие меня деревца трепетали.
В этот миг я проснулась.
То, что это был сон, поняла не сразу.
Сердце бешено колотилось – я все еще ждала, что скрежещущее нечто вот-вот появится в поле зрения. Грудь помнила нежные прикосновения прохладного ветерка.
Должно быть, именно поэтому пробуждение было наполнено свежестью.
Когда я спустилась на первый этаж, мамина подруга Джюнко стояла на пороге. Она уходила на работу.
– Доброе утро, – сказала я.
– Доброе, – улыбнувшись, ответила Джюнко. – В холодильнике салат и гренки.
– Сегодня ваша очередь готовить завтрак?
– Это не я. Это твоя мама приготовила
– А мама дома?
– Она уехала. Сказала, что на Гинзу, пройтись по магазинам.
– Вот как…
Я пошла на кухню, села на стул и, взяв в руки пульт, нажала на красную кнопку. Телевизор заработал. Джюнко, махнув рукавом кимоно, вышла, но через секунду вернулась.
– Да, забыла сказать. Ёшио еще спит. Он не пошел сегодня в школу. Ты с ним поговори потом, ладно?
В последние дни братец все время спит. Он не ходит в школу, сидит дома. В нем как будто что-то сломалось… Меня уже давно не покидает ощущение, что в нашей семье все как-то не так. Вот и брат, должно быть, тоже чувствует нечто подобное, отчего в нем самом происходят изменения, пока трудно поддающиеся определению.
– Он немного странный стал, правда? – сказала я.
– Ну, в общем… Все так сложно, я даже не знаю. У меня ведь нет сына. А дети, они, чем старше становятся – тем больше с ними проблем. Наверное, такое в любой семье может случиться…
– Ну да, ну да.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50